Сергей Алексеев - Золотой капитан (Растрата) Страница 9

Илья заглянул в рубку. Типсин, облокотившись на штурвал, глядел вперед и чему-то задумчиво улыбался.

— Редуктор щупал? — деловито поинтересовался капитан, скользнув глазами по шкале манометра. — Не греется?

Рулевой покосился на капитана и нехотя бросил:

— Он не баба, чо щупать-то?.. Чего ты мельтешишь? Иди спи. Сказал же — твою вахту отстою…

«Сердится, — подумал Рогожников, — ничего, в другой раз не будешь языком молоть. Только вякни еще что-нибудь про Сашу, я тебе!..»

— Ладно, — сказал капитан. — Стой. На обратном пути я буду… Все равно, чую, мне спать не придется. Не смогу…

Он постоял еще немного в рубке и спустился в машинное. Новенький, блестящий от масла дизель работал ровно и мощно. Ни дребезжания, ни вибрации. В машинном чисто, инструменты прибраны, ни одной лужи масла. Илья, стараясь не выпачкать костюм, заглянул даже в дальний угол, где стояла мотопомпа и сварочный аппарат. Полный ажур. А ведь с начала рейса ни разу не напомнил рулевому сделать приборку! Сам соображает. «Айсбергов» не будет — всю ночь можно идти», — решил капитан и отправился на корму за дровами. Дрова были сложены под днищем моторной лодки, поднятой на палубу, и тщательно укрыты брезентом. Инспекция запрещала перевозить что-либо вне трюма. Но трюмы «Золотой» до отказа набиты товарами, и капитану пришлось нарушать инструкцию.

Илья откинул брезент и стал набирать дрова. А мысли уже помчались туда, в кубрик, где хозяйничала у плиты Саша, жарилась гусятина и наготове, в шкафу, стояла бутылка спирта. Он должен был вернуться сейчас туда и, как вчера, вновь ощутить заботу о нем, радостное удовлетворение от удачного, хоть и последнего рейса. Снова будет тепло, сытно, будет кружиться хмельная голова, мелькать проворные Сашины руки и ее улыбчивые глаза. Это хорошо, что Типсин сам вызвался стоять вахту! Почти всю ночь, до четырех утра, они будут вдвоем с Сашей! И боже мой! Что может произойти за это время? Целая жизнь впереди у капитана! Будет, будет что вспомнить ему о последнем рейсе!.. Молодец Васька, толковый мужик. Все понял. И баржу в порядке держит, чтобы хлопот у Ильи было меньше, и за штурвалом по две вахты стоит. Гуляй, капитан, лови момент!..

Дрова были сухие, звонкие: набей такими печь — никакой мороз не страшен. Рогожников набрал охапку выше головы, с запасом, до утра, хотел было уже подняться и идти, но вдруг свалил поленья и присел, опустив руки… Осязаемо и явственно возник в мыслях серый, почти зимний день на Енисее, большие, прочные забереги и снег, снег… Палубу не обметали и не скалывали лед. Самоходка тащилась в густой от шуги воде, как айсберг, и только вялый дымок курился из черной трубы над кубриком. Потом дрова кончились, а жечь солярку — значит не дойти до Туруханска, вмерзнуть где-нибудь с заглохшим двигателем…

«Если я замерзну, капитан, вам придется отвечать за меня, — прошелестел в ушах Рогожникова голос Лиды. — Какую неделю мы плывем уже? Мне кажется, целую вечность… Все снег, снег… Вы куда меня везете, капитан?» — «В родной Туруханск, — робко отвечал Илья. — Путь у нас один». — «Как страшно, когда всего-навсего один путь! — словно молитву читая, проговорила Лида. — И никуда не свернуть, не повернуть назад…»

Часа три Илья таранил лед, чтобы пробиться к берегу. Корпус гремел, скрипела надстройка, звонко ухал лед. Самоходка выдержала, нос тогда был еще крепкий и форштевень острый, прямой. Сушняка, как назло, на берегу не оказалось, и Рогожников рубил сырую, тяжелую осину. «Согрею! Я согрею тебя! — думал он, обливаясь потом и утопая в снегу с вязанкой дров на спине. — Я тебе еще тулуп отдам. Мы в рубке перебьемся, нич-че-го…»

«Боже мой, зачем я поплыла на вашей барже! — сокрушенно сказала Лида, глядя немигающими глазами в белый круг иллюминатора. — Нужно было дождаться самолета, и я в один день была бы дома…» — «Со мной не пропадете! — храбрился Илья. — Сейчас печку как раскочегарим! И-и-и-их! А через сутки Туруханск будет, родина и все прочее!» — «Погрейте мне руки, капитан, видите — пальцы не сгибаются…» Лида тянула к нему озябшие, красные ладони, а в глазах ее накапливались слезы. Илья распахнул матросский бушлат, схватил ее ледяные руки и затолкал их к себе за пазуху, под свитер. Ему казалось, что они горячие и жгут до костей грудную клетку. «Нич-чего, — приговаривал Илья, — нич‑чего…» Все это было на той же самоходке «3олотая» шесть лет назад…

Илья долго не мог прикурить. Встречный ветер задувал огонь спички, едва сгорала селитра. Пришлось забраться под брезент, к поленнице сухих, смоленых дров. Пиджак все-таки оказался тесноват, сидеть на корточках неудобно, давит под мышками. «Нич-чего, — успокаивал себя Рогожников, наблюдая сквозь щелку за мощной пенистой струей кильватера, — Саша тоже очень хорошая женщина. И одинокая такая же, и зябнет на ветру. Пойду вот сейчас и скажу: выходи за меня! Провались все к чертовой матери!..»

В Туруханск пришли ночью. Все суда, от самоходок до мотолодок, уже стояли на береговом откосе, приготовленные для зимнего ремонта. Снова пробивали лед, обдирая остатки краски с корпуса, и, когда приткнулись к засыпанному снегом причалу, тогдашний рулевой моторист спрыгнул на землю, выругался и, пообещав в жизни больше не работать в речфлоте, ушел домой. Илья спустился в кубрик. «Все, — сказал он, — приехали…» Лида куталась в тулуп и дышала на свои руки. «Не пойду ночью домой, — заявила она. — Мать испугается. Она же не знает, что я возвращаюсь.. Она думает, что я живу в городе и у меня все хорошо».

Илья взял свой рюкзак и чемодан Лиды. «Пошли ко мне, — сказал он решительно. — До утра тут не высидишь». И они пошли через весь Туруханск, на другой его конец, под ленивый, сонный брех собак. В беленькой, чисто убранной избе матери Рогожникова было тепло и спокойно. Неожиданную гостью уложили на печь, под тулуп, и Илья до самого утра, то и дело просыпаясь, тихо подходил к Лиде, слушал, как она дышит, пытался рассмотреть во мраке ее лицо и улыбался от радости.

Рано утром, бог весть каким образом узнав о приезде Лиды, к Рогожниковым пришла ее мать: «Что ж ты домой-то не идешь, по людям ночуешь?» — скорбно спросила она, привалясь плечом к косяку. «Мама, не мешай мне спать, — блаженно ответила Лида. — Мне так тепло, так тепло, и сон какой-то чудный снится…» Илье тоже снилось что-то хорошее, и голос будущей тещи доносился издалека. Потом две матери о чем-то долго шептались на кухне, вздыхали, пили чай, щелкая крепким, комковым сахаром. «Илька-то мой на ногах стоит, — на мгновение пробуждаясь, слышал Рогожников. — Капитаном плавает, капитаном, капитаном…»

Дело шло к весне и к свадьбе. Илья ремонтировал самоходку, ходил мазутный и прокопченный насквозь. «Скоро опять поплывем!» — радовался он, показывая Лиде ободранную, полуразобранную «Золотую». «И как я здесь не замерзла совсем? — задумчиво говорила Лида, оглядывая заиндевелые стены нетопленого кубрика. — Такой морозище пережить! Из таких льдов выкарабкаться…»

Илья устроился поудобнее, прикрылся брезентом и, как ни было холодно, снял пиджак: выпачкаешь еще смолой или под мышками, чего доброго, треснет. Струя кильватера резала и резала темную в белой ночи туруханскую воду. Крутые волны уходили в затопленные прибрежные тальники, раскачивая и накрывая их с «головой». Надо бы идти в кубрик…

Свадьба вышла гулкой, шумной, две гармони по очереди без передышки наяривали, а пока гармонисты утирали пот и закусывали — включалась радиола. Не обошлось и без драки. Чего-то не поделили и схватились за грудки помощник капитана с «Костромича» и матрос с пассажирского «ВТ». Волтузили друг друга и катались по снегу, пока не вышел во двор Савушкин. Как действовал будущий милиционер, неизвестно, однако драчуны немедленно помирились и ушли домой. Свидетель Илье попался умелый, веселый, забавлял невесту с женихом и гостей бесконечными рассказами про детство Рогожникова, врал много, конечно, но врал смешно и толково. В самый разгар явился откуда-то рулевой моторист с «Золотой», исчезнувший из Туруханска сразу же по окончании навигации. Пришел в меру пьяный, расцеловал молодых и, отодвинув Савушкина, уселся с женихом. «Бери, назад, — сказал он, распахнув пиджак, одетый на голое тело. — Тельник еще целый, вот, гляди сюда!» От горла и до пупа у рулевого, по всей груди, были наколоты синие полоски, так называемая вечная тельняшка. А на руках и пальцах — якоря, кольца, стрелы. Савушкин только глянул на разрисованного моториста, как сразу же взял его за руку и хотел выпроводить из-за стола. «Погоди, — попытался остановить его Илья. — Пусть сидит, плавали вместе…» Рулевой у Ильи дважды успел побывать в местах не столь отдаленных, парень был аховый, гонористый, но любил свою работу и речной флот неистово, как свободу. Вместе с ним Рогожников таранил забереги, чтобы причалиться и набрать дров, вместе с ним мерз в рубке, отдав единственный вахтовый тулуп замерзающей Лиде… «Погоди, он же гость, — уговаривал Илья Савушкина, — нехорошо получается…» — «Ты его плохо знаешь, Илья, — резал Савушкин. — Он сейчас напьется и поднимет бучу! Он весь праздник испортит! Ты знаешь, где он бывал?!.» — «Да знаю… — отмахивался Рогожников. — Он неплохой мужик, я его возьму рулевым в навигацию…» — «Пусть останется, — попросила Лида, — не выгоняйте его!» И Савушкин сдался. Сверкнул глазами, отодвинулся от рулевого и сдался. Однако рулевой встал, вздохнул глубоко и, хлопнув по плечу своего капитана, медленно вышел из дома. На пороге оглянулся, подмигнул невесте и, скрылся. Мелькнуло среди голов и лиц гостей его лицо, виноватая улыбка, под нуль стриженный затылок… Гармошки, обе сразу, наяривали плясовую, гости плясали, рулевого почти никто не заметил.