Григорий Ходжер - Белая тишина Страница 69

Размечтавшись, Токто не замечает ни жгучего ветра, ни дождя, стекающего за ворот халата. Изредка он выходит на берег, осматривает следы. Токто не надо много лосей, его берестянка поднимет одного лося и от силы еще одну косулю, правда, тогда придется ехать по самым тихим местам, чтобы волны не плескались в оморочку, две-три волны достаточно, чтобы она со всем грузом ушла на дно реки или озера. А Токто нужно мясо: через три дня назначена свадьба. Потому так спешит Токто. Так же, наверно, спешит и Пота, выехавший по реке Харпи; так же торопится Гида, оставленный на устье реки, чтобы бить уток. Все они завтра, послезавтра должны быть в Джуене, куда Лэтэ привезет дочь.

Токто после кетовой путины не выезжал в родное стойбище на Харпи, остался в Джуене, потому что оттуда было ближе до Болони; только после свадьбы он возвратится в родной Хурэчэн.

Токто пристал к берегу, перед ним желтым пламенем полыхали на ветру осины. Чутье и опыт подсказывали ему, что здесь должны быть звери. Вступив на землю, он сразу увидел свежие следы косуль, через несколько шагов нашел теплый помет, а еще через несколько шагов увидел самца и выстрелил; тонкошеий самец перекувырнулся через спину и замер, Токто разделал добычу, тут же подкрепился мясом и выехал дальше.

Вечером он добыл еще одного лося. На рассвете он поплыл в стойбище. Быстрое течение набухшей от осенних дождей реки стремительно несло перегруженную оморочку. Весь день плыл Токто. Ел холодное, приготовленное с вечера, мясо.

День был пасмурный, холодный, по-прежнему дул низовик. Сразу за поперечной большой релкой открылось разлившееся, как море, озеро. Это было еще не озеро — большая вода затопила низменные луга, да беспрерывный низовик гнал часть воды из озера Болонь. Токто ехал от одной затопленной релки к другой, выбирая тихие места, но волны все же несколько раз захлестывали через низкий борт перегруженной оморочки. Токто подъезжал к релке с подветренной стороны, вычерпывал воду и плыл дальше.

Спустилась темная, непроглядная ночь.

Токто греб маховиком, он не чувствовал усталости, его подгоняла мысль о свадьбе сына. Конечно, не плохо было бы вскипятить чай, выпить кружку чая: горячая пища всегда удесятеряет силы, но где вскипятишь чай, когда кругом вода, все релки затоплены и сухого места не найдешь, только в Дэрмэне можно встретить сушу, а до нее плыть да плыть, пожалуй, к утру только доедешь.

Токто закурил. Когда куришь, всегда время бежит быстрее, а мысли текут медленно. Токто опять, уже который раз, возвращается мыслями к свадьбе, но теперь он спокоен, гости будут сыты: Пота с Гидой тоже не вернутся с пустыми руками. Гида наверняка добыл по один десяток уток, в этом нет сомнения. Так что угощения гостям хватит. Потом Токто вспомнил маленького Богдана. Теперь он в Нярги, в большом доме. Может, он и прав, что уехал с Харпи? На Амуре как никак веселее, народу много, всякие новости услышишь со всех концов, русские живут рядом, и хотят того амурские нанай или не хотят, но сами, не ведая этого, перенимают у них новое, незнакомое. Доски пилить научились, дома строить, даже оморочки из досок делать! Да, на Амур другая жизнь приходит, а на Харпи как жили раньше, так и живут.

Острый охотничий глаз Токто заметил впереди чернеющую релку, которая называется Лошадиная. «Почему релку назвали Лошадиной, — подумал Токто, — когда ни у одного нанай нет лошади и сколько помнит он себя, никто не имел ее. Правда, в нанайском языке есть слово морин — лошадь. Но это ничего не значит, ведь в нанайском языке есть слова моне — обезьяна, сопан — слон, но ведь нет острова Моне или сопки Сопан. Откуда же здесь появилась релка Морин?»

Токто хотел выбить пепел из трубки о борт оморочки, но почувствовал обжигающую холодную воду под собой. Он еще ничего не понял, взялся было за борт и тут с ужасом заметил, как борт оморочки оказался в уровень с черной водой.

«Тону! Оморочка с мясом уходит на дно!»

Одно мгновение. Только одно мгновение, Токто вскочил на ноги, ухватился за правый борт и, падая на спину в воду, опрокинул на себя оморочку! Когда он вынырнул, оморочка покачивалась вверх дном, и словно живое существо вздыхало тяжело и громко — это воздух выходил из-под нее. Токто не почувствовал ни холода ледяной воды, ни страха, он перевернул оморочку и начал выкачивать из нее воду. Тут ему попалась под руку острога, потом маховик. Токто прижал острогу и маховик под левую мышку и правой рукой продолжал раскачивать оморочку. Вода выплескивалась из оморочки, но стоило Токто попытаться залезть в оморочку, она кренилась и опять зачерпывала воду. Токто опять качал берестянку. Он чувствовал, как коченели ноги, руки, немело все тело. С севера потянул слабый низовик.

«Смерть. Неужели смерть накануне свадьбы сына? — думал Токто. — Какая же это будет свадьба? Похороны, поминки, слезы. Какое это веселье? Нет, нельзя умирать! Нельзя!»

Токто продолжал качать оморочку. Который раз он пытался залезть в оморочку, и который раз она зачерпывала воду — он не помнил. Наконец обессиленный, он воткнул в дно озера острогу, маховик, освободил обе руки и с остервенением стал качать оморочку, потом, собрав все силы, напружинившись, он рывком выскочил из воды и лег поперек берестянки, берестянка накренилась на бок, зачерпнула немного воды, но тут же выровнялась. Токто не поверил себе, он еще долго лежал поперек оморочки и не мог отдышаться. Ледяное дыхание низовика привело его в себя; он осторожно сел на свое место, вода была чуть ниже пояса. Токто лихорадочно стал ладонью вычерпывать воду, она медленно стала убывать.

Оморочку отнесло ветром, тогда Токто, загребая ладонями, подплыл к маховику, подобрал маховик, но острогу оставил воткнутой и поплыл к Лошадиной релке. Было совсем темно, хоть глаз выколи. Перевалило только за полночь.

Токто греб изо всей силы, но мокрая одежда прилипла к телу, и он не мог согреться. Токто чувствовал, как слабеет.

«Замерзнуть летом смертельнее, чем обморозиться зимой», — всплыли из глубины памяти чьи-то слова.

Он подплыл к Лошадиной релке с подветренной стороны, сучья деревьев, пожелтевшие, опавшие листья укрыли его от злого низовика.

«Нет. Нет. Умирать нельзя, ни за что нельзя! Завтра, послезавтра свадьба. Я еще должен понянчить внуков и внучек».

Токто на ощупь провел оморочку в гущу деревьев, поднялся на ноги и стал ломать сучья, пока не почувствовал, что стал согреваться.

А когда Токто совсем согрелся, он снял с себя мокрые халаты, выжал их и вновь надел. Затем вычерпал из оморочки всю воду и сел на свое место. Он не заметил, как задремал.

Токто открыл глаза, огляделся, сквозь густые ветви деревьев на него смотрело утреннее солнце.

«Значит, спал», — подумал он.

Теперь он мог спокойно выехать домой, но вместо этого повернул оморочку назад и поплыл к воткнутой остроге.

Токто подплыл к остроге, сдернул ее и начал трезубцем прощупывать дно, нащупал мясо, подцепил и вытащил. Так кусок за куском Токто собрал со дна мясо. Затем нащупал и берданку, трезубец металлически звякнул о ствол. Токто мысленно представил расположение берданки и без труда нащупал ремень, зацепил острогой и вытащил. Теперь он мог выехать домой: оморочка вновь была наполнена мясом, берданка лежала на месте, острога и маховик при себе, потерял он сидение из кабаньей шкуры, что служило ему и постелью, одеяло, несколько кусков бересты, которыми укрывал мясо, берестяную черпалку, миску и ложку, которые никак невозможно было зацепить острогой. Но котел и кружку он подобрал.

Токто хотелось теперь только курить, но коробка с табаком, кресало и кремень тоже уплыли. Потерялась и трубка. Он утолил голод сырой печенью и пустился в обратный путь.

Подъезжал он в стойбище к полудню. На берегу царило оживление, охотники столпились вокруг большой лодки, одни ругались, другие плакали.

«Не Лэтэ ли приехал? — подумал Токто. — Но лодка не на нашем берегу. Почему плачут?»

Охотники расселись в лодке, оставшиеся на берегу оттолкнули лодку и закричали вразнобой.

— Опозоренный ты охотник! Слышишь, Пачи, опозоренный ты человек! — кричал кто-то из лодки. — Я бы на твоем месте сейчас же застрелил ее… Кровью только смоешь позор!

«Что такое? Кто опозорил Пачи? Кого собираются убивать?» — гадал Токто.

Кэкэчэ, Идари с детьми выбежали на берег встречать его. Кэкэчэ сразу заметила осунувшееся, бледное лицо мужа, встревожилась, не заболел ли он.

— Что тут происходит? — спросил Токто.

— Беда, беда, отец Гиды, — одновременно ответили Кэкэчэ и Идари. — Приезжали за невестой, да вон, видишь, уезжают без нее. Онага отказалась выходить замуж за сына Аями, сказала, что она беременна и не хочет нести в дом мужа чужого ребенка.

Токто выпрямился, взглянул на Идари, потом на Кэкэчэ, женщины опустили глаза.

— Гида? — спросил Токто.