Михаил Лифшиц - Почтовый ящик Страница 11

Несколько раз, невзирая на скромную Валерину должность, Альберт Тарасович пытался поручить ему самостоятельную работу, привлечь к обсуждению принципов построения новых антенн. На Валерку при этом как будто паралич нападал, он тупо смотрел на начальника и ничего не говорил. «Ну, Валера, чего молчишь?» – наседал Усатый. Но Полоскин смущался и отшучивался: «А я окладо-некомпетентен решать такие вопросы!» Да и некоторые его сослуживцы считали, что раз нет диплома, то нет оклада, и это справедливо. Когда Маврикиевна через несколько лет окончила свой институт, то стала по этому поводу громко требовать прибавки к жалованью. Сережа спросил ее: «Ты хочешь получать больше, чем Полоскин? Тебя это не смущает?» Новоиспеченную специалистку это не смущало, и она ответила Зуеву: «Но ведь Валера, допустим, не имеет высшего образования». Слово «допустим» она добавляла всегда, наверное, для того, чтобы иметь возможность отказаться от своего мнения, раз оно высказано в столь неопределенной форме. Этим словом Светлана отличалась от другой девицы, которая добавляла «предположим».

Сама Светлана Никитична училась не так, как разгильдяй Полоскин. Она выполняла учебный график, все сдавала вовремя, имея по всем предметам оценку «хорошо», и успешно переходила с курса на курс. Добивалась этого Света простым, но трудоемким способом: она вызубривала наизусть лекции или главы учебника. Однажды Полоскин вбежал, подпрыгивая, в лабораторию и стал рассказывать, что сейчас в антенном зале сидит Маврикиевна и читает учебник по марксистско-ленинской философии. Прочтет фразу, потом закинет голову, как пьющая курица, закроет глаза и вслух повторит: «Раньше философия была оторвана от жизни». Во время своего рассказа Полоскин корчился и хохотал, как будто его щекотали.

На работе Светлана выполняла в основном вспомогательные функции: отнести бумажки, подготовить документ, если требуется только вставить новые данные в стандартный текст, а самой ничего писать не надо. К теоретической работе она была неспособна. К экспериментальной работе ее изредка привлекали, чтобы покрутить ручку по команде или записать с голоса. Но в экспериментах Света участвовала неохотно, не любила радиоизлучения, берегла здоровья. Светлана постоянно заботилась и о своем здоровье, и о своем авторитете. Как-то Сережа дал ей секретный документ, чтобы подписала его у технологов в соседнем корпусе. Так просто, без оформления, передавать «секреты» другому сотруднику Сережа не имел права, но такие нарушения практиковались сплошь и рядом. По дороге Светка обронила последний листочек из не прошитой еще пачки бумаг. Листок нашли посторонние, подняли и отнесли в Первый отдел. На листочке было написано «ется», последние слоги слова «разрешается», но лист входил в документ, имеющий гриф «секретно». Был небольшой шум. Света испугалась последствий, занервничала и выбрала момент, чтобы наедине сказать Сереже: «Ты смотри, не говори, что это я потеряла. Себе ты все равно уже не поможешь, а меня запачкаешь!» Сережа и не собирался упоминать Светлану, ясно было, что ни к чему она тут. Просто удивился очередной раз свойствам Светкиной души, и все.

Тем не менее, к Светке в лаборатории относились неплохо. Бывают такие индивидуумы, про которых все сразу понимают, что вот такой это человек, и исправить его нельзя, и требовать лишнего нельзя. То, за что другого обязательно попрекнут, устыдят, потребуют извиниться или исправиться, Светлане сходило с рук, проскакивало без последствий. Даже любили ее, помогали задачки институтские решать, житейские советы давали. Вся лаборатория участвовала в устройстве Светкиной личной жизни. Указали ей на подходящего парня, помогли познакомиться, подсказывали, куда с ним сходить, когда можно начать целоваться и прочее. Парень был хороший, но нерешительный. Лаборатория усилила нажим. Достали для Светы и ее избранника туристскую соцстраховскую путевку на Кавказ. Все шло к тому, что после этой поездки молодые люди должны ожениться. Но нельзя же уж совсем мужчину в сумочке носить. Решили, что билеты на поезд должен купить парень. Светлана уговаривала его по телефону поехать на вокзал за билетами, а тот никак не соглашался, понимал, что если купит билеты, то поедет, если поедет, то женится, а на это он решиться не мог. Сочувствующие сотрудники побросали свои дела и сидели затаив дыхание вокруг разговаривающей по телефону Светы, иногда шепотом подсказывали ей, что говорить. Ничего не получилось, не поехал. Тогда Полоскин в сердцах махнул рукой, и тут же предложил верный способ заарканить робкого мужика: «Да ты б ему дала!» Но бестолковая Светка не поняла неприличного, но искреннего Валериного возгласа. «Да, нет, – ответила она. – Деньги на билеты у него есть…» Даже Царьков, до которого не все сразу доходило, загоготал после такого ответа.

Виталий Царьков, еще один инженер без диплома, поступил в свое время в институт, но учиться не смог, помешали головные боли. Терпел, боролся, лечился, но боли не проходили. Голова болела и без учебы, однако реже и не так сильно. А, как начнешь читать по много страниц в день, писать, чертить, так никакого спасу нет. Пришлось бросить институт после третьего курса. Что поделаешь?!

Но, бывало, что не бедность, и не болезнь, и не малые способности помешали человеку вовремя получить полноценное образование. Не дало пройти в своем темпе по избранной специальности принятое когда-то неверное решение или случайное обстоятельство. Ваня Лопухин, тоже инженер без диплома и вечный студент-вечерник, в школе был очень способным мальчиком. Его пожилые родители, отец – отставной сверхсрочник и мать – дворничиха, решили, что Ванька обязательно десять классов должен окончить. Казалось бы, потом, естественно, поступать в институт надо. А папаша и мамаша перепугались, что не по Сеньке шапка. Стали уговаривать сына пойти сначала в техникум, доказывали, кричали, что надо все ступени пройти, все от начала постигнуть, и прочие глупости. Дожали, пошел Ваня в радиотехнический техникум. Не понимали родители Вани, что техникум – это тупик. Парня с улицы брали на работу лаборантом и платили восемьдесят рублей в месяц. И технику, проучившемуся специальности три или четыре года, платили те же деньги и не двигали выше старшего техника с окладом сто десять рублей. Ну, а на последнем курсе техникума случилась у Вани любовь, за ней – женитьба. Пока четыре года на флоте служил, дочка родилась. Отслужил на флоте, пошел работать, вечером учиться. Семья, дети… Какая это учеба?

Также и другой сотрудник лаборатории Толя Гуржий шел к вершинам знаний дальним окольным путем. Имея выраженный талант к точным наукам, Толик поехал поступать в Физико-технический институт. И не добрал одного балла. Ему тут же предложили такую же специальность в Новосибирском университете, сидел представитель из Новосибирска, приглашал абитуриентов, которым чуть-чуть не хватило для поступления на Физтех. Толя подумал и отказался. А дальше – техникум, армия, вечерний институт. Любопытно, что знал я и Толю Гуржия, и Володю Петухова, который вместе с Толей поступал, но набрал на один балл больше. Сейчас Володя, Владимир Андреевич, доктор наук, начальник отдела в крупнейшем институте, известный специалист, умный и обаятельный человек. Редко в жизни можно проследить и увидеть на примере, сколько стоит один балл. Скажут, конечно, что, скорее всего, тут не только этот балл…

Глава 10

То, что Танька ничего не купит пожрать, Сереже было совершенно ясно. Нужно было успеть забежать в «Деревяшку», маленький магазинчик недалеко от проходной. Он мог быть закрыт, но это означало, что там и нет ничего. «Деревяшка» располагалась в глубине дворов, поэтому туда ходили только жители соседних пятиэтажек и работники их «ящика». Продукты в этом магазинчике расхватывали не так быстро, как в магазинах на оживленных улицах. «А если теща уже купила то же самое? Наплевать, пусть лучше пропадет!» – подумал Сережа.

Постоянно принимать тещины заботы и жить под контролем Таниных родителей казалось Сереже унизительным.

К жизни в семье Борисовых Сережа никак не мог привыкнуть. Это была не семья, а штат прислуги для обслуживания Татьяны. Сказать жене что-либо, содержащее просьбу или поручение, было невозможно, даже когда они были вдвоем. На обыкновенное «Тань, дай соль» раздавался вопль тещи: «Что ты, что ты, Сереженька, я подам!» и из комнаты на кухню прибегала Танькина мать и исполняла немедленно. Иногда, плохо расслышав издалека, теща делала что-то не то. Тогда она извинялась: «Ой, старая дура, а я не расслышала оттуда». Маячить все время рядом с дочкой теще не разрешал Андрей Прокофьевич, говорил, что у Тани с Сережей должна быть семья. Прокофьич старался вечером увести жену в кино, в гости или просто погулять. Во время прогулки Андрей Прокофьевич объяснял жене, что молодые должны сами выработать распределение обязанностей, им жить. А сам думал, как Сережка подергается, подергается, а потом поймет, что от Таньки проку мало, и будет все делать сам. Вот тогда можно умереть спокойно: смену себе не только взнуздали, но и выдрессировали. А так, как мать хочет, стоять под дверью, прислушиваться и Танькины ляпы исправлять, так нельзя, не вечные же они с матерью, надо думать, что с дочкой потом будет…