Илья Эренбург - 10 л. с. Страница 11

Доктор сидит дома. Он ждет больных, но больные не приходят. Доктор перелистывает старые номера «Иллюстрасион». Вот депутаты приветствуют г-на Ситроена… Это 1928 год — доктор хорошо помнит, в этот год он купил автомобиль. Прекрасное время! Доктора вызывали тогда, даже схватив насморк. Теперь его не позовут и схватив чуму. Кому спустить эту проклятую машину?..

Булочник торгует хлебом, а хлеб нужен всем. Но люди сошли с ума, они говорят, что даже хлеб им не по карману. Булочник сидит и ругает депутатов: от них вся беда!.. Жена булочника читает Экклезиаста: «Время собирать камни и время кидать их…» Она вздрагивает, подходит к окну: что это за шум?.. Безработные кидают камнями в полицейских.

Сырой декабрьский день. Г-н Андре Ситроен зябнет в автомобиле. Он спешит: еще один банк. В сотый раз он говорит одно и то же:

— Вы должны спасти национальную индустрию от краха…

Банкиры вздыхают и молчат.

Господин Андре Ситроен едет к председателю совета министров г-ну Фландену. Г-н Ситроен говорит:

— Вы должны спасти национальную…

Господин Фланден вздыхает и молчит.

Люди разворачивают газеты и читают: «Банкротство Ситроена». Они привыкли к банкротствам, и они ничему больше не удивляются. Они помнят: был Устрика, и банк Устрика поддерживал автомобильные заводы Пежо. Потом Устрика посадили в тюрьму. Они проверяют мудрость Экклезиаста по мелкой хронике газет. Они говорят друг другу:

— Значит, и Ситроен… За кем теперь черед?

Трудно человеку быть бессмертным. Еще труднее ему продать автомобиль.

Сноб, который восторгался идеями Корбюзье и прессами «Толедо», теперь меланхолично улыбается. Он пил коктейли, он перешел на минеральную воду: это дешевле и гигиеничней. Он говорит:

— Надо отказаться от дьявольских машин. Человеку куда более приличествует сельский уют, лошадка, скромный огород…

Сноб не знает, что фермер проклял и сельский уют, и прожорливую лошадь, в зеленый горошек.

По мосту проезжает г-н Андре Ситроен. Он смотрит на Эйфелеву башню: башня черна. Маяк цивилизации погас. Г-н Андре Ситроен протяжно вздыхает: где бы найти несколько миллионов, чтобы отыграться? Щетка сотрет цифры, выписанные мелком.

— Прикупаете?

— Прикупаю.

Он зло усмехается: у него нет миллионов. Он может теперь ставить только сотни тысяч. Он нищий. Хуже того — он безработный.

Господину Ситроену нечего делать. Он очень торопится. Он умирает в 1935 году в возрасте пятидесяти семи лет.

Под мостом лежит Жан Лебак. Он больше не изготовляет шарниры. Он пришел утром на завод, ворота были закрыты. Он ищет работу с утра до ночи, но работы нет. Его мать умерла. Он упросил сестру взять его ребят. Он не заплатил хозяину за комнату, и хозяин его выгнал: у него больше нет крова. Он лежит под мостом. Сырость его охватывает, как горе. Он ни о чем не думает и ни на что не надеется. Утром он подбирает старую газету и нехотя читает:

«Драма на улице Менильмонтан. Пьер Шарден, безработный с завода Ситроена, открыл ночью газ. Он найден со слабыми признаками жизни. Его жена и трое детей подобраны в безжизненном состоянии».

«К летнему сезону намечен выпуск новых машин: 12 цилиндров, аэродинамическая форма, экономическое устройство. Мы предлагаем нашим уважаемым клиентам…»

Жан Лебак бросает газету и завертывается в лохмотья. Он долго сидит на скамье. Чего он ждет? Смерти? или спасения?..

1935

Шины

1. Белая кровь, красная кровь

В лесах Бразилии много деревьев. Их имена известны только ботаникам. Одно дерево называется «гевея». Это рослое ветвистое дерево с корой светло-серой и пятнистой, обыкновенное дерево. Оно могло бы остаться в лесах Бразилии среди других деревьев. Ведь в Бразилии люди живут, как лес, — медленно, мудро и тупо. Но на севере, в Нью-Йорке, люди торопятся жить. Они, наверное, боятся умереть слишком поздно. В Париже, Лондоне, Берлине — повсюду люди спешат. Там нет ветвистых деревьев. Зато там много автомобилей. С каждым днем их все больше и больше.

Скромное дерево с пятнистой корой оставило дикие леса. В него сразу влюбились англичане, голландцы, французы. О нем теперь мечтает каждый толковый янки. Оно стало огромными плантациями. За его судьбу тревожатся все банки мира. О нем говорят в дипломатических нотах. Подсчитывая самолеты или оценивая боеспособность нового дредноута, министры думают все о том же пятнистом дереве. Они спешат жить, и им нужны автомобили.

На Яве и на Цейлоне, в Малазии и в Индокитае в тихие вечера, среди лихорадки и горя, среди центов и пиастров, среди желтых слез и желтых долларов, тихо шумят стройные рощи. Они шумят нежно и многозначительно, как акции «Робен ассосиейшн». Белым людям они приносят дивиденды, желтым людям — смерть. Они шумят потому, что под ними жадность и нищета; они шумят вечером потому, что каждое утро голые кули кривыми ножами надрезают нежно-серую кору и бередят старые раны. Кули и деревья понимают друг друга: они все равно истекают кровью. Но кровь кули ничего не стоит, и о ней никто не говорит; а белая, как молоко, кровь ветвистого дерева воистину драгоценна. Она котируется на всех биржах. Она сводит людей с ума. Ради нее они готовы пролить тонны человеческой крови. Деревья знают это, и они сострадательно шумят. Раны на их коре никогда но заживают.

У мистера Девиса 1000 гектаров плантаций. У мистера Девиса 350 000 деревьев. У мистера Девиса 1000 кули. Один кули на триста пятьдесят деревьев. Молочная кровь течет в чашки. Каждое дерево дает в год два килограмма. Мистер Девис собирает в год 700 000 килограммов каучука. У него прелестный коттедж. У него три лимузина. У него площадка для тенниса. У него ручной питон и пухлое руководство для приготовления коктейлей. Питон ловит крыс, как самая обыкновенная кошка, а мистер Девис в свободные часы изготовляет новые, таинственные коктейли: «Южный полюс» или «королева Александра». Мистеру Девису скучно. У него тропическая лихорадка. Ему не с кем играть в теннис.

Вот уже четырнадцать лет, как он в Сараваке. Когда он уехал из Лондона, там еще никто не пил коктейлей. Он был тогда молод и мечтателен. Он глядел на море, и ему казалось, что глаза Анни удивительно похожи на воду Индийского океана. Анни тогда была тоже молодой. Однажды он поцеловал ее русый локон. Теперь Анни срезала седые волосы. Впрочем, он забыл, как выглядит Анни. Два раза в год она пишет ему длинные письма. Она пишет о пьесах Бернарда Шоу и о концертах Стравинского. Она пишет о шумном Лондоне и о своей неудачливой жизни. Она спрашивает мистера Девиса, не собирается ли он вернуться в Англию. Получив письмо, мистер Девис долго меряет длинные коридоры пустого дома. Он отвечает:

«Мой добрый друг! Вы бы меня не узнали. Я опустился и огрубел. Здесь нет порядочного общества. Я даже перестал читать газеты. Возьму „Таймс“, чтобы справиться о ценах на каучук, и бросаю. Что мне теперь театры или концерты?.. Я — животное вроде моих кули. Иногда мы собираемся, несколько плантаторов, но даже покер не выходит: слишком сложно. Джемсон снова показывает фокусы, Ричард повторяет старые, надоевшие анекдоты, а я, чтобы немного развлечься, приготовляю коктейли. Потом разговор переходит обязательно на одну и ту же тему:

— Вы как надрезаете? Я спиралью и через день.

— Ну и неправильно! Я углом вниз и ежедневно.

— Посмотрим, сколько они выдержат, ваши деревья!..

— Это вы начали на шестой год, как туземец!..

И так далее. Следовательно — ссора. Потом примирение. Милая, добрая Анни, узнали бы вы в косолапом плантаторе вашего Петера? Нет, даю слово, что нет! А годы идут… Четырнадцать лет — страшно подумать. Я должен был бы съездить хоть на один год в Англию. Но что станет с плантациями? Все мои помощники ротозеи и невежды. Деревья — вещь деликатная. Их надо беречь. Я вот как-то пролежал в жару две недели — загубили целый гектар. А о том, чтобы надолго отлучиться, и мечтать не смею. Недавно только насадил триста новых гектаров. Корчевать и распахивать было, ох, как трудно! Человек пятьдесят погибло на этом. Теперь надо следить в оба. Через семь-восемь лет мои детки вырастут. Значит, в 1933 году я совсем поглупею: десять тысяч новых деревьев! Нет, Анни, видно, меня здесь похоронят! Друзья выпьют и начнут спорить, хорошо ли я надрезал. Только вот вы вздохнете…»

Закончив письмо, мистер Девис не изготовляет новых коктейлей. Он выпивает залпом большой стакан виски, и, хриплый от уныния, кричит смуглой, пугливой, как лист гевеи, двенадцатилетней малайке: «Сюда!» Он зовет ее «Анни», и он бьет ее нежно и злобно. Потом он ложится с ней. Потом засыпает. Во сне он видит деревья, которые истекают белой кровью.

Мистер Девис отнюдь не алчен. Он купил рояль; на нем никто не играет. Он купил жемчуг, и он послал его Анни. Анни спрятала жемчуг в комод, под белье, рядом со срезанными косами: у Анни теперь муж. Мистеру Девису не нужны деньги. Но ревниво следит он за ценами на каучук. Он кричит: