Григорий Ходжер - Белая тишина Страница 68

— Павел, это ты велел? — спросил он.

— Нет, это он. — Павел Григорьевич был бледен, правое веко его подергивало.

Ребятишки, кривляясь и смеясь, проходили мимо родителей и учителя, били беспощадно по тазам и выкрикивали, подражая шаманам.

— Веселее! Веселее! — подбадривал их отец Харлампий. — Гоните злых духов! Гоните!

Павел Григорьевич подошел к нему.

— Немедленно прекратите эту комедию, — сказал он. — Вы же глумитесь над человеческой верой.

— Какой верой! Не богохульте, господин учитель! Пусть посмотрят, как их дети, познавшие первые молитвы, издеваются над верой родителей. Смотрите, смотрите, как они кривляются, токмо юродивые. Веселее! Веселее!

Отец Харлампий пошел с детьми в третий круг вокруг школы. Услышав шум, со всех сторон приближались охотники, их жены. Народ собрался, и все с ненавистью смотрели на попа.

— Мы не издевались над ним, не смеялись, зачем он это делает?

— Силу свою знает, сучий сын.

— Хуже бачики, паршивее его и в тайге зверя не сыщешь.

— Что же мы смотрим на это издевательство? — воскликнул Калпе. — Над нами он издевается, наших же детей-несмышленышей заставляет над нами издеваться. Что мы смотрим?!

Калпе вдруг расстегнул ворот халата, и все увидели на его шее маленький крестик: в детстве его крестил священник и велел носить этот крестик, и Калпе носил его, бывая среди малмыжцев, хвалился им, показывал, расстегнув халат. Теперь он силой оторвал нитку и забросил крестик в кусты.

— Он издевается над нами, вот ему!

— Ты бы ему в лицо бросил, — посоветовал кто-то.

Калпе вышел из толпы и, когда приблизился к нему сынишка его Кирка, схватил мальчика за руку и поволок за собой домой. Мальчишки и девчонки растерянно остановились. Кто-то из родителей в ярости тут же перед попом стал избивать свою дочь, другие, прихватив детей, поспешили по домам, проклиная попа и его веру.

Возле школы осталось несколько любопытных охотников. Среди них был и Пиапон.

— Отец Харлампий, гольды честный, добрый народ, они всегда уважают чужие народы, уважают их верования, — сказал Павел Григорьевич. — Вы же, священник православной церкви, глумитесь сейчас над ними, над их верой.

— Какой верой? Никакой другой веры для них нет, кроме христианства!

— Вы поступили не по-христиански, ибо в…

— Ты соглядатай земли Ханаанской! Ты ссыльный! Тебе в темнице находиться! За кого ты заступаешься? Ты учил их детей молитвам, обращал, выходит, в христиан, а они шаманят. Кощунство! Богохульство! Над православной церковью они издеваются, и ты, господин Глотов, был с ними заодно. Анафеме предам!

— Льва Толстого предавали анафеме, а его чтут после смерти больше, чем Христа.

— Еретик ты! В кандалы тебя!

— Анафемы вашей я не боюсь, я не верующий. Атеист.

Отец Харлампий задохнулся.

— Тогда светская власть найдет на тебя управу!

— Она меня сослала сюда, отец Харлампий. А вы будете в ответе, если из-за вашей комедии охотники откажутся обучать детей в школе! — крикнул Павел Григорьевич вслед шагавшему к берегу отцу Харлампию.

Пиапон с охотниками с восхищением следил за стычкой между священником и учителем, им никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь так жарко, храбро ругался с попом: все знакомые малмыжцы преклонялись перед священником, побаивались его. Правда, Павел Григорьевич не верит в бога, но и он должен уважать всеми почитаемого человека, наконец, он должен был бы хотя бы из-за национального родства промолчать. Однако он храбро заступился за нанай! Он, русский, заступился за нанай и поругался с самим попом!

Павел Григорьевич обернулся к охотникам, потер правый висок, задумчиво помолчал и пригласил охотников к себе пить чай.

— Зачем ты ругался с ним? — спросил кто-то.

— Я не верю ни русскому богу, ни нанайскому эндури и никаким другим ботам, а богов на земле столько, что не перечесть. Но я уважаю людей, уважаю вас и не могу позволить, чтобы при мне издевались над вами, над вашей верой. Вы пока верите своим шаманам, ну и верьте, но ваши дети не будут им верить, так же как и я не верю.

— Конечно, но будут верить, — сказал Пиапон, — все у них перепуталось, кому они будут верить? Русские говорят, верьте нашему богу, мы говорим, верьте эндури, а Холгитон привез из Манчжурии еще каких-то богов. Перепутались все боги.

Павел Григорьевич засмеялся, но не стал разъяснять, почему другое поколение нанай не будет верить ни идолам, ни богам. «Не поймут», — решил он.

— Вы знаете, друзья, я сюда приехал и живу не по своей воле, — продолжал Павел Григорьевич. — Меня сюда сослали насильно. Я родился и жил далеко отсюда, так далеко, что когда вы здесь ложитесь спать, мы там только встаем и начинаем работать.

— Солнце запаздывает, — объяснил кто-то.

— Жил я в большом городе, где люди делают материю, из которой вы шьете себе легкие летние халаты. Люди эти живут очень трудно, работают с утра до ночи, денег получают мало, и у кого большая семья — все голодают. Дети от голода и болезней умирают, родители их не успевают состариться — тоже умирают. Рядом с городом в деревнях живут крестьяне, такие же люди, как малмыжцы. Они живут тем, что дает им земля. Но земли у крестьян мало, совсем мало. Всю пахотную землю захватили богатые. На маленьком клочке земли крестьянин сеет рожь, а у него, может, десять ртов, которые просят есть. Чем их он прокормит? Опять голод, опять смерть в русских селах.

Пиапон вспомнил свою встречу со старым манчьжуром в окрестностях Сан-Сина.

— У бедных маньчжуров, корейцев тоже нет земли, — сказал он.

— Земля, на которой мы живем, очень большая. И везде сейчас есть бедные и богатые. Богатые имеют фабрики и заводы, которые шьют одежду, обувь, готовят еду, железо, машины и всякие всячины. На них работают рабочие. Богатые помещики захватили большую часть земли, и бедные крестьяне работают на них. А такие попы, как отец Харлампий, говорят рабочим и крестьянам, живите как живется, слушайтесь богачей. Если вы на земле плохо живете, то после смерти на небе будете жить хорошо. Так попы русские издеваются над русским народом.

— А я хочу на земле жить хорошо! — воскликнул охотник, сидевший рядом с Павлом Григорьевичем.

— Правильно. Так же говорят рабочие и крестьяне, и они поднимаются на борьбу с фабрикантами и помещиками. Они хотят, чтобы на русской земле и на всей земле больше не было ни бедных, ни богатых. Для этого надо уничтожить всех богатых, захватить власть и установить свои рабочие и крестьянские законы. Тогда все фабрики и заводы, вся земля будут в руках бедных. Этого хотим мы, за это боремся. В своем городе я боролся с богатыми фабрикантами, меня поймали, судили и сослали сюда. Но нас много, нас всех не сошлешь. Запомните, друзья, есть люди, которых зовут большевиками, они борются и умирают за то, чтобы на земле жили только те люди, которые своими руками добывают себе еду. И среди большевиков есть человек, которого зовут Ленин. Запомните, друзья, это имя. Имя Ленина вы еще много раз услышите.

Вошел молодой охотник с закипевшим чайником. Павел Григорьевич достал стаканы, кружки и разлил чай, подал сахар, сливочное масло, черствый хлеб и сухари.

Охотники с наслаждением пили густой, ароматный чай, переговаривались между собой, делились впечатлениями об услышанном; они никогда не слышали, чтобы солнце так могло запаздывать, что когда они ложатся спать, другие только просыпались. Говорили о бедняках и богатых, о большевиках, которые, не страшась ни смерти, ни отлучения от семьи, никаких других невзгод, заступаются за обездоленных.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Третий день дул низовик, по временам шел дождь. Третий день поднимался по реке Симин Токто вслед за уходящими в горы лосями. Середина месяца петли, кончился гон лосей, и они удаляются с оголенных берегов рек, где исчезли сочные трехлистники, в дальние синеющие горы. Там они будут зимовать, а ранней весной опять возвратятся на обжитые берега, к тонконогим тальникам, где они, возможно, впервые увидели голубое небо и ослепительное солнце; здесь ночью их укрывало звездное черное небо, в жаркие дни спасали их тени могучих деревьев, а теплые воды озер и заливов приятно охлаждали ноющее тело, продырявленное жестокими оводами.

Здесь на берегах рек их родина, они сюда возвращаются каждую весну: придут одиночные горные быки, отделившиеся от матерей двух-трехлетки, целые семьи…

А сейчас Токто поднимается вслед за ними по Симину, еще не зная, где настигнет последних лосей, но он об этом по думает: звери от него никуда не денутся, не было в жизни Токто, чтобы он возвратился с охоты без добычи. Думает Токто о предстоящей свадьбе сына с красавицей Гэнгиэ, в мыслях переносится на три, четыре года вперед и видит внуков. Какое это будет веселое время! Девочки, конечно, будут похожи на мать, светловолосые, а мальчики — вылитые Гида, черноволосые, остроглазые, стройные. Токто-дед будет им: делать самые красивые санки и лыжи, самые певучие, меткие стрелы, самые красивые луки.