Владимир Зима - В пургу и после (сборник) Страница 7

— Может, тебе плохо за мной было, а? Ну, скажи, чем же это я тебя обидел, чем не угодил?.. Жили не хуже других, кажется. На следующий год переехали бы в Березово, как ты хотела, а хоть и в Тюмень. Машину купили бы, домик опять же… Хозяйство свое… Знала б ты, сколько разов я об этом думал!.. Меня у нас все уважают, ты знаешь. На стороне не гуляю, не пью…

Марина задумчиво кивала головой и все помешивала давно разогревшуюся тушенку.

— Ты ж после техникума свободно могла бы главным бухгалтером совхоза работать — Петровичу до пенсии год остался… Да и нужна, думаешь, больно Кулешову-то? Гляди… Мне в гараже мужики говорили, что у него каждый сезон новая коллекторша заводится… Укатит он в свой Ленинград, что делать будешь? Подумай, пока не поздно. Ты мой характер знаешь. Все прощу. Покайся и вернись, потом вовек не вспомню…

— Садись, ешь, — сказала Марина, устанавливая сковороду на широком плоском ящике из-под какого-то прибора. — Ешь, Гриша…

Она отрезала два крупных ломтя недавно распаренного хлеба, положила перед Бондаревым и сама села рядом, подперев голову рукой.

— Из совхоза ты уволился, что ли?

— Не, отпуск взял. За свой счет…

Марина устало вздохнула и склонила голову, прикрывая ладонью покрасневшие бессонные глаза.

— Ох, господи!.. За две тыщи верст прикатил, на Таймыр, ну надо же… Чего, спрашивается?.. — тихо сказала Марина.

— Искать… — угрюмо ответил Бондарев, тыча кривой вилкой в сковородку. — Одного человека…

— Как Диоген, — вздохнула, усмехнувшись, Марина.

— Чего? — переспросил Бондарев, поднимая голову.

— Книжку недавно читала… Про Диогена. Он днем с фонарем человека искал.

— Это который в бочке жил?

— Он самый… Философ.

— А я просто хотел Кулешову морду набить.

— Ох, господи, да что это изменило бы?.. — задумчиво спросила Марина и сама же ответила: — Ничего… Ни-че-го… Я ведь только с ним, кажется, и узнала, что такое жить по-человечески. Не думать о копейках, не мерять счастье на рубли… Теперь он может и в Ленинград улетать, ни о чем жалеть не стану…

— А… он любит ли тебя? — потупясь, спросил Бондарев.

— Не знаю, — вздохнув, сказала Марина. — Говорил, любит…

Она подняла голову, прислушиваясь, затем поспешила в соседнюю комнату. Бондарев продолжал ковырять вилкой волокнистую тушенку, но есть ему уже не хотелось. «Спрошу, где тут у них чайник», — сказал себе Бондарев и пошел следом за Мариной.

Поднырнув под брезентовый полог, он остановился на пороге. Он до сих пор любил ее, даже такую — усталую, измученную, и не мог спокойно смотреть на нее и поэтому отвернулся к окну, за которым разгорался короткий осенний закат. Тучи понемногу рассеивались, солнце из оловянного становилось бронзовым и с натугой пыталось холодными прозрачными лучами отогреть замерзшую землю.

Бондарев посмотрел на продолжавшего стонать Кулешова, на Марину, заботливо поправлявшую одеяло, и пошел на улицу.

В лицо ему ударил свежий ветер. Бондарев поморщился, поднял воротник брезентовой куртки, сгорбился и двинулся к вездеходу.

Он шел, не замечая луж, ломая кирзовыми сапогами тонкий ледок, и ледышки звенели, как осколки Диогенова фонаря.

Ленков размашисто бежал по скрипящему снегу вдоль высокого речного берега, не чувствуя усталости, будто и не было за его плечами полусотни километров по февральской тундре, дышалось легко — лицо было до глаз закрыто нашлемником из толстой шерсти, — в разогревшихся ногах приятно копилась усталость, почти такая же, как после трудной тренировки. Пустой рюкзак не стеснял движений, и ружье после укорота ремня уже не било по ляжке. Ни один выход в тундру еще не доставлял Ленкову такого полного ощущения насыщенности жизни, несмотря даже на пустые капканы и заячьи петли. И когда он услышал позади протяжный вой, не сразу остановился и оглянулся.

Волки сидели в снегу перед редкими кустами и голосили тоскливо, задрав крупные головы в темнеющее с каждой минутой небо.

Он не испугался, когда увидел огни волчьих глаз в нескольких десятках метров от себя.

Волки боятся людей и никогда первыми не нападают, сказал он себе, но на всякий случай снял ружье и проверил, чем оно заряжено. Патроны с дробью на куропаток он сунул в карман, а в стволы торопливо загнал два жакана. В патронташе осталось еще три пули и один патрон с картечью… Но ведь до зимовья рукой подать — всего два километра, только бы дойти, а там и карабин, и ракетница, и Мишка…

Волки, они только с виду страшные, но, говорят, трусливы, как дворняги. Выстрелить пару раз — они разбегутся, только их и видели! А если Мишка из ракетницы бабахнет!..

Держа ружье наизготовку, он быстро пошел вперед, спиной ощущая движение стаи следом за собой. Волки уже не выли. Рассыпавшись полукольцом, они ленивой трусцой бежали по твердому насту, постепенно отжимая Ленкова к обрывистому берегу. Река делала крутой поворот, и обычно в этом месте Ленков спускался на лед, проскакивал неширокое русло и потом неторопливо, лесенкой, поднимался на противоположный берег. На этот раз он решил сделать петлю вдоль берега, чтобы не оказаться на ровном месте. Здесь же он по меньшей мере с одной стороны мог не опасаться нападения.

Пронзительно и холодно светились на высоком небе первые звезды, а небо на глазах темнело и опускалось ниже, ниже…

Над горизонтом замигал рубиновый огонек. Он быстро приближался, вспышки становились ярче, поднимались выше, ровно загудели самолетные моторы, смолкли, и вспышки вскоре затерялись в черном небе. Рейсовый «ИЛ-18» пошел на Москву. Восемьдесят шесть пассажиров, три стюардессы и пять человек экипажа пронеслись в эту минуту над тундрой.

Ленков выматерился, на ходу зачерпнул варежкой снег и сунул его в рот. Волки подошли ближе, уже слышно было их прерывистое, с присвистом дыхание. Не сбавляя скорость, Ленков повернулся и подряд два раза выстрелил в неясные темные силуэты. Он понял, что промахнулся, потому что в ответ послышалось лишь угрожающее рычание. От стаи отделились два матерых гривастых великана и забежали вперед, пересекая путь.

Выбросив стреляные гильзы в снег, Ленков зарядил ружье картечью и куропачьей дробью. Затем он нашарил на поясе длинный нож и сдвинул его вперед, предусмотрительно отстегнув петельку, которой нож привязывался к ножнам.

До зимовья оставалось полтора километра.

В ноябре Ленков и Блажевич заканчивали службу в армии. До призыва они работали каменщиками на стройке в Ленинграде. И служить попали в стройбат — та же кладка стен, привычные свары с прорабом, наряды и актированные дни, на Севере их было больше. Но служба закончилась, Ленков и Блажевич получили расчет — по восемьсот рублей на брата — и уже собирались улетать, но тут в голову Блажевичу пришла идея. Шкурка песца в то время стоила тридцать рублей на Севере, а в Ленинграде — сто. Уговорив Ленкова, Блажевич сдал билеты в кассу, и парни поселились в гостинице аэропорта. Блажевич познакомился с пилотами, они пригласили его от делать нечего поиграть в преферанс, деловито вычистили из него шестьсот рублей, да так, что он и опомниться не успел, а рослый бортмеханик уже прятал колоду под подушку и, позевывая, говорил:

— Наскребешь еще пару сотен, приходи…

Пилоты, впрочем, были людьми покладистыми и согласились отвезти Ленкова и Блажевича на факторию.

В магазине парни купили два ящика спирта, рассовали бутылки по рюкзакам и полетели на факторию. Самолет опустился на лед, подрулил к высокому берегу, на котором в ряд выстроились несколько домиков. Бортмеханик распахнул дверцу.

— Завтра, если будет рейс, заберем вас, — сказал он на прощание и сплюнул в снег. — Купцы…

На фактории Блажевич направился в магазин, убедился, что спирта на прилавке нет, и тут же познакомился с каким-то местным стариком, утверждавшим, что он лучший охотник… Пришли к нему в дом, стали торговаться. Позже пришли еще трое колхозников, принесли облезлые, не сортовые шкурки, просили за каждую по пятьдесят рублей. В ход пошел спирт. Размякшие колхозники вскоре согласились продавать шкурки по сорок рублей и бутылку в придачу. Торг шел весь день и всю ночь. Рюкзаки опустели, у Ленкова и Блажевича не осталось ни спирта, ни денег, но зато были шкурки.

А наутро кто-то из похмелившихся колхозников побежал к участковому, сказал, что прилетели какие-то люди, спаивают народ, скупают шкурки.

Прилетел самолет, но на берегу Ленкова и Блажевича ждал милиционер. Шкурки он быстро конфисковал, парней задержал для проведения следствия. Когда они шли, проваливаясь по пояс в глубоком снегу, к правлению колхоза, добродушный милиционер объяснил, что получат они немного, лет по шесть строгого режима, и похвастался, что на его участке нераскрытых преступлений нету…