Автор Неизвестен - Ayens 23 Страница 10

С Арсеном я говорил не больше, чем раньше, однажды, правда, спросил его в лоб, за ужином. Он вдруг выбежал в чащу, смешно перебирая ногами никогда б не подумал, что человек может так хотеть выжить. Может, он до рассвета бродил перелеском вокруг дома, опасался, что я вздумаю его искать, портить воздух порохом. Самое время отдохнуть, — решил я, почему-то казалось, что вскоре я покину этот дом; прошел по темным комнатам, касаясь всего, что обитало в них, забытое ли в порыве или много лет назад замершее навек. Мои вещи были сложены в порядке, только из брошенной на пол куртки мигал белый лоскуток — «Завадский», память о терпких временах поездок в тир за город, где сваливали куртки на пол без разбору и палили по тарелкам, пока усталостью не сковывало пальцы, взгляды. Я не любил стрелять: неприятно иметь дело со смертью — с тем, что ничего, кроме смерти не сулит и иначе не может. Это не власть, это, наверно, слабость самая настоящая.

Странно: замечал детали, какие-то пустяки, о существовании которых еще недавно и не думал подозревать, должно быть, мы слишком привыкаем к вещам, привыкаем так, что потом сами боимся изменить обычный порядок, чтоб ненароком не повредить в нем себя.

Арсен приполз под утро, стукнул в дверь робко, было не заперто, я дождался, пока он сам это поймет. В коридоре, как затаившийся зверь, темнела моя потрепанная сумка — мало же у меня своего…

— Куда ты? — спросил, как ни в чем не бывало.

— Отчет везу в департамент.

В городе я взял билет до столицы — два часа неопределенности, и новый мир за зеленым коридором. 998-99 НЕ в отдел, сдал ключи менеджеру, проверил ноту — обычные дела, за которые когда-то принимается каждый. Будь я счастлив, я б, конечно, думал над каждым мигом, над каждым движеньем, так, от нечего делать, от этого благодатного засилья покоя в себе, рассматривая и каждый миг в свете своего счастья, замечая мельчайшую деталь — и упиваясь ею, свидетельством того, что я был, и что-то очень теплое было со мною.

Осталась записная книжка, перечень нужных людей в этом городе, вещь, которая теперь могла быть лишь пустым напоминанием. Я бросил ее в ласковый тихий костерок на пустыре какого-то микрорайона, огонь полистал страницы, заиграл — все это уже было без меня.

Вечерний рейс отложили: осел туман, и городские окраины захлебнулись пушистыми огнями. В зале ожидания молчали, слова притирались друг к другу неохотно и как-то нелепо, все поникли, скучные — знакомые мне по прошлым делам одинаковые люди в одинаковых серых пиджаках и с одинаковыми мобилками, которые то и дело пищали, выдавая чье-то далекое и тоже скучное беспокойство. Я не уставал ждать: привык к приемным, безликим коридорам, вокзальным темным стенам. Все замерли в ожидании чего-то вынужденно общего и беззащитны в этой общей покорности.

Вот, больше никогда, пожалуй, не увижу их, не увижу всего лишь потому, что навсегда уезжаю, от них отказавшись — а если б нас разлучала, скажем, смерть, все было б много скучнее — размышлял я, показалось, что что-то во мне надломано, и потому так… Так вот на душе было. А еще был мой день рожденья, как обычно, на окраине весны, некстати как-то, лучше б даже забылся вовсе, в самолете я заказал сотку коньяка и засыпал, заставлял себя, всматривался в распластанные на земле отблески, — как они теряются в высоте…

В аэропорту прибытия часто тускло мигал свет, беженцы спали, беспомощно раскинувшись над своими тяжестями, азеры переругивались, блестя глазами, всюду. Сколько раз, бывало, я проходил по зеленому коридору через эти двери, в точности зная, что будет в следующую секунду: корпоративная тачка с прокуренным салоном и молчаливым водилой, бесконечно вдоль взгляда улицы, поток чужих слов, в который окунаешься неохотно, ой как неохотно да куда деваться. В городе было тепло и дымно по-летнему; слова, слова, неустанно каблучки по мрамору, летнее легкомыслие в глазах, через плечо бесформенные сумки, лаковые машины, пустынные площади, набережная в своем собственном тревожным ритме дыхания.

Постоял на залитом серебром проспекте, под ногами гладь, по ней скользили неоновые блики, и случайные прохожие колко смеялись о своем. Закрой глаза — и ты вновь там, никуда не ехал и ни о чем не тревожишься. Что, неужто все города похожи, и всюду одинаково торопятся, смеются, волнуются одинаковые, по моде розовые с блестками люди?..

Звонков не было. Поменял карточку, корпоративную сломал зачем-то надвое — да неужели боялся, что начнут вычислять?.. Номера новой никто и не знал, может, случайная девчонка из провинции, из другого не ведающего мира, которой на какой-то миг я доверился. Подъезд без домофона, наверху гнездились какие-то шорохи, прислушивались ко мне; знакомиться я не рискнул.

Случалось когда-то ночевать в подъездах. Все, что так и не стало моим, шевелилось в сердце, все больше напоминая сожаление. Пусть даже и так, пусть я все бросил лишь потому, что она так сказала мне — разве кто-то еще это узнает? Тревожило, узнает ли она. Она, теперь такая далекая, все равно, что мертвая, дальше, чем до той даже несуразной ночи в клубе — и навсегда, навсегда в пределах меня. Может, когда-то во мне очнется кто-то другой, тот, кого я уже не застану, начнет искать с нею встреч или просто случайно присядет рядом за стойкой. Она решит, конечно, что то и есть — я, и будет счастлива или хоть улыбнется.

Что-то теперь в городе? Не объявят ли господина Завадского без вести пропавшим? Слыхал, поиски начинаются на четвертый месяц отсутствия человека — необходимо убедиться, что он точно раздумал возвращаться. Потом начинают проверять притоны, вокзалы, загородные крематории Конечно, Малышев — и остальные, хватятся раньше. На мое место пришлют нового слугу, намеками сообщив, что я благополучно спал в его постели, сидел за его столом, делал его дело — пока не пропал при загадочных обстоятельствах.

Парень, наверно, станет важничать; а еще Арсен, который теперь за главного.

Я вспомнил о процессе на комбинате — недолго ему радоваться. Я пропал дурной, наверно, знак. Шансов, что найдусь — 0.

Не спалось. Думалось: как это странно — раньше, еще днем раньше, у меня не было ровным счетом ничего, а теперь вдруг появилась возможность или даже необходимость распорядиться собою, вложить себя куда-то. Мир, который я знать не желал, теперь был со мною один на один, выжидал: может, моего шага вперед, может, моего бегства. Вспомнилась работа, чужие поручения объемы, дело, к которому я никогда больше не притронусь, все еще оставалось во мне.

Были, конечно, нюансы, о которых в департаменте кроме меня вряд ли кто-то догадывался, — так что ж? Просто я выбрал не самый плохой способ уйти из дела.

Поутру стал первым клиентом в постылом «Макдональдсе» на проспекте. Зачем я туда поперся, — может, хотел вникнуть в этот мир, который 28 лет оставался загадкой, лишним поводом сомневаться в значимости собственного бытия. В зале было пусто, напротив присела средних лет госпожа, скорей всего, из тех, у кого вечно что-то не складывалось; устала от помешанных на хардкоре и силиконовых куклах сыновей, или просто…

— Хороший день, — заметил я.

— Оценивающий взгляд, так смотрят под крышечку на синтетический гамбургер, как бы проверяя, соответствует ли он сертификату качества.

— Неплохой, — решила согласиться, — вы нездешний?

— Здешний.

Все-таки здешние, видимо, не заводят знакомства в харчевнях, слишком заняты, слишком торопливы. Или?.. Ах да, сумка!

Подумала и принялась старательно смотреть в сторону, — понимаю, во всем прочем мире, кроме департамента, отмороженных недолюбливают. Не долюбливают, — всегда задумывался, как это, что, бросают так, недолюбленными? Тогда это чисто профессиональный термин…

А, черт с ним, мне 28 лет в этом суматошном мире, — сколько-то тысяч раз я не уставал отказывать(ся), (со)жалеть и ни разу вот не пришлось задуматься, зачем. Я ушел в этот мир, устав от всего, что творилось в моем, ведомый своей, ни для кого более не valuable звездой-целью:…

Которую я позабыл.

Наверно, этот мир и была моя цель.

В какой-то витрине по пути светился плоский экран, показывали что-то очень нелепое, что есть у каждого: замечаешь краем глаза и тут же забываешь.

Набрал номер, который пару раз видел в памяти сотика.

— Я знала, что это ты, Завадский, — заверил голос где-то там, «поза зоною досяжности», — ты все же уехал, молодец.

— Что с тобой?

Молчание. — Ничего, все нормально, не волнуйся.

Я не волнуюсь, я из приличия спросил.

— Что в городе?

— Малышев думает, что тебя убрали твои. Твои думают, что ты слишком много знал и тебя убрал Малышев.

— Они… ТАМ?

— Приехали проверить выполнение долговых обязательств, собрание акционеров, к тому же. И первым делом хотели найти тебя. Арсен уверен, что ты с отчетом в столице, сомневается, а на одну ли вы контору работаете, она усмехнулась.