Масако Бандо - Дорога-Мандала

Масако Бандо

Дорога-Мандала

В жизни каждого человека звучит

несмолкающая тихая мелодия.

1

Прежде чем она заснула, ей пригрезилась такая картина.

Она шла по саду и собирала траву, выбирала среди россыпей блиставшей солнечным светом росы под ногами образы снов. Женщина с глазами цвета обсидиана шла за своими снами, блуждая в лесу, хранящем печать вечности.

2

В то утро, когда распустились цветы олеандра, в руки Асафуми попала оставшаяся после деда вещь. Это была продолговатая тетрадь в японском переплёте — прошитая нитками. Бумага была шероховатая, как листья камнеломки, края беспорядочно скрутились, тесьма переплёта почернела. На обложке было крупно выведено тушью «Реестр постоянных клиентов». На лицевой и задней сторонах обложки красовалась дата — 22-й год Сёва, 4-й месяц, 19-й день.[1] Дед Асафуми — Рэнтаро, был продавцом-разносчиком лекарств из числа тоямских[2] торговцев, уже с эпохи Эдо[3] колесивших по всей Японии с уложенными в пять ярусов корзинами с лекарствами за спиной. Дед принадлежал к поколению разносчиков лекарств, родившихся на стыке эпох Мэйдзи[4] и Тайсё,[5] это были неутомимые коробейники, переправившиеся через Восточно-Китайское море и добравшиеся до тропических стран и островов, а затем и до Тихоокеанских земель. В детстве всякий раз, когда Асафуми навещал пахнувший влажной соломой дом деда, он заворожённо смотрел на чёрно-белую фотографию, стоявшую на шкафчике для чайной посуды. На фотографии на фоне зарослей цветов-мандала[6] были сняты семеро разносчиков лекарств, все как один в одинаковых котелках и бриджах. За зарослями распустившихся во всей своей красе огромных белых цветов, по форме напоминавших висячие колокола, высились кокосовые пальмы. Семеро разносчиков лекарств крепко стояли на ногах, обтянутых гетрами, оживляя своим видом тропический пейзаж. Шестеро из них были молоды, лет двадцати. Одетые в штатское, в белых рубашках с накрахмаленными воротничками и галстуках, они напряжённо замерли, как первоклассники. Мужчина постарше, усатый, в очках, со свисавшей из кармана цепочкой от золотых часов, видимо, их начальник, сердито смотрел в объектив, силясь принять важный вид.

Но и усилия старшего выглядеть важно и достойно, и невероятная серьёзность его подчинённых совершенно сводились на нет торчавшими за их спинами огромными фуросики.[7] Темневшие за их спинами тюки казались несообразно тяжёлыми — все семеро придерживали их спереди обеими руками, напоминая собак, от радости поднявшихся на задние лапы. Эти, стоявшие в ряд поджав губы, крепыши-японцы, нагруженные огромными тюками, были похожи на компанию инопланетян с планеты Жаба. Инопланетян, спустившихся, танцуя, с небес в страну вечного лета. Вид у них был и комичный, и трогательный.

Рэнтаро рассказывал, что эта фотография была сделана, когда они продавали лекарства в Малайе,[8] Асафуми же растрезвонил своим приятелям, что его дедушка добрался до самых Гималаев. В Гималаях растут белые цветы, по форме похожие на духовую трубу, и кокосовые пальмы. Там есть огромные цветы величиной с лохань, и цветы, в точности копирующие оперение райских птиц, там есть деревья, в пору цветения будто охваченные пламенем, и деревья, сочащиеся белым соком, там полно деревьев с диковинными плодами. Фрукты с мелко дрожащей вокруг косточки желеобразной массой, плоды со смешанным вкусом китайских пельменей-гёдза и сливочного масла, плоды, по вкусу напоминающие хлеб, плоды в форме звёзд. Он пересказывал друзьям услышанные от дедушки истории, и они слушали, затаив дыхание. Изредка кто-нибудь дерзко спрашивал: «Да ведь Гималаи — это страна вечных снегов, разве там растут кокосовые пальмы?!» Но Асафуми не уступал. «Так ведь это тамошние горные вершины круглый год покрыты снегами, а в городах у подножья гор всегда лето и жара», — отвечал он. И уверенно добавлял: «Ведь дедушка видел всё это собственными глазами!»

Так Асафуми стал представлять себе Гималаи страной вечного лета, окружённой белоснежными горами. Страной, где пышно цветут невиданные цветы, а деревья ломятся от плодов. Если бы Асафуми тогда спросили, где находится рай, он не задумываясь ответил бы — в Гималаях.

Асафуми пытался выпытать у деда и другие истории о путешествиях, чтобы поведать их друзьям. Но воспоминания деда с диковинных цветов и плодов перескакивали на разговоры про женщин, и как муха, прилипшая к клейкой ленте-мухоловке, больше не двигались с места.

«Ах, как же хороши малайские женщины, как же они сердечны и как отважны! А спать с ними всё равно, что перемешивать тёплую кашицу из аррорута[9] — настоящее блаженство! Моему петушку как раз впору — от них невозможно оторваться!»

За такими разговорами Рэнтаро совершенно забывал об Асафуми. Вертя в руках чайную чашку, он самозабвенно предавался рассказам о малайских женщинах и в конце концов тонул в море своих воспоминаний. Когда Рэнтаро замолкал, его уже невозможно было расшевелить. Сомкнув губы, как закрывшая створки раковина, он погружался в море минувшего.

Рэнтаро было уже за восемьдесят, и голова стала частенько подводить его. Он ещё помнил картины природы, еду, женщин, которых повстречал во время путешествий, но уже не узнавал себя на общей фотографии. Когда Асафуми, выложив перед ним фото семерых продавцов-разносчиков лекарств, просил его показать, где здесь он сам, Рэнтаро, надев очки и поднеся фотографию поближе, тут же показывал сморщенным стариковским пальцем на мужчину в верхнем ряду и говорил: «Вот он я». Но когда Асафуми переспрашивал: «Вот этот?», Рэнтаро указывал уже на соседнего мужчину. А стоило Асафуми переспросить ещё раз, как Рэнтаро уверенно показывал на другого. Все семеро мужчин на фотографии были на одно лицо, и сам Асафуми не мог решить, который из них его дед. Рэнтаро так и умер, не показав себя на этой фотографии.

О том, что Малайя это не Гималаи, а Малайский полуостров,[10] Асафуми узнал уже после смерти деда, когда перешёл в среднюю школу. Тогда, скучая по деду, он расспрашивал родителей об этой фотографии, но они отвечали, что в похоронной суете она куда-то затерялась.

Асафуми принялся перелистывать тетрадь с надписью «Реестр постоянных клиентов». Записи были сделаны в каллиграфическом стиле эпохи Мэйдзи — иероглифы переплетались друг с другом, как виноградная лоза. Разобрать записи сразу было невозможно, словно текст на санскрите.

Он разобрал название — деревня Оомура, и несколько имён, но выведенные сбоку от них столбцы цифр и названия лекарств были ему совершенно незнакомы.

Такие «реестры постоянных клиентов» считались важным достоянием среди продавцов лекарств. В них записывались адреса и имена постоянных клиентов, которым доставлялись лекарства, состав семей, объёмы и суммы предыдущих сделок. Асафуми знал, что существовали даже люди, специализировавшиеся на перепродаже таких реестров.

— Где ты её нашла? — спросил Асафуми принёсшую эту тетрадь Сидзуку.

Глядя на сидевшего на веранде Асафуми, чьи торчавшие из шорт белые ноги уткнулись в землю, как стрелки компаса, Сидзука, кивнув на сад за её спиной, ответила: «В кладовке».

Напротив зарослей олеандра с распустившимися багряными и фиолетовыми цветами стоял покосившийся сарайчик. Это была кладовая при доме покойного деда.[11] Асафуми вспомнил про фотографию и спросил, не было ли там, кроме тетради, и других вещей, оставшихся от деда. Сидзука после некоторого раздумья отрицательно покачала головой.

— Пойду-ка, гляну.

Надев сандалии, Асафуми спустился с веранды в сад.

— Но там же действительно ничего больше нет, — сказала Сидзука, словно укоряя мужа за недоверие. Бросив на ходу: «Да-да, я понял», Асафуми направился по тропинке, ведущей вдоль зарослей олеандров, покачивающих узкими, как уголки глаз, оливковыми листьями; в лицо повеял приторно-сладкий запах. Пройдя сквозь аромат только что распустившихся цветов, Асафуми шагнул в зелёный водоворот.

Хотя сад при дедовом доме был совсем невелик, казалось, стоит хоть чуть-чуть зазеваться, и заблудишься. В центре возвышалось старое дерево с прямым пепельным стволом, вокруг которого рос крупный и мелкий кустарник, а в зарослях кустарника стелилось разнотравье и разноцветье. Из всего этого разнообразия Асафуми знал названия разве что олеандра да фиговой пальмы. Сад был полон листьев и побегов диковинной формы, здесь неприметно расцветали и увядали какие-то невиданные цветы. Собственно говоря, тропинка была едва намечена кое-где разбросанными булыжниками. За время долгого запустения зелень буйно разрослась — ветви, листья, корни переплелись и мешали проходу. И только от дома к сараю вела едва приметная, почти звериная тропка.