Б А - Введение в человечность

А.Б.

Введение в человечность

ВВЕДЕНИЕ В ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

ди(о)логия

повесть первая

Сервелант Николаевич

(история синтетического гуманоида)

Если ты, чувак, индеец, ты найдешь себе оттяг -

Настоящему индейцу завсегда везде ништяк.

Федор Чистяков

Кажется, это называется "Introduced"

Извините за такое неуверенное название, но уж очень хотелось выпендриться. Вы, люди, уважаемые мои человеки, тоже частенько выпендриваетесь. У вас, милые и любимые мною - как и я вами - хомо сапиенсы, есть заготовочки на каждый подходящий (и, что, воистину, ужасно -почти на каждый неподходящий) случай, но почему-то этого вы стесняетесь. Точнее, стесняетесь не этого, а того, что вас, краснеющие от стыда мои, постоянно уличают в неискренности. Зря. Неискренность ничем не хуже искренности. Я так думаю. И не тушуйтесь, пожалуйста. Лучше улыбнитесь. Хорошо?

Вот и договорились.

Стало быть, здравствуйте!

Я - колбаса. Но это не значит, что у меня нет ни роду, ни племени. Точнее, род свой я вам уже назвал, повторюсь для невнимательных лопухов - кажется, так у вас, людей, называют умственно заторможенных индивидуумов: я - урожденный колбаса. Зовут меня - Сервелант. Это чтобы с вами, людьми, ассимилироваться. Раньше имя мое попроще звучало - Сервелат. Видите, одна лишь буква добавлена, а какая громадная разница в менталитете, если можно так выразиться. Фамилия - Московский. Менять не стал. Правда, красивая фамилия? Дворянская. Прозвище - Большой Змей. Знаю, знаю, слишком уж литературно-индейское. Но мне все равно нравится. Да, про племя-то заикнулся, а назвать забыл. Сам, похоже, лопухом невнимательным с возрастом становлюсь. Из сырокопченых мы. Сырокопченые, или твердокопченые, как нас еще зовут - племя среди колбас самое малочисленное, но самое гордое и многими из вас наиболее почитаемое. А еще я мужчина, и не просто мужчина, а единственный в своем колбасьем роде. Родовое имя-то слыхали - Сервелат? Услышав его только - даже еще не увидав, - язык не повернется с бабой меня перепутать... с Краковской там какой-нибудь или с Докторской. Но о бабах мы, ребят, попозже поговорим, а сейчас я вам свою историю расскажу вплоть до сегодняшнего дня. Эх, как подумаю... Ладно, стоп, думать некогда.

Короче...

Короче, родился я в 1970-м, в год столетия вашего тогдашнего кумира - Ленина Владимира Ильича, прямо к столу в его честь, простите за каламбур. Благодаря оному замечательному человеку, можно сказать, и на свет-то белый появился. Ведь если б не Ильич, так и продолжали бы народ советский бабами травить... Краковскими там, Докторскими... Простите, эмоции меня съедают, одним им я по зубам оказался. Так вот, родился в 70-м, мать свою не помню, умерла еще до моего рождения, поэтому даже пола ее не знаю. У нас в роду это обычный случай, рядовой, если можно так выразиться. Могу сказать только одно: была (или был? Скорее всего, все-таки, был) моя мамочка порядочной свиньей, раз ее (его) пустили на колбасу.

А вот отец... О! Мой отец - настоящий человек! Да, да, не удивляйтесь, именно человек. Иначе стал бы я тут с вами беседы вести. Видели вы когда-нибудь говорящую колбасу? Нет? А про говорящее полено слыхали? Буратиной называется. Сказка? Возможно, но есть, друзья, такая наука - генетикой зовется, - которой не только в полено, но и в любую органику, да хоть в ваши же собственные экскременты жизнь вдуть, что два пальца облизать. Хотя, может, я и не прав. Но не зря же поговорка есть, что ничего невозможного нет.

Точно. Поговорка есть. А ничего невозможного - нет.

Да, о чем мы там? А, об отце. Спасибо, Леша. Леша - это мой друг, который после долгих уговоров решился-таки записать мою историю с моих же собственных слов, я то писать не умею. Нас, колбасных, как вы понимаете, в школах и университетах не учат, поэтому письменной грамотой мы, пардон, не владеем. Я - редкое исключение. Читать могу, а вот писать... Ладно, Леша, не будем пока еще благодарного читателя испытывать на жалость. Поехали дальше. Так вот, отец.

Зовут его Николаем, жив он и поныне. Слава колбасному богу! Хороший человек, участливый. Фамилия его... думаете - Московский? Э, нет! Тут я вас решительно ввел в заблуждение. Отец он мне, как бы это точнее-то выразиться? Приемный, что ли? Ладно, пусть будет - не кровный, но люблю я его от этого не меньше, чем вы своих, а может и крепче во сто крат. Фамилия его - Чудов. Николай Чудов. Так его и зовут в институте - Чудотворец. А что? Звучит. Многие сразу скажут: "Ты, мол, Сервелант Николаич, не богохульствуй, неча наших святых поминать!", и будут в корне не правы, потому как ваши святые - это ваши святые, а мой отец - мой отец и есть, а что тезки, так никто в том не виноват. Верно, Леша?

Ну вот, вроде ничего не забыл: представился, как и полагается приличному челове... пардон, гуманоиду (будем так меня называть условно, а то вроде я и не совсем человек, хотя сходство вполне реальное), про родителей сказал, историографа своего не обидел, надеюсь, скромной своей благодарностью. Даже помечтал немного о разумности всего органического, простите, жизни ради на нашей цветущей планете Земля. Всё? Всё. Можно приступать к основной части моего удивительного, - но это лишь только на первый взгляд, - повествования.

Эх, вот прочитаете до последней строчки и невольно задумаетесь, кто из вас, настоящих человеков, прожил свои первые тридцать три года интереснее, чем я. Взять, вон, Лешу. Мы с ним ровесники, хоть я и выгляжу много старше. Но что его жизнь против моей?! Так, ерунда. Ты, Леш, не обижайся, это ж только в сравнении с моею судьбой. Правда-матушка - она, к сожалению, не всегда такая вкусная и изысканная, как деликатесная сырокопченая колбаса. Сервелат московский, например.

Ладно. Как говорит Шумахер, поехали.

Глава первая, в которой юный Сервелант является на свет, приобретает твердость тела, характера, определяет цель жизни и знакомится со склочной гражданкой Докторской и пожилой мадам Краковской

Ехал я недавно в метро, в почти пустом вагоне. Поздно вечером потому что. И, чтоб времени даром не терять, наблюдал за поведением двоих слегка подвыпивших хомосапиенсов. Молодой улыбчивый паренек безостановочно травил солидному мужчине в норковой шапке удивительно смешные истории из своего детства, а тот, даже не улыбнулся ни разу. Видать, проблемы в семье. Или на работе. Или проще все - полное и безоговорочное отсутствие чувства юмора.

У меня же от рассказов парня настроение поднялось здорово. Веселость какая-то накатила необузданная - настоящая русская веселость, когда и радоваться вроде бы нечему, а все равно на душе изумительно хорошо. А потом неожиданно я вдруг детство свое вспомнил. Самое раннее, когда еще и разговаривать толком не умел. И в такую глубокую меланхолию через мгновение впал, что чуть станцию свою не проехал.

Да... детство было тяжелым. Грязным и безрадостным, но, слава неравнодушию, недолгим. Вот каким мое детство раннее было. И судьбы счастливой, естественно, не предвещало.

Помню, лежу я на грязном металлическом столе в огромном помещении. Вонища, дышать нечем! Мухи вокруг стаями кружатся, тетки в грязных фартуках туда-сюда снуют, ржут, что твои лошади, матерятся, хватают моих сестер и братьев немытыми руками и в ящики какие-то складывают. А потом стихло все. Смотрю - никого нет, как ветром сдуло. Мясорубки замолчали, крики человеческие затихли, одно мушиное жужжание. Вот, думаю, передышка, а, может, совсем пронесло. Не тут-то было. Перерыв, наверное, у них был обеденный или технологический, или еще какой. Про перерыв это я сейчас додумываю, а тогда молодой, глупый, еще не копченый был. Что - не копченый, неразумный совсем. Логически мыслить не умел. Так, зачатки ума в теле моем мягком возникали. Гены, видимо, материнские еще не совсем скрючились. Они и ощущали все, гены эти самые. А иначе, какое объяснение придумать?! Так вот, лежу, значит, я на столе, наслаждаюсь почти исключительной тишиной, вдруг слышу писк какой-то неприятный. И препротивное такое шуршание. Нехорошо мне как-то стало, страшно. Предчувствие закралось ужасное, будто жить мне осталось последнее мгновение. А ведь я еще даже недоделанный. Обидно умирать не пожив, людей нормальных не встретив, удовольствия настоящего никому не доставив, магазинов настоящих не видев... Вот, думаю, судьба - злодейка безрадостная.

Одолели меня тяжкие думы, и ничего я вокруг уже не слышу и не вижу, дикой жалостью к себе упиваюсь...