Роберт Ирвин - Алжирские тайны Страница 11

— С вашего позволения, приступим к первому пункту повестки дня…

Наверняка этот вопрос уже решен. Важные вопросы повестки дня, как правило, решаются заранее. Жуанвиль, скорее всего, уже выведал мнение майоров. Однако нам, прежде чем перейти к проблеме вероятного предателя в Форт-Тибериасе, придется, соблюдая все формальности, обсудить первый пункт. Кроме того, возникли вопросы, связанные с испытанием первой деголлевской водородной бомбы в Реггане, в нескольких сотнях миль к югу от нас. Мы должны будем обеспечить обязательную эвакуацию населяющих тот район племен. Имеется и ряд вопросов, касающихся дезертирства и укрепления дисциплины среди рядового и сержантского состава. В последнюю минуту в повестку дня включен и вопрос о смерти аль-Хади.

— У наших гостей очень плотный график. К вечеру они должны быть в Константине и задерживаться у нас не могут. Вероятно, не все из вас с ними знакомы, хотя я уверен, что майора Кено из нашего родного Легиона знают все — по крайней мере понаслышке.

Майор Кено улыбается нам, по-волчьи скаля зубы. Настоящий душегуб, хотя в драке помощь подобного типа была бы не лишней. Полковник продолжает:

— Думаю, нет необходимости перечислять поименно штатских участников нашего совещания. Достаточно сказать, что они представляют широкий спектр заинтересованных кругов в Алжире, Константине и Оране. Чем меньше людей узнают, что мы ведем с ними переговоры, тем лучше. Поэтому представляется желательным, чтобы они принимали участие в совещании нашей комиссии по безопасности, а не обращались к офицерскому корпусу в целом. По той же причине они будут находиться в этом помещении все время, которое потребуется для подготовки их самолета к вылету в Константину. Должен сказать, во время неофициальных переговоров с ними я пришел к заключению, что их доводы крайне важны для нашего общего будущего. Господа, турки уже у ворот Константинополя!

И в эту минуту Жуанвиль действительно похож на византийского ученого, чьи глубокие раздумья о неоплатонических триадах прерваны гулом турецких орудий за стенами. Он молча подает знак Раулю, и тот берет слово.

— Благодарю. Много времени я у вас не отниму. Я знаю, полковник, что вы можете ручаться за каждого из собравшихся здесь людей. Всем нам дороги интересы Франции. Но каковы эти интересы? Сейчас я должен спросить всех присутствующих, какую позицию, на ваш взгляд, займет Легион, если в Алжире начнутся массовые беспорядки — в частности, в отношении вероятности многочисленных жертв среди гражданских лиц европейского происхождения? Думаю, мы здесь предусматриваем вероятность того, что в ближайшие месяцы начнутся массовые демонстрации. В подобных условиях судьба белых алжирцев, возможно, висит на волоске.

— Именно здесь, в Форт-Тибериасе, находится оплот западной цивилизации, — бормочет Жуанвиль. — Жаль только, что она не особенно заслуживает защиты.

Рауль мимолетной улыбкой признает справедливость этих слов и продолжает:

— В более широком смысле мой вопрос таков: одобряет ли армия в целом новый курс французского правительства? Не думаю, чтобы кто-нибудь не знал о повсеместном беспокойстве, вызванном, как считают некоторые, «деголлевской изменой в Алжире». Об этом можно сожалеть, но, игнорируя факты, мы ничего не добьемся. В определенных кругах поговаривают о необходимости демонстрации силы со стороны достойных доверия групп. У майора Кено имеется список полковников десантных войск, который он в случае необходимости вам покажет. Офицеры, чьи фамилии внесены в этот список, проявляют беспокойство по поводу угрозы общественному порядку и вероятности жертв среди гражданского населения в ситуации, подобной той, которую мы предусматриваем. Жандармерия не возьмется за расчистку улиц, если армия не обеспечит ей прикрытие. Невозможно представить себе, что новобранцев бросят против французов в городах. Так вот, сюда мы, разумеется, приехали для того, чтобы выяснить, какую позицию займет Легион.

Рауль садится. Вращая своими блестящими белыми глазами, полковник оглядывает погрузившееся в полумрак помещение. Все внимательно слушали и теперь сидят насторожившись. В своем выступлении Рауль проявил нехарактерную для себя осмотрительность, но все мы понимаем, о чем шла речь: о восстании, государственном перевороте, об уличных демонстрациях, организованных милицейскими отрядами алжирцев европейского происхождения и молодежными группировками и рассчитанных на то, чтобы вынудить армию официально заявить, что она не имеет права стрелять в гражданское население. Это заявление, в свою очередь, стало бы всего лишь прелюдией к заговору против де Голля и его министров в самой Франции. Наша Пятая особая рота Легиона может сыграть во всем этом решающую роль. Речь отличалась напыщенным стилем, даже лицемерием, однако перед глазами у моих соратников возникает та же картина, которую видит, но не решается описать Рауль: стены, обклеенные прокламациями, брошюрки, кружась падающие на землю из окон административных зданий, возводящиеся баррикады, танки, курсирующие по улицам. Ну а потом — бурные дни победившей революции, женщины, крепко обнимающие военных и влезающие на танки с гирляндами цветов, безоглядные проявления солидарности и любви — время надежды.

Предатель среди предателей, я сижу, слушая, как осторожно и высокопарно рассуждают об измене родине эти люди, обреченные тупицы, вынужденные общаться со студентами-агитаторами и крайне взвинченными бакалейщиками. Мне чудится, будто в полумраке зала собрались призраки Дьен-Бьен-Фу, шепотом призывающие их отомстить за позор, которым покрыли себя французские войска в Индокитае. Я понимаю, что Легион постепенно приближается к катастрофе. Они думают, что это решение поможет им покончить с чувством стыда и нерешительностью. Но они не имеют понятия ни о материальном базисе перемен, ни о необходимости в революционном пролетариате, и потому их путч — не что иное, как китч. Те, кто не сообразует свои действия с направлением исторического процесса, обречены на бессилие. Я им, конечно, сочувствую, но жизнь они проживут впустую.

У Жуанвиля свои дурные предчувствия.

— В этой роте чересчур много венгров, — невразумительно бормочет он.

Окидывая взглядом зал, я вижу, что меня окружают друзья. Мы вместе пережили и веселые времена, и тяжелые. Выпили море пива. Я рад, что у меня хватило духу предать их. Кое-кому может показаться, что с Рокруа у меня особенно тесная связь, узы, сотканные из слов, но для слов слишком прочные. Рокруа стал для меня в Алжире тем, кем был во Вьетнаме Мерсье. Во время охоты на феллахов в горах Джебель мы с Рокруа говорили не только о семьях, солдатской одежде и женщинах, но и о принципиальных вещах. Мы говорили до тех пор, пока не начинало казаться, будто нам удалось наконец докопаться до истины (с женщинами подобные разговоры не ведут), хотя всякая истина, по-моему, имеет двойное дно. Сейчас мы с Рокруа обмениваемся улыбками через стол. Но опытом я с ним не обмениваюсь, а мой опыт подсказывает мне, что Рокруа — один из тех, кто заинтересован в насильственном продолжении экспроприации и угнетения несчастных людей, которым эта страна принадлежит по праву. Облавы, пытки, изнасилования — ни парой кружек пива, ни передачей некоторых конфиденциальных сведений тут дела не поправишь.

Наверняка кое-кто скажет, что мне промыли мозги вьетминевцы, но посмотрите на этих людей, узников своего сословия, своего общественного положения! Разве это свобода? Да и кто не подвергается обработке? Жизнь всем промывает мозги. Мои учителя в центре перевоспитания в Ланг-Транге, на берегу Тонкинского залива, попросту извлекли у меня из головы все, что вбили туда родители, лицей и Сен-Сир. По-моему, результатом стала значительно большая объективность.

Шанталь — единственная, кто выступает без околичностей. Она говорит о том, что надо раздавить красных и так называемых либеральных интеллигентов. Во время ее выступления Жуанвиль, не в силах вынести столь грубой прямоты, вжимается в стул. (Жуанвили — старые денежные мешки, а де Серкисяны, безусловно, новые.) Резко оборвав Шанталь, Жуанвиль подводит черту под прениями наших осторожных мелких заговорщиков:

— Окончательного ответа на этом совещании дать нельзя. Мне кажется, что мы непрерывно маршируем под звуки невидимого барабана. Он где-то далеко в пустыне, но его всегда можно услышать, стоит только остановиться и хорошенько прислушаться. Не мне говорить вам, кто на этом барабане играет, но все мы должны прислушаться к голосу своей совести, а в спешке это не делается. Есть еще вопросы?

Рокруа шепотом говорит Делавину, что был бы не прочь узнать, когда мы наконец доберемся до песчаной розы, скорпиона и самовара, но Жуанвиль не слышит…

— В таком случае переходим ко второму вопросу повестки дня.