Михаил Сидоров - Хроники неотложного

Хроники неотложного

Роман

События — реальны, образы — собирательны, имена — вымышлены, и всякое совпадение — не более чем случайность, ответственности за которую, уж как водится, автор никоим образом не несет.

Рано или поздно, под старость или в рассвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватываясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькнувшие черты?

Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких и туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня.

Люди заблуждаются. Лучшую часть своей души они запахивают в землю на удобрения. Судьба, называемая обычно необходимостью, заставляет их всю жизнь копить сокровища, которые, как сказано в одной старой книге, моль и ржа истребляют и воры, подкапываясь, крадут. Это — жизнь дураков, и они обнаруживают это в конце пути.

Предисловие, которому на самом деле место совсем не здесь

Ночь. Прохлада. Зарево и огни. Площадь, пылая иллюминацией, крутит водоворот, вытягивая из переулков потоки людей. Дымы. Барабаны. Запах мяса и запах специй. Рокот, звяканье, ноющие мотивы, шум толпы стереопанорамой. Фасады медины[1], угловатый минарет между звезд.

Плоская крыша. Чай, сигареты и липкие, блескучие сладости. Ледяной сок. Апельсины. Дымок гашиша с соседней кровли и строчка из MarrakeshExpress нараспев — израильтяне из Хайфы, совсем юные. Палят свечки, тянут по кругу экзотическую самокрутку.

Внизу — свет. Столы. Сияние. Горы еды. Кускус, танжин, харира. Дух приправ до самой до стратосферы. Кольца народа, перкуссия, восточные унисоны чумовым перебором банджо. Скулеж дудок. Лампы. Кобры торчком. Скрип рассказчиков, хохот, аплодисменты.

И мы наверху. Выше всех. Место на крыше, без душа и завтрака. Двадцать дирхамов за все про все. Душистая «Касба» без фильтра, аромат местных травок из кружки, тонкая терпкость масла на смуглой коже. Искры смеха в глазах. Рюкзак подушкой, спальный мешок для двоих — недоступная для большинства дешевизна.

Полночь. Толпа густеет. Гул, блики, треск мотороллеров. Тягучие песни, гортанные выкрики, рулады от зазывал. Хлопки в такт и дребезг жестянок. Марракеш. Джамаа-эль-Фна. Обжигающий август, звезды, анриал происходящего.

Я — здесь!

Это — со мной!

Часть первая

Осень

Чврвмушкин

Таких вечеров приходилось ждать недели по две, и, когда они, наконец, приходили, погода не имела никакого значения.

Город тянул влагу из облаков. Сырые сумерки мигали желтизной светофоров, ложились на лицо холодными каплями, оживая, поближе к центру, ярким теплом витрин. Там, за стеклами, беззвучно перемещались элегантные женщины и блестели в благородном одиночестве дорогие аксессуары. Снаружи текли люди.

Невский утопал в транспорте. Поток набухал, наползая на переходы, неумолимый напор выдавливал в переулки глянцевые стада. Стелился выхлоп. Тупили трамваи. Хор гудков распадался раздраженной какофонией. Выворачивая колеса, наудачу вываливались маршрутки, разом усилив неврастению вечернего трафика.

На перекрестках горбились деформированные иномарки; хозяева, вышагивая лакированными туфлями, разговаривали по мобильным, держась за уши, словно страдающие отитом. Громоздкие, похожие на неторопливых медведей, дэпээсники тянули рулетки и, водя по отсыревшей бумаге непослушными авторучками, писали в блокнотах.

Тянуло в тепло. Под козырьками, теснясь, ждали троллейбусов. В полутьме вспыхивали огоньки, пахло мокрой плащовкой и дешевыми сигаретами. Постояв в ожидании, я поднимал воротник и выходил под сеющий, перемежаемый крупной капелью дождь.

Лотки отблескивали журналами. Под усеянным каплями полиэтиленом кипела жизнь: открывались клубы и представлялись книги, титулованные авторы вращались в высших кругах, знаменитости высказывались в интервью, задавая моду, щеголяли в неброских прикидах красавицы и красавцы. Рекламировались экзотические места и экстравагантные увлечения. Ювелирные изделия и утонченный парфюм. Изящные голени, высокие каблуки, ремешки на тонких лодыжках. Эксклюзивные татуировки. Интимные парикмахеры. Альтернативная музыка с авангардными постановками. Непременный экстрим: вертолет над вершиной, новенькая доска на ногах, прыжок — и долгие зигзаги по нетронутым склонам камчатских вулканов; наимоднейший дайвинг — саван льда над угольной бездной полярного океана, коралловый сюр Сейшел и побитые торпедами, продырявленные артиллерией, разнесенные в клочья ударами пикировщиков корабли Гуадалканала…

Я проходил остановку за остановкой, набухая от мороси. Подползал троллейбус и, ложась на бок, словно кормящая китенка китиха, с усталым выдохом — пшшш — открывал двери. Горел противный пятиваттовый свет. Люди, отряхивая зонты, входили в сырость салона; двери закрывались, следовал рывок и надсадный, нарастающий вой набираемой скорости. Становилось жарко, стекла потели. На фоне желтых витрин мелькали застывшие силуэты. Толчок торможения; скрежет дверей; уличный холод окатывает выступившую было испарину. Троллейбус переваливал через мосты; я выходил и, спотыкаясь о торчащие, как после землетрясения, куски асфальта, срезал проходными дворами старого фонда.

В глубине дворов пряталось заведение. Крохотная сцена, кирпич сводов, флаги Конфедерации. Автомобильные номера: Калифорния, Аризона, Техас. Пин-ап на стенах, настоящий джук-бокс в углу, пачка старых, на 45 оборотов, пластинок. Очкастые, долговязые, с закосом под Хэнка Марвина, музыканты и «Сорок миль плохой дороги» Дуэйна…

— У вас не занято?

Девчонки. Две. Лет семнадцать, не старше.

— Пожалуйста. Уселись, щелкнули зажигалками, приложились к бокалам. Со сцены сыпануло безостановочной дробью; они обернулись. Басовый рокот, мягкая акустическая гитара — «Пегги Сью», Бадди Холли. Высокий тенор, «икающее пение. В мягкое «тыгы-дыгы-ды» барабанов врываются резкие, с отзвуком, гитарные риффы. Перекидывая по грифу сцепки аккордов, солист застенчиво улыбается и вскидывает брови. Один к одному. Наверное, видео смотрит, а потом перед зеркалом репетирует.

Я посматривал на соседок. Они не скучали. Блеск глаз, рука в руке, шепот с покусыванием за ушко — без вариантов, не стоит и пробовать: допивай и иди за повтором.

Виски самый дешевый, но от него теплело в горле и таяла поднявшаяся было досада. Лавируя, я пытался при биться обратно; вокруг двигали носками и, растопырив локти, проводили перед глазами рогульками пальцев — YouNeverCan'tTellиз «Криминального чтива». Девчонки из-за моего стола встали и, оставив в пепельнице дымящие сигареты, втиснулись на площадку. Маленькие, кие, призывные— на них смотрели не отрываясь, а им хоть бы что — так самозабвенно друг с дружкой отплясывали.

Хит кончился. Публика засвистела, захлопала, выражая свое одобрение высоким, разноголосым «у-у-у!». На сцене, посовещавшись, начали LoveMeTender, и девушек разобрали в момент. Прижатые к танцорам, они медленно поворачивались по часовой стрелке, и какой-то залитый лаком мачо в остроносых, как у Хоттабыча, туф лях уже прихватывал одну из них за попку. Грациозно приседая, она всякий раз возвращала его руки обратно.

Мачо заметно злился. Песня оказалась короткой, и девчонки, вырвавшись из объятий, вернулись обратно.

— Ф-фу-ты, блин, урод! Ты видела? Залит парфюмом. «Ла Костой» несет — задохнуться!

Они жадно приложились к бокалам. Закурили. Посмотрели друг на друга, засмеялись, на пару секунд сблизив головы. Потом вспомнили обо мне и выжидательно посмотрели. Я поднялся:

— Пожалуй, за стойкой мне будет куда удобней. Приятного вечера!

Очкарики рванули аккордами, зачастил палочками барабанщик: «Чаттануга»!

Высокая табуретка, ряды бутылок, сверкающие, перевернутые вверх ногами бокалы. Виски. До краев, со льдом — все как положено. И старый добрый Гленн Миллер. Убойный был бэнд, под него даже полярные конвои от торпедоносцев отстреливались: врубали на всю катушку во время атаки и фигачили из всех стволов по люфтваффе.

Курсовой семьдесят градусов правого борта. Цель воздушная. Выбор цеди самостоятельный. Огонь по готовности. Маркони, IntheMood на трансляцию!

Семидесятая параллель, «волчьи стаи», спаренные «эрликоны». Английские эсминцы в ломкой черно-белой окраске, громоздкие транспорты с одноразовыми «харрикейнами» на катапультах, «Лунная серенада» над свинцовой водой…