Юрий Черняков - Узбекский барак Страница 10

Полина все чаще задавала недоуменные, наивные вопросы, причем громко и на любую тему — дома, в гостях, в общественном транспорте. Сначала он терпеливо отвечал, но это вызывало только новые вопросы, еще более невпопад, еще более громким голосом. Когда же он переставал отвечать, Полина обиженно замолкала.

Зато Марина даже на людях не могла скрыть своего раздражения, называя ее при этом «мамочкой».

— Если вам негде одолжить, тогда я напоминаю: у нас есть три квартиры. Дача не в счет.

— Почему дача не в счет? — удивилась Полина. — Мой отец сделал из нее игрушку. Только забор нужно поправить.

— Одну из них придется продать, — Марина выставила перед собой руку, предупреждая очередной вопрос.

— Мне мою квартиру и дачу оставили родители, — напомнила Полина. — Там все их вещи, фотографии, мои воспоминания детства, нет, нет, не хочу даже слышать! Я просто не переживу.

— Кому ты должна? — негромко спросил Игорь Андреевич. — Это ты можешь сказать?

— Ты его знаешь… — ответила Марина. — Недавно я вас познакомила.

Жена удивленно посмотрела на Игоря Андреевича.

— Ты мне ничего не рассказывал…

— И правильно сделал… — Марина снова машинально достала зажигалку, потом, спохватившись, положила ее на место.

— Ну тогда обсуждайте без меня, — оскорбленно сказала Полина и встала, чтобы уйти, одновременно ожидая, что ее остановят.

Так было каждый раз, когда они устраивали семейный совет.

Когда дверь за матерью закрылась, Марина блаженно закурила, пустив дым к потолку.

Потом спохватилась, взглянув на отца.

— Извини, все забываю… — она потушила сигарету и разогнала рукой дым. Кстати, что за народный целитель тебя пользует? У тебя проблемы?

— Этот целитель мои проблемы не снимает, — неохотно ответил Игорь Андреевич. — Он их создает. По моей просьбе.

Она какое-то время молчала, пристально глядя на него.

— Папа, тебе не кажется, что твое недоверие ко мне достигло критической отметки? И особенно — после той истории, когда тебя чуть не убили? Ведь я сделала все, чтобы этих подонков поймали.

… Этой весной, когда он вечером проходил через небольшой сквер недалеко от своего дома, ему встретилась группа подростков, пять или шесть человек. Они о чем-то громко между собой спорили, но, увидев его, сначала замолчали, а когда он проходил мимо, молча, как по команде, набросились, сбили с ног и принялись колотить, сопя и издавая нечленораздельные, утробные звуки.

Игорю Андреевичу запомнилось охватившее его, прежде чем он потерял сознание, тупое безразличие, сменившее боль и страх.

Он пришел в себя, чувствуя, как теплая кровь разливается по лицу и шее, когда пожилые женщины, назвав его по имени-отчеству, охая, помогли подняться и под руки довели до дверей квартиры. Это были его соседки, гулявшие поблизости со своими собаками.

— Спасибо… — едва слышно произнес он разбитым ртом, по-прежнему их не узнавая. — Только не надо, не звоните, жена спит, я сам…

Но им пришлось достать из его кармана ключи и отпереть дверь.

— Скажите, Игорь Андреевич… — негромко спросила одна из соседок, когда они вошли в прихожую. — Это месть за вашу последнюю статью о произволе и злоупотреблениях чиновников департамента образования? Мы как раз сегодня ее обсуждали.

Несмотря на сумрак, головокружение и подступающую тошноту, он скорее угадал, чем заметил, как сострадание на их лицах сменилось любопытством.

— Не знаю… — пробормотал он, чувствуя, что его сейчас стошнит, если до этого не потеряет сознание. — Извините… И еще раз спасибо.

Он закрыл за ними дверь, чтобы не увидеть, как их любопытство сменилось разочарованием, и сел на пол.

По поводу случившегося потом было написано и сказано немало благоглупостей про покушение на свободу слова, заказную расправу и преступное бездействие властей.

Своих соседок-спасительниц Игорь Андреевич снова увидел, когда они приехали к нему в больницу с цветами в сопровождении молодого длинноволосого корреспондента и телеоператора. Они собирались снять трогательную сцену встречи спасенного со своими спасительницами. Корреспондент остался недоволен, когда увидел Игоря Андреевича и окружающую его обстановку. Пострадавший показался ему недостаточно избитым. И вообще, где аппарат искусственного дыхания, хотя бы капельница, где, наконец, любящая супруга, дни и ночи проводящая у постели мужа?

Для вящей убедительности он хотел наложить грим на лицо больного, дабы придать ему недостающей бледности, а то и синевы, но Игорь Андреевич категорически воспротивился.

— Поймите, — убеждал корреспондент. — Вы, творческий человек, не можете не знать, как важно вызвать у зрителя потрясение, чтобы повысить градус общественного возмущения против выродков и тотальной безнаказанности. И тем помочь нашему обществу справиться с позорящим его явлением…

Сошлись на том, что Игорь Андреевич будет прикрывать глаза, изображая страдания, когда на него наведут камеру.

Затем соседки, исподтишка заглядывая в шпаргалки, стали задавать идиотские вопросы: «Не жалеете ли вы после случившегося, что когда-то выбрали такую опасную профессию?», «Что вам сейчас велит ваш гражданский долг — продолжать разоблачения коррумпированной верхушки либо отступить перед ее недвусмысленными угрозами?». Игорь Андреевич старался не смотреть в их сторону, чувствуя, что его начинает мутить. Наконец в палату вошел дежурный врач. Взглянув на посеревшее — без всякого грима — лицо больного, он показал на часы.

Игорь Андреевич не стал смотреть это действо, когда его показали по телевизору. Полина потом рассказывала: соседки, отвечая на вопросы собравшихся в студии, бойко говорили о моральном облике жертвы беспредела: какой он простой и отзывчивый в быту и какая у него замечательная семья. После них выступил большой милицейский чин, заверивший присутствующих, что преступников непременно найдут. И еще добавил, будто министр взял это дело под контроль.

— Какие подонки… Нет, папа, как хочешь, но этого нельзя так оставлять! каждый день твердила Марина, когда Игоря Андреевича под подписку отпустили из больницы. Она не находила себе места. — Мы должны их найти.

— Зачем? Может, я должен послать им вызов? — засмеялся Игорь Андреевич и охнул, почувствовав боль в сердце.

— Как хочешь. Но это дело не только твоей, но и нашей семейной чести!

— Мариша, этот мордастый генерал в МВД все время про нее упоминает! Мол, арест этих негодяев — это дело его чести. И ты туда же?

— Какая еще милиция… — отмахнулась она. — Они никогда не найдут. Особенно если будут искать. Ладно, это я возьму на себя.

8

…Когда, пройдя через череду сбивчивых и разрозненных запечатлений, он наконец увидел это письмо, то сначала обрадовался, но потом отчаялся, поскольку прочитать его сейчас было невозможно: его взгляд пятидесятилетней давности беспорядочно метался по строчкам. К тому же он постоянно оглядывался, боясь, что войдет мать.

Тогда, в детстве, он успел собрать одну из разорванных фотографий и разглядеть, вернее, угадать надпись в верхнем углу бланка письма: «Смерть немецко-фашистским захватчикам!».

Ниже были нарисованы солдат в шинели с автоматом наперевес, а также танки и пушки со звездами. Еще он заметил, будто у этого письма два разных почерка, мужской и женский.

— …Похоже, вы остались неудовлетворены тем, что увидели? — спросил доктор Фролов, склонившись над Игорем Андреевичем, когда тот снова пришел в себя.

— Я увидел это письмо. Помните, я о нем вам рассказывал?

— Прекрасно помню. И что?

— Сейчас мне показалось, будто оно написано двумя разными почерками, женским и мужским.

— Странно… — доктор Фролов безостановочно ходил по кабинету. — Хотя… Помните, вы приняли свою маму за вашу дочь? — остановился он. — Тогда два разных запечатления слились в одно из-за их схожести. Похоже, здесь тот же случай.

— Хотите сказать, это были два разных письма?

— Скорее всего. Просто оба ваших запечатления объединила одинаковая реакция вашей мамы. Вы успели что-то прочитать?

— Нет.

— Вы его не читали, а разглядывали. Вам было мало лет, и потому вы смотрели на письма, как на картинку… Ваш взгляд не читал построчно, а беспорядочно блуждал по исписанной бумаге, не фиксируя внимания на отдельных словах.

— Так оно и есть, — Игорь Андреевич признательно смотрел на доктора Фролова. — Зато я увидел сложенной разорванную фотографию моего отца. Я ведь забыл, как он выглядит. Мать карточку порвала. А когда она ушла, я ее собрал.

Эти групповые снимки отец присылал с фронта. Мать находила его сразу и сквозь слезы любовалась: отец всегда выглядел юным и улыбчивым среди серьезных однополчан, казавшихся пожилыми. Лицо матери вспыхивало от радости, когда приходили эти красноармейские треугольники или открытки с обязательным девизом в верхнем углу: «Смерть немецким захватчикам!». А однажды, когда ее не было дома, принесли толстый конверт.