Эрленд Лу - Тихие дни в Перемешках Страница 10

Ну, это зависит от широты мышления.

Ты серьезно думаешь, что этажерка, папорот­ник и театральное устройство мышления как-то связаны?

Одно предполагает другое.

То есть папоротник с этажеркой не существу­ют без театрального мышления?

И наоборот.

Наоборот тоже?

Так оно устроено. Вдруг взаимосвязь этого стала мне совершенно очевидна. Представляешь, раньше я ее не видел! Идиот.

Но это весьма радикальная мысль.

Возможно.

Ты радикал?

Возможно и это, но ждать до следующего дня рождения я не могу.

Не можешь?

Каждую минуту в моей голове гибнут впустую мысли, пригодные для пьесы.

С этим ты вряд ли можешь жить.

Не могу. Я рад, что ты меня понимаешь. Ты не будешь против, если я куплю этажерку и папорот­ник из своих денег?

Да нет.

Думаешь, это можно найти в Перемешках?

Я не знаю никаких Перемешек.

Телеман!

У?

Ты разговариваешь во сне.

Что?

И мешаешь мне спать.

Я разговаривал?

Да.

И что говорил?

А сам как думаешь? Я никак не думаю. Не знаю.

Перестань говорить, что ты не знаешь.

Я правда не знаю, что я говорил во сне. Пото­му что в это время спал.

Ты говорил о другой женщине.

Правда?

Да.

О какой?

Ты не сказал. Но ты должен был ее спасти. Ты сказал, что должен ее спасти.

Я так сказал?

Да.

Так это была... ты.

Нет, не я.

Слушай, наверно, мне лучше знать, что мне снилось.

Ты меня спасал?

Да. Тебя кто-то захватил в плен.

Кто?

Немцы.

Какие немцы?

Думаю, театральные. Мне они не понравились. А потом схватили тебя. А я тебя спас.

Ого. Да ты герой.

А ты как думала.

Еще поспим несколько часиков?

Давай.

Но Телеману не спится. Он чувствует, что едва не прокололся. Так дальше жить нельзя. Попро­бовать предложить Нине разъехаться по разным спальням? Но к этому надо тщательно пригото­виться, чтобы не вызвать ненароком обиды. При­дется свалить все на театр, сказать, что идеи при­ходят и днем и ночью и надо включать свет, что­бы что-то записать, уж не говоря о том, чтобы вслух побеседовать с самим собой или посмеять­ся, а иной раз и поплакать, невзирая на время суток. А ему не хочется никого беспокоить. Это не в его характере — мешать людям. Не Нине это рассказывать. Она-то знает, сколько лет он помо­гал другим драматургам. Бывало, и переписывал все за них. Вечно оставаясь в тени. Но теперь — хватит. Он их всех сделает. Они думают, их писа­нина — это театр. Ёшкин кот. Вот то, что он на­пишет!..

Телеман сжимает кулаки и, вскинув руки над головой, принимается лупить воздух. Он делает несколько выпадов, приговаривая «АХ!», а потом: «ТЕАТР». И он говорит: «АХ! ТЕАТР!» И гово­рит: «Черт! Ёшкин кот! ТЕАТР! АХ!»

Что ты делаешь?

Ничего.

Ты боксируешь с воздухом?

Уже нет.

Но боксировал?

Да.

Это не должно меня насторожить?

Думаю, нет.

Ты в порядке?

Более или менее.

А что ты говорил, когда боксировал?

Ничего.

Не говори «ничего». Я же слышала.

Ничего серьезного.

А если серьезно?

Я говорил: театр.

Театр?

Да.

Ты действительно помешан на театре, Телеман.

Да.

Ты любишь театр.

Да.

Когда ты начнешь писать?

Скоро.

Слушай, я вот о чем думаю.

Да?

Что-то мы давно с тобой не занимались любовью.

Разве?

Да.

У-у.

Чтобы этот отпуск мог считаться удачным, на­до бы нам было этим заняться уже не один раз.

Ты не считаешь отпуск удачным?

Ну, не то чтобы.

Но не по-настоящему хорошим?

Нет.

А сколько раз нам надо было бы уже этим заняться?

Дюжину.

Ого. Двенадцать раз?

Да, если честно.

По-моему, отпуск и так идет отлично.

Я не спорю. Но чтобы все было совсем-совсем прекрасно, хорошо бы...

Не надо требовать от жизни нереального.

По-моему, это вполне скромные запросы.

Когда человек ждет слишком многого, он легко разочаровывается.

Я не жду слишком многого.

Телеман, тебе надо научиться любить простые радости.

Переспать с тобой и есть простая радость.

Не болтай.

Тогда в другой раз?

Угу.

А не заняться ли нам этим сейчас?

Чем?

Тем, о чем мы только что говорили.

Мы о чем-то говорили?

Да.

Ах, это... Что-то не самая лучшая идея.

Да брось.

Нет, правда.

Давай.

Да нет же.

А почему?

Телеман, мне неприятно это говорить, но...

Но что?

Боюсь, у меня развивается аллергия.

Аллергия?

Да.

На что?

На тебя.

Чего?

Боюсь, у меня возникла вроде как аллергия на тебя.

Что ты хочешь сказать?

На прошлой неделе, когда ты погладил ме­ня перед сном, у меня обсыпало крапивницей все бедро сверху донизу, а в последние дни кожа ста­ла воспаляться во всех местах, где ты меня тро­гал. Вот здесь, например, на руке, ты вчера за нее брался — помнишь, ты сказал, что у меня краси­вые очки, хотя стекла слишком толстые, и взял меня за руку, подчеркнуть, что это сказано по-дружески.

Да?

Видишь, какое здесь раздражение.

Нина, это бред сумасшедшего.

Бред не бред, но это факт. Такова реальность.

Ты меня больше не любишь?

Это не вопрос: любишь — не любишь. Но мой организм посылает мне некие сигналы.

А ты к ним прислушиваешься?

Телу виднее.

Ты уверена?

Еще бы. Телу виднее. И с твоим телом то же самое.

Мое мне говорит, что нам не мешало бы пере­спать хотя бы двенадцать раз.

Мое тело думает иначе.

А ему чего надо?

Не знаю.

Но вряд ли это что-нибудь особо перспектив­ное в смысле наших отношений?

Что вряд ли, то вряд ли.

Возможно, я недостаточно тщательно помыл руки после готовки. Найджела использует много экзотических приправ. Вероятно, твоя кожа реа­гирует на них при телесном контакте.

Дело не в них, Телеман. Дело в тебе.

Этого ты не можешь знать наверняка, да?

Могу.

Нет.

Тем более это ее вина.

Чья?

Найджелы.

Что?

Она запудривает тебе мозги.

Чего?

Это она виновата.

Ты ревнуешь меня к Найджеле?

Нет. Я просто ее не люблю.

За то, что у нее шикарный бюст и что она всег­да весела и голодна?

Я думаю, ты хочешь порвать со мной и что ста­раниями Найджелы твой организм стал вырабаты­вать вещества, которые отторгают тебя от меня.

Чего?

Я так думаю.

Послушай, у меня нет никаких шансов заполу­чить Найджелу.

Хо! Другими словами, ты хотел бы ее заполу­чить?

Что значит «хотел бы»? У жизни свои законы.

Ты ее хочешь!

Ясное дело, что я мог бы о ней мечтать. Но не в этой жизни. Если б я не был женат на тебе, а был бы свободен, холост, обаятелен и привлека­телен в глазах Найджелы и она бы вдруг возникла на пороге и предложилась мне, то не буду врать — я бы не отказался, ха-ха, я бы своего не упустил, но поверь, я не хожу и не думаю об этом сценарии и совершенно не прикидываю, что бы мне такого сделать, чтобы он воплотился в реальность.

Ты сам себя обманываешь.

Вовсе нет.

Конечно да.

Нина, ку-ку!

Прекрати говорить «ку-ку». Это унизитель­но — это разговор с позиции силы и попытка ме­ня подчинить.

Чего?

Не говори «ку-ку».

Что хочу, то и говорю. Найджела живет в Лон­доне на Итон-сквер в доме миллионов за семьдесят, наверно. Она один из самых известных в ми­ре телевизионных поваров и к тому же замужем за одним из самых богатых людей Англии. Мы с тобой, наоборот, сидим здесь, на юге Германии, в Баварии, колыбели нацизма...

Не говори «колыбель нацизма».

Черт возьми, не затыкай мне рот! Если я хо­чу сказать «ку-ку», то говорю «ку-ку», а если хочу сказать «колыбель нацизма», то говорю «колыбель нацизма».

Я считаю, тебе следовало бы принять во вни­мание мою просьбу чего-то не говорить.

Можно мне договорить?

Изволь.

Я хотел сказать, что мы с тобой самые зауряд­ные люди, ты учишь в школе, я подвизаюсь в те­атре...

Ты драматург, Телеман, драматург.

Предположим, раз я занимаюсь этой пьесой... но короче, ни ты, ни я не живем в сказке, напро­тив, у нас трое детей и типовой дом, мы работаем довольно напряженно, но как раз сейчас отдыха­ем, у нас отпуск, и я предлагаю заняться сексом, а ты в ответ рассказываешь какие-то басни о сы­пи на коже и о Найджеле, из-за которой мое те­ло будто бы вырабатывает вещество, отторгающее меня от тебя. Нина, я вот он, рядом с тобой, здесь, в Перемешках!!!

Я не знаю никаких Перемешек.

Ку-ку! Ты сама слышишь, что говоришь?

Не говори «ку-ку».

Но ты слышишь, что говоришь?

Конечно, я слышу то, что я говорю.

Это сущее безумие. Я не собираюсь от тебя уходить.

Нет, собираешься. Ты отстранился, замкнулся и, о чем бы я не спросила, говоришь, что тебе некогда, ты занят: думаешь о театре.