Сергей Алексеев - Золотой капитан (Растрата) Страница 10

«Медали мне за тебя не дадут, Илья, — проговорил наконец Савушкин и, придвинув стул, сел рядышком, как тогда, на свадьбе. — Мне выговор надо давать, а может, вообще увольнять с работы к чертовой матери! Если я допустил, что мой друг под суд попал, какой тогда с меня толк? Польза какая? С чужими-то мне совсем не справиться!.. Я, выходит, тоже успокоился. Свой человек, думал, понимать должен… Ну чего тебе не хватало, Илья?»

Так и не вернулся в кубрик Рогожников. До четырех утра, до начала вахты, просидел он под днищем моторной лодки, прижимаясь спиной к поленнице сухих дров и завернувшись с головой в край брезента. Знобил холодный ветер, чакали зубы, кончились папиросы и спички — не вылез.

Перед тем как выбраться из своего убежища, Илья вдруг подумал о том, что его никто не хватился и не разыскивает. Невозмутимо стоит за штурвалом рулевой Типсин, а Саша, наверное, спит в кубрике, так и не дождавшись капитана? А ведь они должны были забеспокоиться? Что, если он упал за борт? Утонул? Как же судно без капитана?

Однако он решил, вернее, сообразил и за Типсина, и за Луневу: моторист, видимо, думает, что он — с Сашей, а та — что в рубке, с мотористом, ведет свой корабль…

Подслеповатой белой ночке, казалось, не будет конца, как и речным поворотам. Илья старался смотреть только вперед, но на глаза попадал белый верх кубрика, торчащий на носу самоходки. Он притягивал взгляд и мысли. Он будил воспоминания, колол и царапал сознание, с настойчивостью и неумолимостью гвоздя в сапоге. Рогожников прокрутил в мыслях все события и детали того рейса, когда он спускался в Туруханск, рискуя вмерзнуть в лед. И все, кажется, открестился, но сами собой потянулись мысли о ребятишках, о доме. В кубрике, видно, давно прогорела печь, и в рубке выстыло. Илья стоял за штурвалом в одной жилетке, мерз и изредка крупно вздрагивал. Ему представлялась сейчас уютная, тихая спальня в тещином доме. Рогожников сам перестроил ее, сделал вход не из кухни, а из смежной комнаты, и стало очень удобно ребятишкам. Не толкутся теперь на тещиной половине, поужинали и в постель. И Лиде стало хорошо по вечерам работать, свет никому не мешает. Спят, наверное, сейчас Витька с Любашкой, сопят носами в подушки. У Витьки, у того вечно, как крепко заснет, рот открывается и слюна бежит. Верно, с носом у него не все в порядке, дышать во сне тяжело. И Лида тоже спит… А может, нет, может, думала всю ночь. Суд-то на четырнадцатое назначен, а сегодня одиннадцатое уже. Мужика все-таки судить будут. Не шутка, шесть лет прожили. Жалеет ли она его теперь? Жили-то когда, — будто не жалела, да и не любила… «Жизнь ты мне испортил!..» А потом-то, на очной ставке, которую затеял следователь, что сказала? «Он на меня не покушался, он в Николая Васильевича выстрелить хотел». Следователь все напирал, что-то ему надо было точно узнать. «Он бы на меня не посмел руку поднять! — твердила Лида, а сама глядела в пол. — Никогда даже не замахивался…» По Туруханску-то все равно поехало: Илюха бабу с ружьем погонял!

Жалеет ли, думает ли о нем?.. Тяжелая ночь была у капитана. Уже под утро заметил он по левому берегу оранжевую палатку, шест с антенной, несколько резиновых лодок разбросано. Завидев самоходку, появился мужик, весь с ног до головы в коже, рукой махнул. Рогожников на всякий случай пристал, не выключая двигателя, высунулся из рубки — чего надо?

Мужик торопливо вскарабкался на борт, улыбаясь сонным лицом, поздоровался. Сразу видно — не местный, чужой. Верно, уже отпускники из города повалили…

— Слушай-ка, дружище! — доверчиво заговорил мужик, поскрипывая кожей. — У тебя сетей продажных не найдется? Заехали, а сетей маловато взяли. Сейчас язь по кустам идет — во! И нельма на подходе!.. Могу спиртом рассчитаться, могу деньгами…

— Браконьеры? — в упор спросил Илья. — Грабите помаленьку? Ну, давайте, давайте. Может, динамиту надо, так я дам, у меня полный трюм.

— Шутишь, — криво улыбнулся мужик. — Продай сеток, старина?

— Я одному продал! — неожиданно озлился капитан и включил реверс. — Приду из рейса — в тюрьму сяду. За убийство, понял?

Мужик недоверчиво оглядел пижонистого капитана и отступил назад.

— Вали-вали! — поторопил Рогожников. — А то я тебе килограмм пять привяжу к затылку и шнур запалю, как тому покойничку.

Самоходка взревела и задним ходом стала сползать с отмели. Опешивший гость торопливо спрыгнул на берег и покрутил пальцем у виска. Илья отчалил и дал полный вперед. Снова потянулись низкие, полузатопленные берега, темные зубья хвойной тайги и повороты, повороты… Придремавшие в тальниках утки срывались, визгливо и пронзительно оглашая реку, уносились над самой водой в спасительные протоки. Илья ощутил, что начинает дремать и явь пропадает на мгновения, заменяясь то зевом жарко горящей печи в кубрике, то видом заснеженной и обледеневшей палубы, сиротливо торчащей среди густых по-зимнему вод. Потом все окончательно смешалось, и только видимым оставался пенный след фарватера на быстрой, закрученной в спираль реке…

Рулевой сменил его, когда сквозь тучи уже пробивалось размазанное солнце. Капитан пришел в кубрик, скинул ботинки и нырнул в нагретую Типсиным постель. Тулуп давил, как стадо баранов, и сон приходил такой же тяжелый, жесткий и душный…

Сквозь приглушенный рев двигателя и монотонный шум воды за бортом пробивался еще какой-то непонятный костяной звук. То редкие отдельные щелчки, то вдруг целая очередь, как из детского электрического автомата. «Шуга! — догадался Рогожников. — Видно, был сильный мороз, а теперь забереги сорвало и несет по фарватеру». Он открыл глаза и выглянул в иллюминатор: серый, невзрачный день, мутная вода колышется за бортом, на шугу никакого намека.

— Как наш двигатель, капитан? — раздался за спиной насмешливый голос Саши. — Не запороли?

И здесь же последовала новая очередь звонких щелчков бухгалтерских счетов.

— Нормально… — буркнул Илья, в один момент вспомнив вчерашний побег. — Двигатель работает.

Александра что-то записала на бумагах, разложенных по столу, и откинулась спиной на переборку. Глаза ее все еще смеялись, смех бушевал у нее в груди, отчего мелко подрагивала голубая, в обтяжку, блузка, и только губы были поджаты серьезно и озабоченно.

— Пыталась разбудить тебя на завтрак — не смогла! — сказала Саша. — Здоров же ты поспать! Завидно стало… Я едва в три часа уснула. Тут же человек, можно сказать, в двух шагах от тюрьмы и спит как младенец!

Илья опустил ноги на пол и свалил с себя тулуп. Брюки и жилет измялись, а на рукаве сорочки чуть ниже локтя темнело масляное пятно. Он инстинктивно прикрыл его ладонью и глянул на Сашу: кажется, ничего не заметила… Видимо, вчера ночью где-то испачкался.

Рогожников отыскал туфли, обулся и пошел к выходу.

— Стой! — сказала Александра. — Это ты где так зад себе вымазал? Посмотри, в мазут, что ли, сел?

Илья отряхнул брюки, пытаясь глянуть на пятно и заворачивая назад голову.

— Дня не поносил, а уже… — сокрушенно вздохнула Саша. — Снимай, я почищу.

Ему вдруг стало обидно и жалко нового костюма. Как теперь появиться в суде? А там придется наверняка задом стоять к залу, и все сразу поймут, что приоделся он только для виду, бдительность судей притупить. На самом же деле костюм с пятном, — значит, подсудимый Рогожников неряха и плохой семьянин. Илья тихонечко выругался и снял брюки. Огромное черное пятно графитно поблескивало, и Рогожников сразу понял, что его так просто не отчистить. А в мазутных пятнах он разбирался. Пришлось надеть старые замасленные штаны, но теперь изящная жилетка и рубашка выглядели на нем смешно и нелепо.

— Я, пожалуй, переоденусь, — сказал он себе вслух и торопливо начал стаскивать жилет и сорочку.

— Я быстро, — замахала руками Саша, — принеси мне бензину!

— Говорил же, измажу, — бурчал Илья, — ночью… это, двигатель барахлил…

Он натянул привычный и как-то по-родному пахнущий свитер, намотав портянки, с удовольствием сунул ноги в болотники. Затем отправился на корму, где была привязана бочка с бензином, и налил его полведра.

— Куда столько?! — ужаснулась Александра.

— А ты вот так, — сказал Илья и, взяв штаны, окунул все пятно в бензин. — Поклади, пусть отмокают.

Рогожников выставил ведро на палубу, чтобы не воняло, и зашел в рубку. Типсин стоял за штурвалом, широко расставив ноги, и легонько насвистывал. Самоходка в его руках шла плавно, ровный гул дизеля и мощная фигура рулевого внушали уверенность и надежность.

«А что? Возьму Да отдам Ваське „Золотую“? — возникла мысль у капитана. — После рейса договорю с начальником ОРСа. Зачем искать какого-то капитана? Удостоверение у него есть: парень он надежный!..»

От этой мысли Рогожникову стало хорошо, радостно. «Двигатель новый, корпус мы хорошо заштопали, — продолжал думать он, — авось еще года два-три протянет. А там… Черт знает, сколько сроку дадут? Первая судимость все-таки, — может, года два-три и дадут. Приду и — снова на „Золотую“! В хороших руках-то она еще поработает, поплавает!.. На суде покаюсь, прощенья у Лиды попрошу, у ребятишек. Не железная она, поймет. Куда я без них-то? Что за жизнь будет?.. Освобожусь, посажу всех на самоходку и поплывем по Енисею! Витьку — за штурвал. Ящик подставить — как раз будет. Вообще-то он и подрастет за это время. Любашу — на камбуз. А мы с Лидой будем сидеть на скамеечке под рубкой и смотреть вперед…»