Сергей Сергеев-Ценский - Том 3. Произведения 1927-1936 Страница 72

Чтобы не быть голословным и подвести под свое заключение прочную базу, Яков Петрович набросал и список болезней, которые открыл в старом теле обреченного мерина его тоже старый, опытный глаз.

Чуть ли не все лошадиные болезни, не входящие в число острозаразных, тут были: и желваки, и сквозники, и пипгаки, и грибовики, и сплёки, и мокрецы, и путлины, и мышечный ревматизм, и эмфизема легких, и запал, и для полноты картины даже воспаление печени. Уписав все это на листке блокнота, Яков Петрович подписался с замысловатым росчерком и торжественно передал листок Алевтине Прокофьевне.

Так была оформлена ближайшая смерть мерина, а он неведающим лиловым взглядом спокойно разглядывал окруживших его людей.

Сказал жене Михаил Дмитрич, вернувшийся со службы и как всегда принесший хлебный паек в дорожном мешке:

— Имей в виду, что уже кто-то донес Чепурышкину, что у нас лошадь. А говорят, что скоро будет учет лошадей. Нужно будет вести Ваську на учет. Вот что.

— Ну, что за глупость, когда он на зарез куплен!

— А если на зарез, то почему не зарезан?.. Значит, должен быть зарезан, если на зарез!.. Итак, по вопросу мерина…

— Нельзя же солить теперь, — двадцать раз я тебе говорила!.. Вот когда холоднее станет…

У Михаила Дмитрича было очень много дел в местхозе. Чтобы приводить их постояно в последовательность и ясность, он усвоил привычку даже про себя говорить: «По вопросу того-то… так… теперь по вопросу того-то» — и сообразно с этим действовать безотлагательно.

Он был вообще методический человек: по утрам каждый день обливался водою, по вечерам минут десять — двадцать занимался гимнастикой; в дни отдыха выпивал перед обедом рюмку водки. Не курил, так как считал табак вредным для здоровья.

— Итак, по вопросу мерина… Завтра я поговорю с мясниками, сколько они возьмут, — и прочее…

— Не знаю, войдет ли он в нашу кадушку… Да и жалко хорошую кадушку портить: она для свинины пойдет… — раздумывала Алевтина Прокофьевна.

— Вот тебе раз! Резать — резать, а кадушки нет… Значит, прежде всего по вопросу кадушки… Я видел селедочные бочки в горпо, стоят два с полтиной штука… Итак, два с полтиной, да привезти…

— А войдет ли он в одну?.. Я думаю, две надо, не меньше…

— Ну, вот уж и две!.. Раньше надобно было думать!.. Я вижу, влетит нам этот мерин в копеечку!

В то время как в доме, при керосиновой лампе, за ужином, шел вопрос о резнике и кадушках, мерина мучила жажда. Сухая трава, которую проглотил он в огромном количестве за день, требовала, чтобы ее размочили, а ведро с водой на обычное место около ограды забыла в этот вечер поставить Алевтина Прокофьевна.

Долго и покорно стоял он и ждал. Качал головой, пробовал тихо ржать… Пошел было снова злобно рыть ломавшуюся с треском траву, вернулся. Должна была стоять ночью вода в ведре. Почему же ее не было и даже ведра не было?

Колья Михаил Дмитрич забил редко и неглубоко: земля была очень жесткая, как всегда здесь в начале осени. Мерин так усердно начал от нечего делать чесать бок об один из кольев, что вывернул его и повалил. Обнюхал и переступил через проволоку осторожно…

Где-нибудь около кухни должна стоять вода, — и в темноте, раздувая ноздри, тыкался он мордой обо все углы кухни, ища ведро.

Крыша на доме чуть белела (она была зеленая). На двух молодых персиках сзади дома держались еще густые листья. Мерин поспешно обгрыз их совсем с ветками. Вблизи от персиков стояла груша. На ней ветки начинались высоко от земли. Нужно было высоко подымать голову, чтобы захватить листья. Хрупкие ветки ломались одна за другой, и не больше как в четверть часа остались только самые верхние сучья, остальные висели.

Пить все-таки хотелось не меньше прежнего, и появилась тупая назойливость, вызванная обидой: должны были поставить ведро, почему не поставили?

Мерин помнил, как его били за пальму, и боялся, что залает собака, но когда он тупо и долго глядел на дом, все представлялось ведро там где-то, около стены. И когда он пошел наконец огибать дом, между копытами и не плотно держащимися подковами лезли и рвались какие-то маленькие кустики: это были молоденькие буксусы, посаженные в два ряда. Мерин не пытался даже их пробовать, он честно искал свое ведро, вытягивая худую шею влево, вправо.

И вот он почувствовал на каменном выступе веранды воду: стояло ведро, хотя и не его, другое, но только что он нагнул его мордой, чтобы напиться, грянул громовой лай Ульриха.

Мерин, спеша, дернул ведро к себе, оно опрокинулось, вода полилась ему на ноги, но вместе с водой полилось и молоко из кувшина, который был поставлен в воду на ночь. Мерин спешил уйти и, повернувшись, раздавил одной ногой кувшин, другой — ведро.

— Какой там черт, а?.. По вопросу кого?.. Уляшка, замолчи! Ни черта не слышно!.. — кричал на веранде Михаил Дмитрич.

Мерин уходил поспешно, вконец дотаптывая буксусы.

Одной рукой придерживая плащ на голом теле, в другой — фонарь, Михаил Дмитрич кричал жене:

— Нет, это прямо вредитель какой-то, черт бы его драл!.. Ты посмотри, сколько он нам убытку наделал!.. Больше чем стоит!.. В бочку, в бочку, да! Это самое лучшее! Самые милые домашние животные, — черт бы их драл! — это которые в бочке, в бочке!..

Ульрих оборвал все-таки свою цепь… Свирепо накинулся он на мерина, и хоть крикнула Алевтина Прокофьевна свое заклинание: «Улька, назад! Это я кому говорю?» — но было поздно: мерин лягнул и ударил его в голову около уха. Хотя и с залитыми кровью глазами и визжащий от боли, Ульрих все-таки пытался еще вцепиться в мерина, насилу удержали его за ошейник и втащили в дом.

Михаил Дмитрич потерял при этом плащ и двигался голый, как древняя статуя.

Две сельдяные бочки прислал с утра на другой день Михаил Дмитрич. В записке, которую подал извозчик, муж писал жене, что нужно не только хорошенько выпарить бочки, но еще и выкурить их дымом, и полдня Алевтина Прокофьевна возилась с бочками: обваривала кипятком, скребла ножом, нюхала и прижимала верхнюю губу к носу.

А в обед пришли два старика могильщика резать мерина, и один из них, в рыжей засаленной, дырявой фетровой шляпе и в синей рубахе навыпуск, но без пояса, сказал деловито и даже не без гордости:

— Так что, хозяйка, мы на такое грязное дело пошли, только чтобы нам к пяти часам управиться… Потому мы без работы не сидим, лодыря не гоняем… Мы с утра могилу копали, а в пять покойника принесут, обратно мы ее должны закопать… Это в ту же цену у нас идет, в десять рублей… А ваше дело справить сговорились мы с хозяином вашим за шесть, — вот что полагается вам сказать…

— А кроме этого, — вставил поспешно другой, поседее и ростом пониже, но тоже в каком-то подобии шляпы и в теплом, на вате, пиджаке, — кроме этого, сами посудите: как большое животное убивать в тверезом виде?.. Это ж не то, что какая курица: чик ее ножом вострым, — и все… Это ж, одним словом, лошадь!

— Обещался хозяин ваш так, чтоб по рюмке водки вы нам дали спервоначалу… По хорошей! — перебил первый.

— По стакану! — строго поправил второй и более ласково добавил: — По стаканчику, одним словом, и хлебца кусок закусить.

— Хлебца! — укорил первый и даже отвернулся сплюнуть. — Не видали мы хлебца! Может, у них что получше есть, а ты хлебца!

И, переведя глаза на мерина, добавил:

— Вот эта самая лошадь? Ну-ну!.. Это ж называется здоро-вая лошадь! С такой упреешь, покуда свалишь!.. Веревку, хозяйка, потолще давайте…

— Две веревки! — строго поправил второй.

— Разумеется, две! Что ж они сами не знают, что ли?.. Раз есть ноги задние, есть ноги передние, стало быть, ясно, что две!

— И за шею завязать тоже веревку нужно покрепче: это чтоб его наземь свалить…

— Цепь, может быть, дать? — сказала Алевтина Прокофьевна, вспомнив об Уляшкиной цепи.

— А чепь, так чего лучше!..

Старики выпили по стакану водки, поморщились, сплюнули, но, кроме хлеба, ничего не нашлось у Алевтины Прокофьевны.

Старики сказали: «Ничего, обойдется» — и один, пониже, взял ломоть, понюхал его и кинул Ульриху, который стоял с забинтованной головой; другой, в синей рубахе, пожевал немного, остальное тоже бросил догу, побил одну руку о другую и сказал:

— Вот теперь заправились немного… Теперь нам, хозяйка, топор и нож большой… И своим чередом веревок, какие потолще… Лошадь в ногах силу имеет… Какие тонкие, — враз порвет…

Когда подошли они оба к мерину, вытирая усы, он посмотрел на них с тревожным любопытством. Но они были без кнутов, они были не извозчики…

Алевтина Прокофьевна протягивала ему кусок хлеба, и вид у нее был ласковый. Мерин схватил сразу весь кусок и начал двигать челюстями поспешно, а старики с двух сторон взяли его за всклоченную гриву и повели к сараю.

Дожевывая на ходу, мерин шел послушно, дрыгая привычно ногой. От стариков пахло только землею. Мерин догадывался, что это земляные, работящие старики, что сейчас они, хозяйственные, вытащат откуда-нибудь охапку сена, настоящего, зеленого, лугового сена, потом, может быть, запрягут в неспешащую (старики не любят спешить) линейку или дроги… вечером дадут овса…