Бернхард Шлинк - Три дня Страница 10

— Повременить! — насмешливо воскликнул Марко. — Повременить? Ему пришлось повременить целых двадцать три года. Он выстоял на протяжении двадцати трех лет, для того чтобы стать тем образцовым примером, какой являет собой сейчас. Или ты бы и Нельсона Манделу[21] отправила после тюрьмы «Роббен-Айленд» для поправки здоровья в Альгой?[22]

Нельсон Мандела? Ильза взглянула на Йорга. Тот улыбался немного смущенно, но не выразил несогласия. Неужели его жажда признания так велика? А как бы я на его месте изголодалась за двадцать три года? Могла бы я устоять перед Марко? Марко был хорош! Когда он прямо глядел в лицо Йоргу своими голубыми глазами, то казалось, словно он доверчиво кладет к его ногам свою молодость. Как бы ни относился Йорг к идее возобновления своей борьбы против системы, к сотрудничеству с «Аль-Каидой»[23] и к тому, что на него смотрят как на образец, но в восторженное преклонение Марко он верил и был убежден, что Марко в своем восхищении не одинок.

— Неужели ты забыл, как часто ты говорил мне, что стосковался по природе? По лесам и лугам, по молодой весенней зелени и по краскам осени, по запахам свежескошенной травы и прелой листвы? О том, как ты стосковался по морю? Иногда ты говорил, что после освобождения отправишься гулять по пляжу, глядя на волны, и будешь неустанно идти, пока тебя не наполнит ритм набегающих волн. А иногда ты мечтал о большом саде с фруктовыми деревьями, под ними ты хотел лежать весной в шезлонге, завернувшись от холодка в одеяло. Не дай отнять у тебя эти мечты!

В присутствии сидевшего за столом Марко Йоргу было стыдно слушать про свои мечты и грезы.

— Тогда я был в отчаянии, Кристиана. Теперь я яснее сознаю, что на мне лежит двойная ответственность: не только перед самим собой, но и перед теми, кто в меня верит. Однако гроза закончилась, и я не прочь прогуляться с тобой по лесу и по лужайке. — Он улыбнулся Кристиане. — Пошли?

И снова Кристиана тотчас же все простила ему. Нельзя быть такой обидчивой. Йорг не предал ради Марко их общие мечты о том, чтобы вместе побыть на лоне природы. Она вскочила даже раньше Йорга и, когда он тоже поднялся, взяла его под локоть, прицепившись к его руке жестом влюбленной женщины.

— Нам понадобится фонарик?

— Нет, я знаю все дорожки.

— К нашему возвращению вы уже наверняка ляжете спать. Допейте бутылку, и спокойных вам снов!

Помахав правой рукой, Йорг левой обхватил Кристиану за талию. Они распахнули обе створки дверей, ведущих в сад, вышли на террасу и исчезли в ночи.

— Раз так, то давай. — Марко разлил себе и Ильзе остатки вина. — Хочешь? — сказал он, предлагая ей закурить.

— Нет, спасибо.

Марко неторопливо зажег свою сигарету.

— Весь вечер ты на меня смотрела так, словно спрашивала себя, верю ли я в то, что говорю. Или в своем ли я уме. Поверь мне, я в своем уме и верю в то, что говорю. А вот я спрашиваю себя, понимаешь ли ты и тебе подобные, что происходит в мире. Ты, вероятно, считаешь, что одиннадцатое сентября — бредовая выходка сумасшедших мусульман.[24] Нет, без одиннадцатого сентября не было бы ни одного из тех изменений к лучшему, которые произошли в последние годы. Возобновилось внимание к палестинцам, что, как-никак, является ключом к миру на Ближнем Востоке, и к мусульманам, составляющим, как-никак, четверть населения земли, оживилось ощущение планетарных угроз, начиная от экономических и кончая экологическими, люди на собственном опыте поняли, что за эксплуатацию приходится дорого платить, причем цена все растет и растет. Для того чтобы мир образумился, ему иногда требуется шок, так же как отдельно взятому человеку. После первого инфаркта мой отец наконец начал вести разумный образ жизни, то есть живет так, как вообще следует жить. Другим для этого требуются два или три инфаркта.

— От инфаркта иногда умирают.

Марко загасил недокуренную сигарету, допил свое вино и встал из-за стола:

— Да ну, Ильза! (Ведь тебя так зовут — Ильза?) Тот, кто в наше время умирает от инфаркта, сам в этом виноват.

11

Очутившись в своей комнате, Ильза немного посидела в темноте, прежде чем зажечь свечку и раскрыть заветную тетрадь.

«Он — лучший из всех». Это замечание Йорга о Яне не шло у нее из головы. Может быть, он говорил о каком-то другом Яне? Если Йорг имел в виду их общего друга, то скажи он хотя бы «Он был лучшим из всех», это все равно не вязалось бы с его высказываниями на похоронах и даже в таком виде прозвучало бы довольно неожиданно. А уж «Он — лучший из всех» вообще ни с чем не сообразно. Разве что их общий друг Ян и вправду не покончил тогда с собой, а сбежал от своей прошлой жизни, с тем чтобы начать новую — жизнь террориста, которую он продолжает вести по сей день. В таком случае презрение, которое выражал Йорг на похоронах, было напускным, а нынешнее восхищение — его искренним мнением. Если все это так, то Ян действительно заслуживает его восхищения как террорист, который не дал себя поймать.

Ильза вспоминала расследование, которое она проводила тогда, и старалась представить себе, каким образом Ян сумел всех обмануть. Он должен был подкупить похоронное бюро или воздействовать на него шантажом. Похоронное бюро забрало его из Франции, доставило в Германию, устроило прощание с усопшим и его похороны. Оно же могло обеспечить и подставной труп, который вскрывали французские судебно-медицинские эксперты. То, что подставной труп был одет в свитер и джинсы, было, конечно, их проколом. Вероятно, Ян не позаботился захватить с собой второй костюм. Еще кто-то должен был помогать Яну — какой-нибудь врач, возможно, женщина, может быть, медсестра.

Французская полиция получила тогда анонимный звонок. Было шесть часов, свежее весеннее утро после холодной ночи. Полицейский на мотоцикле поехал на обрывистый берег и обнаружил на указанном месте брошенную машину. Машина была марки «Deux Chevaux».[25] Ностальгия, смешанная со снобизмом, не позволила Яну обзавестись «мерседесом», как у остальных служащих его конторы. Двигатель выработал весь бензин уже некоторое время назад и теперь не работал, стекла были чистые и прозрачные, и полицейский отчетливо мог разглядеть Яна, который сидел, откинувшись на спинку сиденья и привалившись к окну, с открытыми глазами и ртом и сложенными на коленях руками. Полицейский сразу понял, что произошло: от выхлопной трубы к пассажирскому сиденью через тщательно заткнутое окно был протянут шланг. По всему было видно, что он так мертв, как только может быть мертв мертвец, о том же говорили и все прочие признаки: холодная зеленоватая кожа, отсутствие дыхания. Полицейский сообщил обо всем в диспетчерскую, вызвал карету «скорой помощи» и, перед тем как она приехала, сделал нужные снимки: вид машины, шланг на выхлопной трубе, шланг в окне, булыжник на педали газа, Ян на земле возле машины, лицо Яна сверху анфас и сбоку.

Ильза и Улла рассматривали их снова и снова. И во время поездки в Нормандию собрали все сведения, которые мог сообщить полицейский. Звали полицейского Жак Бом, он был отцом троих детей, отнесся к женщинам с большим сочувствием и с готовностью согласился подробно рассказать им всю историю и ответить на все вопросы. Не подозрительна ли анонимность звонка? Нет, дело было в воскресенье, и звонивший не хотел терять время, если его привлекут как свидетеля. Почему вслед за первой машиной «скорой помощи» приехала еще вторая? Все службы спасения работают на частоте полиции, и случается, что перехватывают друг у друга клиентов. Сначала Жак Бом беседовал с Ильзой и Уллой в полицейском участке, затем сидел с ними в кафе, пока они не составили себе полную картину.

Сейчас Ильза представила себе, что происходило до и после.

Ян стоит, прислонясь к машине, и ждет, когда опустеет бак. Темная ночь. Луна и звезды скрылись за тучами, и звезды не светятся отраженным светом, как это бывает в городе; здесь нет городских огней. Вдалеке Ян различает огни маяка, они светят не ярче звезды, посылая через равномерные интервалы вспыхивающий и исчезающий луч.

Сын священника, увлекавшийся в школе богословием, а в студенческие годы философией, всю свою жизнь следовавший правилам порядочности, Ян от мыслей о звездном небе, которого он не видит, переходит к нравственному закону, которого не ощущает, и к тому шагу, который он готовится совершить: бросить жену и детей. Как и в прошедшие недели, когда он над этим думал, Ян и тут успокаивает себя мыслью о том, что они никогда не узнают, что он сделал. Что для них он умрет. Что мертвых можно только оплакивать. Что даже того, кто сам покончил с собой, нельзя обвинять, а можно только пожалеть. Что те, кого он бросает, не испытают горького чувства покинутости, а лишь горе утраты — горе, причиненное не человеком, а смертью, — мы знаем, что бунт против нее бесполезен и остается только покорно смириться. И дальше он думает о новой жизни и могуществе, которое в ней обретет, — могуществе фантома, чье истинное «я» никому не известно и чей след теряется в пустоте. Тем дерзновеннее будут его дела! Он впишет себя в скрижали истории, для начала в качестве анонима, а впоследствии, может быть, все-таки под своим настоящим именем, открыв миру, кто на самом деле поставил на колени систему и вырвал у нее справедливость. У сомнительного предприятия, интересы которого ему пришлось представлять по милости адвокатской конторы и бумаги которого он предусмотрительно уничтожил, он все ж таки успел отщипнуть миллион.