Роберт Ирвин - Алжирские тайны Страница 10

Но сейчас говорю я. Я описываю последнюю жалкую попытку Легиона отметить Камеронов день винным концентратом «Виньоль». Вспоминаю, как Мерсье со стетоскопом в ушах прижимался к земляной стене, слушая, как роют к нам ход желтые человечки. Были там и люди-бомбы — отряды смертников, которые преодолевали проволочные заграждения и шли к нам с вытянутыми руками, улыбаясь и робко пытаясь скрыть взрывчатку, привязанную ремнями к груди. И кошмарные последние дни, когда мы передрались из-за мыла и бритвенных лезвий. У половины наших командиров случился нервный срыв, а некоторые из них покончили с собой. Разумеется, и я подумывал о самоубийстве. Мне лишь хотелось найти лезвие…

И тут полковник Жан-Мари Жуанвиль меня прерывает:

— Но теперь вы больше не думаете о самоубийстве?

— Нет. С тех самых пор.

— А неплохо иногда о нем задумываться. Безусловно, нелегко смириться с бессмысленностью столь жестоких страданий. Если я в чем-то и уверен, так это в том, что смысл человеческой жизни тесно связан с переносом страдания. Я хотел бы взять часть вашей боли на себя.

Я пожимаю плечами так, чтобы он мог расценить этот жест как отсутствие возражений с моей стороны. Полковник не раз говорил, что, когда умрет, хотел бы, чтобы его похоронили в этих милых его сердцу песках. Хотел бы я его в них похоронить.

Внизу, у лестницы, нас дожидается фотограф, прикомандированный к фотослужбе военной разведки. Я с ним знаком. Мне доводилось видеть, как он трудится вместе с Шанталь в отделе документации. Они с Шанталь сосредоточенно изучают тысячи фотографий паспортного размера, проверяя и разбивая на категории список потерь за месяц, прикрепляя бирки на головы, лежащие на столе.

Посовещавшись с фотографом и капитаном Делавином, Жуанвиль отдает свое кепи, белую шерстяную накидку и стек капралу Бучалику и спешно удаляется переодеваться. На этот плащ я не могу смотреть без смеха. Солдаты его любят — как, разумеется, и полковника. Настоящий аристократ, совсем как его бывший командир Делатре де Тассиньи. Один из таких аристократов, генерал Анри де Наварре, отправил меня в Дьен-Бьен-Фу, а другой, полковник Кристиан де Кастрис, руководил той кровавой бойней. И теперь здесь, в Алжире, они повсюду — люди, подобные нашему бывшему главнокомандующему Раулю Салану, мандарины и военные иезуиты. В своем белом плаще Жуанвиль любит производить на своих солдат впечатление крестоносца и мистика. Однако, по-моему, это просто смешно, поскольку на самом деле полковник — человек невысокого роста, коротко стриженный, чересчур мускулистый и страдающий избыточным весом (хотя развиты даже мышцы брюшка). В сущности, он очень похож на меня.

Во всяком случае, капитан Делавин, который отвечает за взаимодействие со столичным Министерством информации, твердо решил, что сегодня мы должны произвести совсем другое впечатление. Никаких кепи, никаких аксельбантов, никаких крестов «За боевые заслуги». В приказе, поступившем из Алжира, сказано, что публика хочет видеть людей дела — дружелюбных, чрезвычайно простых, но непреклонных. Публика хочет увидеть образ грядущей победы. В этом году в моде полосатый боевой камуфляж и зеленые береты. Именно такие наряды мы видим в глянцевых журналах. Приемлемой альтернативой берету является пилотка «ящерица», а после того, как полковник Бежар придумал новый фасон нашей формы, у нас появились элегантные, даже слегка расклешенные брюки. Бежар тоже прошел огонь и воду в Индокитае.

Все мы приехали оттуда сюда. Салан — мандарин, Массю — победитель в битве за Алжир, Тренкье — специалист по карательным акциям против повстанцев, Аргу — грубиян и кумир десантников. Все мы собрались здесь, в Африке, стремясь применить на деле уроки, полученные нами от Хо Ши Мина и генерала Жиапа. Вот только уроки, полученные мной, отличаются от тех, что получили они.

Когда полковник появляется вновь, мы все гурьбой входим вслед за ним в зал заседаний. Фотограф устраивается в углу, и, пока он возится со своей вспышкой, на столе раскладывают карту. В уголках ртов появляются сигареты, и над картой склоняются головы. Я, оказывается, стою рядом с капитаном Рокруа, но полковник подзывает меня к себе…

— Вас не должно быть на этом снимке, Филипп. Я не хочу видеть на этом снимке лица людей из разведывательного отдела. Ни ваше лицо, ни Шанталь.

Он занимает мое место в толпе офицеров и смущенно закатывает рукава. Появляется татуировка — номер. Закончив прикрывать отступление к Дюнкерку, Жуанвиль подался в маки,[5] был взят в плен и отправлен в Маутхаузен, бежал из Маутхаузена, вступил в ряды «Свободных французов» в Северной Африке, воевал с вишистами в Сирии и, наконец, участвовал в первых операциях против партизан в джунглях индокитайской Дельты — после чего просто-напросто обрел покой в пустыне. Номер, наколотый у него на руке, — это его ответ на измышления, согласно которым он, возможно, является колонизатором, угнетателем и тайным фашистом.

Фотография должна получиться неплохо. Полосы солнечного света, проникающего сквозь жалюзи, тянутся над мужчинами в камуфляже, делая их похожими на стаю зверей, расположившихся над своей добычей в джунглях. Короткие волосы, шрамы, суровые очертания подбородков, трубка, парящая над картой и указывающая на некий жизненно важный район, головы, наклоненные в знак полнейшего единодушия. Трудно поверить, что эта армия проиграет войну, но она ее проиграет. Я был запечатлен на подобной фотографии, сделанной в командном бункере в Дьен-Бьен-Фу. На ней я нахожусь прямо за спиной у Бежара, который председательствовал на утреннем инструктивном совещании. Вид у нас был непринужденный, но устрашающий. Репортер, сделавший снимок, улетел на одном из последних самолетов, поднявшихся в воздух с летной полосы. Помнится, фотография появилась в «Лайф» с подписью: «Полковники французских парашютно-десантных войск разрабатывают план победоносного наступления на позиции красных». Через несколько лет и здесь, в Форт-Тибериасе, за этим самым столом, будут проводить свой инструктаж комиссары Народной армии. Но вот фотограф задание выполнил, и все с облегчением перестают изображать нарочито непринужденную живую картину. Рискуя отравить Делавину все удовольствие, я говорю ему:

— Предпочитаю фотографии военных, сделанные в большем соответствии с установленной формой. Сами знаете: задний ряд стоит, старшие офицеры на стульях, первый ряд сидит перед ними по-турецки, а впереди, в качестве трофеев, разложены несколько мертвых феллахов.

Капитан Делавин злобно смотрит на меня. Мы рассаживаемся вокруг столов, стоящих в зале заседаний. У нас «сплоченный отряд соратников». Мои соратники-офицеры скорее умрут, чем позволят запятнать честь Легиона. Legio patria nostra. С другой стороны, они и пальцем не шевельнут, чтобы спасти честь арабской женщины. Эти люди — черное сердце белой Африки. Полковник и Шанталь отправляются за гостями, которые будут участвовать в нашем совещании.

Шанталь возвращается с пачкой документов. Затем входит Жуанвиль в сопровождении майора Кено из Восьмого парашютно-десантного полка Иностранного легиона и наших троих штатских гостей. Я с удивлением замечаю среди них Рауля Демюльза. Рауль с мимолетной улыбкой бросает взгляд в мою сторону. Я не знал, что он в форте. В другом госте я узнаю Потье, важную птицу из Оранской торговой палаты, но третьего я никогда раньше не видел. Потье носит украшенную золотистой головкой галстучную булавку рыцарей Верцингеторикса, и я теперь вижу, что, хотя никто из нас не надел знаков отличия, булавка Верцингеторикса красуется и на галстуке Жуанвиля.

На столе у полковника, рядом с книгой записей, всегда стоит изящный переносной будильничек, так что он может хронометрировать повестку дня. Сегодня полковник явился с целой охапкой разных предметов, которые он аккуратно располагает рядом с часами: небольшой самовар, скорпиона в бутылке и песчаную розу. Полковник объясняет, что принес эти предметы с целью кое-что продемонстрировать:

— В конце совещания, господа, все станет ясно.

И он учтиво улыбается. Полковник славится подобными броскими мистификациями.

— Можете курить.

Потом на лице Жуанвиля появляется выражение, характерное для человека, который вынужден заниматься политикой, лишь повинуясь долгу примерного христианина.

— С вашего позволения, приступим к первому пункту повестки дня…

Наверняка этот вопрос уже решен. Важные вопросы повестки дня, как правило, решаются заранее. Жуанвиль, скорее всего, уже выведал мнение майоров. Однако нам, прежде чем перейти к проблеме вероятного предателя в Форт-Тибериасе, придется, соблюдая все формальности, обсудить первый пункт. Кроме того, возникли вопросы, связанные с испытанием первой деголлевской водородной бомбы в Реггане, в нескольких сотнях миль к югу от нас. Мы должны будем обеспечить обязательную эвакуацию населяющих тот район племен. Имеется и ряд вопросов, касающихся дезертирства и укрепления дисциплины среди рядового и сержантского состава. В последнюю минуту в повестку дня включен и вопрос о смерти аль-Хади.