Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли Страница 74

Усман-абый правильный человек. Поэтому он и Хакиму с ребенком без укоров принял, когда она ушла от Баттала Саидова, и не дал сестрам и своим женам заклевать их. Выросла Альфия у деда-шорника, замуж вышла, но мужа ее, Юсуфа, моего побратима, убили на фронте. Теперь она тоже у старого Усмана живет вместе с дочкой Энже.

Ярулла рассказывал с увлечением, но, судя по тому, как беспокойно двигались его тяжелые, натруженные руки, как нервно подергивались набрякшие от бессонницы веки — он ночью глаз не сомкнул, — видно было сразу, что тревога на его душе все нарастала.

— А откуда вы Усмана-абыя знаете? — вежливо, но равнодушно осведомился Ахмадша, угнетенный разлукой с Надей и тоже измученный бессонной ночью за рулем.

— Встречал в Казани…

Нежно курились в ущельях белые туманы, уже розоватые на горах. Вот-вот выкатится проснувшееся солнце, и тогда можно будет направиться ко двору Усмановых. Но прежде надо объяснить, что никакого пожара не было у вдовы Юсуфа, что просто понадобилось Ярулле повидаться со старым Усмановым и кое с кем познакомить сына…

Ахмадша слушал отцовские рассказы в пол-уха. Какое ему дело до чужих родословных и семейных преданий!

— Усманов восьмой десяток давно разменял, но все еще работает. Шорное дело, конечно, бросил: нет теперь смысла вколачивать свою жизнь в конскую сбрую. Председателем колхоза Усманов, а Энже, правнучка его, на колхозной ферме зоотехником.

Последнее сообщение опять прошло мимо ушей Ахмадши: все Надя ему представлялась, как ждала его, как смотрела на Каму, на береговую дорожку. Вот получит письмо… не поймет, конечно, рассердится, заплачет.

«Милая! — думал он в отчаянной тоске и жгучем раскаянии. — Это не я, а какой-то сумасшедший отправил тебе эту записку! Можно ли так оскорбить любимую девушку, унизить и ее и себя? Ведь она теперь трусом меня считает!»

Почему он согласился на поездку? Отец сам бросил работу и его сорвал и погнал в далекое село Актант. Разве ему не дали бы шофера, чтобы навестить человека, у которого что-то стряслось? И все говорит, говорит… но слова его не задевают Ахмадшу. Недоступен сейчас Ахмадша: только он и Надя, Надя и он.

Солнце победно поднималось, заливая золотистым светом нагорье и долину, где избы за высокими заборами тонули в зелени. «Победа» снова запылила по ухабистому проселку среди сжатого поля.

— Посмотри-ка! — сказал Ярулла.

В стерне у самой дороги неподвижно, словно камень, лежал заяц, сжавшись комочком, заложив за спину каемчатые уши и выпучив ярко-черные глаза. Другой прыгал вокруг, поднимался на дыбки, стоял столбиком, потирал передними лапами мордочку, будто умывался, и снова прыгал, потешно выгибая спину.

Ахмадша мельком взглянул на зверьков, потом отчужденно на отца. В редкие свободные минуты Ярулла, бывало, любил поиграть с детьми; вот и сейчас, забыв о тяжкой ране, нанесенной сыну, смотрит на зайцев и забавляется, как малое дитя.

Боясь нагрубить ему, Ахмадша остановил машину и громко стукнул дверкой.

— Вот чудаки! — раздраженно сказал он.

Но зайцы и после того не задали стрекача. Тот, что прятался, осторожно стал красться по стерне, тихонько подскакивая и прижимая уши, а веселый все шалил: поднимался на задние лапы, стриг ушами, смешно оглядывался.

— Рано мы приехали! Выключи мотор! Подождем еще немножко.

— А где тут был пожар?

— Посмотрим… Может, напутали в телеграмме. Стоит себе Акташ, как сто лет назад стоял, — с несвойственной ему тупостью сказал Ярулла и закашлялся: нескладно выдуманная ложь застревала у него в горле. Потом он снова заговорил беспокойно, торопливо: — Я тебе еще расскажу о Баттале Саидове… Пастухом он был в молодости, потом ограбил русского купца и уехал в Сибирь, будто на золото, а сам два года служил приказчиком. После вернулся и занялся хлебной торговлей. В голодные годы ссуду давал крестьянам без процентов, но с условием: «Хлеб будешь продавать только мне». И развернулся: миллионером стал, собственные караваны по Каме и Волге пустил. Тогда он и женился на Хакиме, дочери Усманова. Ты слушай! — сердито крикнул Ярулла, заметив безучастность Ахмадши. — Я тебе не зря рассказываю. Пришла революция, и Саидов сказал: «Я бедный пастух был, а что нажил — отдаю советской власти». И отдал то, что все равно национализировали бы: мельницы, дома, элеватор. Потом пришли к нему из ГПУ: «Арестуем тебя». — «Пожалуйста, говорит. Да не за что, хоть сегодня опять пойду в пастухи». Не тронули. А ночью он переехал Каму, нанял тройку и укатил в Крым, а оттуда — в Турцию.

— Какое мне дело до Баттала Саидова?

— Большое дело!.. Я тебя сюда не зря привез. — Ярулла взглянул в лицо сына, заострившееся, окаменевшее, и умолк; не слушал его Ахмадша, все разговоры впустую.

— Я тебя не зря сюда привез, — снова повторил отец, когда машина, проскочив через ворота, катила мимо древнего кладбища, густо заросшего деревьями и высокой травой.

Добротные постройки животноводческой фермы, раскинутые на косогоре, привлекли его внимание. И он, повеселев, вспыхнул пятнами темного румянца.

Возле клуба мальчишки уже играли в футбол. В огородах, вдоль речонки, на берегах которой росли старые ветлы, дымили топившиеся по-белому баньки: завтра пятница — татарское воскресенье.

— Мы сюда не зря приехали, — продолжал твердить Ярулла, глядя, как девчонка в платье с оборкой по подолу, мотавшейся над босыми смуглыми ножками — ни дать ни взять маленькая Зарифа — бегом выгоняла теленка из придорожных бурьянов, мокрых от росы.

«Ну чего он тянет? — с досадой подумал Ахмадша. — Гнали сюда как сумасшедшие целую ночь, а потом битых два часа стояли за околицей».

Но слова отца о том, что они «не зря приехали» в это горное село в глубине Татарии, точно пробили брешь в сознании, и всплыло сказанное раньше: «Энже на колхозной ферме работает…»

Ахмадша резко затормозил, и машина, сделав рывок, чуть не сбив ведро с коромысла у проходившей девушки, остановилась.

— Ты что? — испуганно закричал Ярулла.

Ничего, цела девка! А вот Ахмадша… Сидит, исподлобья сверля отца гневным взглядом, губы вздрагивают, зубы оскалились, как у волка. Незнакомое, злое лицо человека, готового к защите.

— Говори, зачем меня привез!

— Подожди сердиться! — мягко сказал Ярулла, собираясь с мыслями. — Ну чего ты на меня смотришь, будто на врага лютого? Ведь не могу же я насильно женить тебя!

— А разве я соглашусь? Эх, отец! Неужели ты думаешь, что меня, советского человека, комсомольца, можно женить по старинке, как женили тебя тридцать лет назад?

Открытое, жесткое нападение было, и это сразило Яруллу: ведь он-то никогда не осуждал своего отца Низама Низамова, не видевшего никаких радостей в жизни и даже самой смертью обиженного, слезы навернулись на его глаза, и он опустил голову.

Гнев Ахмадши сразу остыл.

— Ты пойми, как мне тяжело, — глухо произнес он.

— Я понимаю, сынок, — так же тихо ответил Ярулла. — Но чтобы отвести молнию, делают громоотвод.

— И ты решил сделать громоотводом Энже? — Ахмадша хотел усмехнуться, но усмешки не получилось: пересохшие губы точно приклеились к зубам. — Нехорошо ты со мной поступил.

— Ну, раз уж мы приехали, нельзя не заглянуть в дом моего побратима, который умер у меня на руках. Я обещал ему перед смертью, что стану отцом его Энже. Познакомимся. Посмотришь.

— Ни за что! Я и тебя разлюблю, и себя перестану уважать. Какие могут быть сейчас смотрины?

Старый нефтяник осмотрелся, вконец расстроенный, с трудом соображая, что предпринять, и вдруг воскликнул с радостью:

— Да вот они сами идут: председатель Усманов и его правнучка Энже! Ох, сынок! Ведь это ее ты чуть не задавил машиной. Как же я, слепой петух, не узнал Энже!

И, едва не проговорившись о том, что приезжала от Усманова женщина на правах свахи и привозила портрет Энже, Ярулла вывалился из машины с такой торопливостью, словно боялся, что Ахмадша газанет сейчас и оставит перед Усмановым только облако пыли.

Он обнялся со стариком, поздоровался с Энже, а Ахмадша все еще сидел в машине.

«Вот упрямый мальчишка!» — И Ярулла на всякий случай встал перед радиатором и даже облокотился на него.

— Кто там с тобой? — не без лукавинки спросил бывший шорник, которому он сообщил о своем приезде по телефону.

— Мой младший сын Ахмадша. Инженер, — пояснил с гордостью буровой мастер.

— А это моя правнучка Энже, наш зоотехник, — в тон ему сказал Усманов, щуря на гостей острые глаза и посмеиваясь в седую бородку, похожую на клочок ваты, прилипший к его широкому лицу. — Правда, очень молодой зоотехник. Всего-то ей девятнадцать лет, но за год работы на ферме ни одного случая падежа. За каждого теленка, за каждую корову, словно солдаты, сражаются мои колхозницы. А что на вооружении? Кукуруза. Как мы раньше жили без нее, ума не приложу! Пастбища-то у нас — горе, только звание одно. Вот наша Энже и воюет. — Усманов снова с выжидательным любопытством взглянул на Ахмадшу, который, насупясь, сидел в машине. — Отчего он у тебя такой неповоротливый? Или укачало дорогой?