Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли Страница 75

Он обнялся со стариком, поздоровался с Энже, а Ахмадша все еще сидел в машине.

«Вот упрямый мальчишка!» — И Ярулла на всякий случай встал перед радиатором и даже облокотился на него.

— Кто там с тобой? — не без лукавинки спросил бывший шорник, которому он сообщил о своем приезде по телефону.

— Мой младший сын Ахмадша. Инженер, — пояснил с гордостью буровой мастер.

— А это моя правнучка Энже, наш зоотехник, — в тон ему сказал Усманов, щуря на гостей острые глаза и посмеиваясь в седую бородку, похожую на клочок ваты, прилипший к его широкому лицу. — Правда, очень молодой зоотехник. Всего-то ей девятнадцать лет, но за год работы на ферме ни одного случая падежа. За каждого теленка, за каждую корову, словно солдаты, сражаются мои колхозницы. А что на вооружении? Кукуруза. Как мы раньше жили без нее, ума не приложу! Пастбища-то у нас — горе, только звание одно. Вот наша Энже и воюет. — Усманов снова с выжидательным любопытством взглянул на Ахмадшу, который, насупясь, сидел в машине. — Отчего он у тебя такой неповоротливый? Или укачало дорогой?

— Ну что вы, дедушка! — быстро шепнула Энже, уже успевшая рассмотреть гостя.

Будь Ахмадша повеселее, она решила бы, что он просто попугал ее, нарочно шумнув машиной: не мог ведь городской инженер оказаться растяпой за рулем! Но почему он не выходит?

Пользуясь правами хозяйки, Энже подошла сама, заглядывая в открытое окно, спросила приветливо:

— Разве вы не хотите посмотреть, как мы здесь живем? Конечно, вас, нефтяников, трудно чем-нибудь удивить, в деревне особенно. Зато у нас природа чудесная.

Звонкий девичий голос заставил Ахмадшу поднять голову.

Не таясь, с восхищением смотрели на него большие черные глаза. Их смелый взгляд из-под густых ресниц и резко очерченные брови странно не соответствовали доброму, даже кроткому выражению ярких губ. Черные до синевы волосы, собранные в тяжелую косу, пышно кудрявились над чистым лбом.

«Громоотвод!» — подумал Ахмадша, но насмешки не получилось: угрюмо, но и с интересом глядел он на девушку.

Прочитав письмо Ахмадши, врученное ей посыльным, Надя вскрикнула — невыносимая боль стиснула сердце.

— Да что это он? Просто с ума сойти надо! «Сейчас сказать друг другу „да“ мы не можем… Я должен убедить отца…» В чем убеждать его? Разве я совершила что-нибудь постыдное?

Она попыталась еще раз прочитать письмо, но строчки прыгали, сливались перед глазами. Не в силах справиться с лихорадочной дрожью, боясь, чтобы посторонние не увидели ее в этом жалком состоянии, девушка захлопнула дверь, бросилась на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, дала волю слезам. Еще никто никогда не наносил ей такого жестокого оскорбления.

Ни на минуту не усомнилась она в подлинности письма. Кто посмел бы так злобно пошутить? Нет, подозрение закралось еще в тот вечер, когда Ахмадша не пришел, не позвонил. Он не дал знать о себе и на другой день, и на третий, и вот — письмо.

— А со мной ты не боишься порвать? — гневно прошептала она. — Почему ты не пришел сам, чтобы сказать прямо, а, как жалкий трус, спрятался за родню?

Когда иссякли слезы и уже не было сил плакать, один вид этого письма снова причинил девушке боль. Куда девалась ее выдержка, светлая, гордая уверенность, с которой она смотрела в будущее! Если бы Дина Ивановна увидела ее в таком отчаянии, она не узнала бы дочери. Но мать поглощена делами в Светлогорске.

«И хорошо, что ее не было дома, когда мне принесли записку Ахмадши, унизительную для нас всех, — с тоской подумала Надя. — А отец…»

«Мы будем счастливы, папа!»

Некстати вспомнившиеся слова вызвали новый взрыв рыданий, заглушенных подушкой.

Ночь прошла, точно в бреду.

Рано утром задребезжал телефон, и у Нади сразу промелькнуло: «Ахмадша!» Она еще не решила, как будет говорить с ним, а уже сжимала трубку в руке.

— Да. Вас слушают…

— Надюха, это я! — с наигранной веселостью прозвучал голос Юлии. — Собираюсь сегодня нагрянуть к тебе, покупаться, позагорать, хоть часика два поваляться на пляже. Ведь лето уже кончается. Я думаю, вы с Ахмадшой не будете возражать, если я проведу денек в вашем милом обществе. А? Чего ты молчишь? Попала в татарский полон и совсем забыла друзей!

— Да нет, — с трудом вымолвила Надя и закашлялась.

— Что ты там бормочешь? Простудилась? Не надо, деточка, злоупотреблять лунными ваннами!

— Я… Видишь ли, я… — Надя помедлила, не зная, каким образом уклониться от несносного посещения. — Я уезжаю. Да, да! Собралась экскурсия. Хотим побывать в местах, где жил Шишкин, где он писал свои картины. Меня уже ждут на пристани.

Но от Юлии было не так-то просто избавиться.

— Черт с вами, поезжайте! — непринужденно ответила она. — Но ключ от дачи оставь у соседки. Мы с Юркой все равно явимся: завтра же выходной. Когда ты вернешься со своим Чингисханом, мы выпьем за ваше будущее семейное счастье.

Не ответив, Надя положила трубку и долго сидела, не шевелясь, понурив голову. Капли холодного пота проступили на ее лице.

«Нет, я в самом деле уйду куда-нибудь. Я не могу сейчас встречаться с ней!» — подумала она, порывисто вставая.

Старательно умылась, с чувством безотчетного страха перед чужими взглядами долго причесывалась перед зеркалом, отчужденно наблюдая за движениями бледненькой кудрявой девушки. Так неприятен был ей вид страдающей от любви девчонки, что даже жалости к ней она не испытала.

— Шумите о себе, говорите красивые слова, а при первом испытании раскисаете, — презрительно сказала она этой еще недавно такой самонадеянной особе. — Мальчик бросил? Ну что же, поделом вас наказали!

Сама того не замечая, она надела платье, которое особенно нравилось Ахмадше, — славное платье травяного цвета с белым узором и белым воротником.

— Куда собралась, жалкая ты моя? — спросила старуха соседка, древняя хатка которой прилепилась к горе у самой террасы Дроновых. — Ночью вроде плакала? — Не получив ответа, положила ключ в карман, пытливо всмотрелась в припухшие глаза девушки. — Никак с милым поссорилась? Ништо, не печалься, не порть глазыньки. Будет еще впереди того добра! Небось, дай-ка, сам вывернется, как лист перед травой…

Это было уже слишком! Если все начнут вмешиваться…

— Я не плакала! — сердито оборвала Надя старую бакенщицу. — Каштанчик ночью скулил под окном.

— То-то Каштанчик! — Соседка проводила ее недоверчивым взглядом. — Чего сердиться-то. Сама в девках была, сама гуливала.

Отдав ключ, Надя побежала вверх по берегу, по тропинке, вьющейся между глыб известняка, среди которых струились светлые ручейки. Весь берег здесь источал воду, точно оплакивал седую древность, которая ушла безвозвратно.

Задохнувшись от бега, девушка остановилась среди камней. Чуть внятно плескалась внизу сонная в этот час река. Теплый ветер дохнул в лицо, точно шепнул: «Куда спешишь, жалкая ты моя?»

Ласковое утро, манящие речные дали, камни, на которых она столько раз сидела с Ахмадшой, эти тропинки бесконечных провожаний — все било по натянутым нервам.

Боясь, что ее увидят в слезах, не смея даже подумать о том, чтобы ехать на завод, Надя пошла вдоль опушки леса над заливом. Здесь тропинка была сухая, утоптанная. Липы и дубы, толпами карабкавшиеся на кручу, плотно смыкали дремучие кроны. Заблудиться бы в пойме, поросшей цепкими плетями ежевичника, забиться в лесную чащу, забраться в копны, разбросанные по жнивью на полях, — только подальше от людей, от всех, кто может пожалеть, а может быть, и позлорадствовать.

Горячая мысль вдруг обожгла девушку. «Полно, стоит ли верить наспех набросанной записке? Почему вся жизнь должна омрачаться из-за клочка бумаги? Может ли Ахмадша по-настоящему, даже не объяснив ничего, сам заочно решить ее и свою судьбу? Отчего старый друг семьи Ярулла Низамов восстал против их брака? Что случилось? Может быть, недоразумение, клевета, вздор какой-нибудь? До чего я глупая! Надо встретиться, поговорить, выяснить, в чем дело. Ведь и он мучается. Нелегко же, непросто ему отказаться от меня! Да он и не отказывается, а только просит подождать, ничего не изменяя. Он любит меня!»

Решение еще не принято, а Надя уже идет в сторону буровых. Это неблизко, надо пройти поймой мимо ериков, заросших осокой да камышом, мимо болотистых перелесков, по колеистым проселкам, по сжатым полям нагорья, где пасутся сейчас пестрые стада коров.

Нужно обязательно увидеть Ахмадшу, потому что ждать, изнывая от неизвестности, невозможно. Дрофы, громадные степные птицы, отдыхая на перелете, кормятся на открытой равнине. Вожак стоит, как постовой, — его усатая голова на палке-шее далеко видна над стерней, над межой, заросшей полынью. Но кто-то спугнул птиц. Они быстро бегут на ветер, дующий с поймы. Таким неправдоподобно большим птицам, конечно, легче взлететь против ветра, и они взлетают, точно самолеты, раскидывая гигантские крылья, до трех метров в размахе.