Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 2 Страница 7

— Я давно собираюсь с вами поговорить о жизни, но так, по душам, — сказал колбасник, оставшись с глазу на глаз с Карлом. — Насколько мне известно, вы происходите из зажиточной семьи. Ваш отец когда-то был капитаном и судовладельцем.

— В последние годы парусники отца погибли, и он занимался сельским хозяйством в своей усадьбе, как многие наши соседи, — ответил Карл.

— Это дела не меняет, — продолжал Битениек. — Вы имели какую-то собственность и будете опять иметь ее, когда вернетесь в Латвию. Мне принадлежит этот дом и колбасная мастерская. Но у меня ее собираются отобрать и отберут, если у власти останутся большевики. Они отберут также и усадьбу вашего отца, если им разрешить хозяйничать в Латвии. Как вы думаете, будет ли это справедливо? Можем ли мы любить власть, которая нас разоряет?

— Это вам следует спросить у народных масс. У них Советская власть ничего не отобрала, — ответил Карл.

— А вы-то, что вы сами об этом думаете? — не унимался Битениек.

— Мне нечего терять. Думаю, отцу тоже. Отец унаследовал парусники от деда, а остальное приобрел за счет труда матросов, следовательно, это нечестное приобретение. То же самое с усадьбой.

— Эх, молоды вы еще и не понимаете, что в жизни хорошо и что плохо: Неужели вы в самом деле думаете, что такое положение, как сейчас, продержится вечно? Ни в коем случае. Повсюду что-то назревает, группируются силы, и, когда наступит время, Советскую власть свергнут так же быстро, как она в прошлом году появилась. И тогда каждому придется отвечать за все содеянное. Молодой человек, я бы на вашем месте ушел из милиции и занялся бы чем-нибудь другим.

— Например?

— Обеспечил бы себе спокойную будущность. В крайнем случае, остался бы посторонним наблюдателем, нейтральным и беспартийным.

— Отказаться от активного участия в жизни? — засмеялся Карл. — Это могут разрешить себе старики, но не молодые, полные сил люди. Нейтральный и беспартийный человек скоро оказывается между двух огней. Активному человеку опасность угрожает только с одной стороны — от его прямого противника, а нейтральному — со всех сторон. К тому же нейтралитет в эпоху великих и решающих событий — нечестная позиция, это предательство и низкая, грязная сделка. Я на такую роль не гожусь.

— Значит, вы стоите грудью за власть большевиков? — Битениек в упор посмотрел Карлу в глаза.

— Можете ли вы мне указать другое, что в настоящее время должен грудью отстаивать честный человек? — спросил Карл по возможности спокойно, хотя навязчивость колбасника начала его злить. — Можете ли вы назвать человека, который как вождь народа и государства был бы лучше, умнее и справедливее, чем Ленин? Все эти Керенские и Милюковы — карлики против него, мелкие, нечистоплотные, низкие. Неужели вы думаете, что народ — я имею в виду народ, а не кучку кровожадных тиранов и живодеров — может отвернуться от Ленина и примкнуть к одному из этих кровавых хорьков? Этого не будет, гражданин Битениек.

Понятно, после этого у хозяина дома больше не было желания продолжать разговор с гостем, и они расстались весьма холодно.

Карл Зитар теперь перестал появляться у Битениека и встречался с Сармите вне дома.

Битениек не забыл этого разговора и затаил ненависть.

«Ну погоди же, погоди, красный офицер! Настанут другие времена, и ты нам ответишь за кровавых хорьков. Пуля, петля, тюрьма, нагайка — это совсем не плохие вещи, и с ними кое-кому придется познакомиться. Мы, сильные и богатые, позаботимся об этом».

…Наступил Первомай. В этот день на обширной поляне за городом состоялся большой митинг, в котором участвовали тысячи людей. Кроме жителей Барнаула и беженцев с западных окраин России на митинг явились военнопленные — венгры. Произносили зажигательные речи на разных языках и пели революционные песни. Героями дня оказались латышские стрелки, за несколько дней перед тем появившиеся в Барнауле и наблюдавшие за порядком в городе. Среди них Карл Зитар встретил старых боевых друзей, рассказавших о схватках в Петрограде и в других местах.

Никаких событий в городе вроде бы не происходило. Лишь попы, словно сговорившись, служили во всех церквах обедни и пытались мутить народ. К собору сошлась, как на демонстрацию, большая толпа женщин и стариков. Но вдруг пронеслась весть о том, что из Омска в Барнаул прибыли латышские стрелки, и святоши испугались. Слухи о стрелках дошли и сюда, о них рассказывали легенды, и если уж они появились в Барнауле, тут не до шуток.

Да, они действительно появились — на конях и броневике, с пулеметами, вооруженные с головы до ног: с винтовками через плечо, с револьверами в руках и связками ручных гранат у пояса. Одна группа подскакала к собору, спешилась и дала несколько выстрелов в воздух. Толпа сразу рассеялась во все стороны, только юбки да пышные бороды заполоскались на весеннем ветру.

Невиданное чудище — бронированный автомобиль — было установлено посреди площади, где происходил митинг, рядом с трибуной. Лихо заломив козырьки, расстегнув вороты гимнастерок, стояли стрелки у пулеметов, и толпа разглядывала их, словно сверхъестественные существа. Даже старый Зитар подошел поговорить со стрелками, угощал их папиросами и расспрашивал о боях с белыми по ту сторону Урала.

Отряд латышских стрелков после майских праздников уехал в Омск или еще куда-то — никто не знал, куда именно. Они ведь были стражами революции, эти закаленные в огнях боев солдаты, два года отстаивавшие Даугаву и Ригу. Барнаульский Совет хотел задержать стрелков здесь, но, очевидно, их присутствие было необходимо в другом месте. В том, как их боялись и ненавидели, можно было убедиться вскоре после их отъезда, и в первую очередь почувствовали это латышские беженцы.

Около середины мая с Крайнего Севера возвратился Блукис. Он расторговал свое тряпье, но не приобрел ничего ценного: Избегая разговоров о поездке, он сворачивал с дороги при встрече со знакомыми латышами; теперь он собирался купить лошадь с упряжью. Убедившись, что из крупных коммерческих сделок сейчас ничего не получится, энергичный делец избрал более скромное поле деятельности и однажды пустился со спекулятивными целями в поход по окрестным степным деревням. Возможно, он боялся возвращения Битениека и щадил свои нервы, которым успехи конкурента нанесли бы слишком тяжелый удар.

Оказалось, что Блукис в самом деле поступил очень предусмотрительно. Битениек вернулся домой как настоящий триумфатор. Часть мехов он продал в Томске, получив за них не бумажные деньги, а звонкую монету, золотую и серебряную. Остальные меха он пообещал состоятельным барнаульским друзьям.

Как обычно после длительной поездки, Битениек разрешил себе небольшой отдых, понимая под этим недели две беспробудного пьянства. Оно, по обыкновению, кончалось приступом белой горячки, во время которой он рвал на себе рубашки, бил посуду, ломал мебель и украшал синяками лицо мадам Битениек: Это было неизбежное зло. Мадам не жаловалась и не собиралась отучать спутника жизни от такой привычки, потому что в конечном итоге она имела от этого некоторую выгоду: вслед за похмельем наступало вытрезвление, мольбы о прощении, заискивание перед побитой женой и, наконец, примирение, после чего муж опять на целый год попадал под башмак супруги, позволяя мадам одиннадцать месяцев властвовать над собой и только на двенадцатый стряхивая с себя ее иго.

Узнав о приезде Битениека, Эрнест Зитар немедленно поспешил навестить земляка. И только благодаря такой спешке ему посчастливилось добыть драгоценную горную карту, ибо днем позже, когда Битениек запил, Эрнест вернулся бы ни с чем, и ему пришлось бы ждать конца великого «отдыха». А в это время в Барнауле начались значительные события, основательно изменившие положение семьи Зитаров.

В Барнауле захват власти белыми не был неожиданностью. По городу уже давно ходили слухи о приближении белогвардейцев. То рассказывали о захвате ими Омска и Новониколаевска, то утверждали, что войска белых находятся на пути в Барнаул, наконец, даже клялись, что город окружен и каждую минуту можно ожидать нападения. Совет депутатов готовился к обороне города. Было объявлено военное положение. С минуты на минуту ждали восстания местных контрреволюционеров.

И вот однажды ночью началось.

В отделении милиции, где работал Карл Зитар, в тот вечер роздали патроны и никого не отпустили домой. Начальник отделения под вечер отправился якобы проверять посты и больше не вернулся: он предал, перейдя в лагерь врагов, сдался на милость победителей. Позже выяснилось, что одновременно с ним исчезли стоявшие на постах милиционеры. Один из важнейших районов города остался без охраны. Ночью, незадолго до смены постов, в канцелярию отделения вбежал молоденький милиционер и сообщил, что вооруженные подразделения белых уже наступают на центральные кварталы и все выходы из улиц заняты противником.