Евгений СТЕПАНОВ - Застой. Перестройка. Отстой Страница 11

Одна-две фразы – и он уходил (в прямом и переносном смысле) в сторону.

Можно было ему и не отвечать. Фактически он говорил с самим собой. Я (или кто-то другой) служили просто фоном для его высказываний.

Опять началась «дискотека». На этот раз в нашем (за фикусом) углу. Мне почему-то стало в больнице совсем не страшно. Все происходило как обычно. Володя играл, другие хлопцы слушали, Юрка танцевал. Интересно, что охотнее всего Юрка танцевал под песню «Барабан». Если мне повезет и я когда-нибудь встречу поэта Вознесенского, скажу ему, какой бескрайней любовью он пользовался в нашем отделении.

Обычно Юрка плясал следующим образом. Встав посередине коридора, он ритмически под музыку качался взад-вперед. Все. А сегодня он даже по-цыгански потряс плечами, чем привел в неописуемый восторг благодарную публику.

Один из призывников (какой-то паршивец) решил подставить под зад Юрке стул, пока наш маэстро отплясывал. Юрка заметил и нервно оттолкнул стул.

Я запретил нашему издеваться над танцором диско…

Меня слушались в больнице.

Володя не только хорошо играл на баяне, но и пел неплохо.

Борис сообщил, что построит в одной из школ области бассейн и запустит туда дельфинов.

– На радость детям! – так он выразился.

Появился и другой любитель потанцевать. Тоже из местных. Он так лихо сегодня отплясывал «цыганочку», так лупил голыми пятками и ладонями по бетонному полу, что соседям снизу, наверное, известка сыпалась на головы. Может быть, они даже думали, что у нас тут кого-то методично избивают.

Узнал, что Володя с пятьдесят восьмого года, то есть ему двадцать восемь лет. Я бы на вид дал ему лет пятьдесят.

После танцев все разошлись на спец. ужин. Это когда каждый ел то, что ему принесли родные.

Я не пошел. Был сыт. Баян остался лежать рядом с моим креслом.

Подошел какой-то неизвестный мне безумец. Глаза – буйного больного. Он взял баян, я не смел ему перечить.

– Лишь бы не сломал, – только и подумал. А парень заиграл так, как, наверное, не смогли бы и в консерватории. Шустро бегал ловкими пальцами по клавиатуре, как, может быть, папанинцы – по льдинам.

Но играл он почему-то исключительно одну мелодию.

К музыканту подбежал неугомонный Панов и попенял ему, чтобы он не мешал мне работать.

Я заверил Борю, что музыка мне никогда в жизни не мешала.

Все психи привыкли к тому, что я постоянно что-то писал. И никто не спрашивал (впервые в моей жизни!) – зачем я это делал. Надо – значит надо.

Вообще, коллектив у нас в больнице подобрался исключительно творческий. Все в принципе были заняты своим делом. Юрка танцевал, я писал, Володя играл на баяне… Эх, нас бы вовремя на большую эстраду – мы бы покорили полмира.

Владик рассказал, что утром наблюдал такую сцену.

В «1000 мелочей» один из аборигенов, заткнув зачем-то уши, полоскал рот. Стоявший рядом Ваня заметил:

– Дурак он, вот если бы машинное масло у него во рту плескалось, тогда бы уши точно следовало бы заткнуть. Тогда бы в натуре масло через уши просочилось бы.

Мы с Владиком Ваню не поняли. Иногда он выражал свои мысли очень сложно, даже загадочно. Хотя, наверное, определенный резон в его словах был.

Один псих сегодня кричал:

– Все вы здесь – трупы!

Я не знал, что ему возразить.

Наступила моя очередная ночь в психушке. Выпросил у нянечки и фельдшера (Николая Андреевича) разрешение спать на топчане. В «моем» коридоре.

Разрешили. Дали новое белье. Прекрасно. Старое белье кто-то взял со шкафа из первой палаты.

Устроил себе удивительное лежбище. Как фон-барон. Так меня, кстати, стал почему-то называть Белый.

Немного на сон грядущий поговорил с Владиком, почитал стихи и уснул без задних ног. Снотворного не принимал. И ни разу до утра не проснулся.

Где-то полшестого утра заорала гитара и призывники, которые, как выяснилось, не спали до трех часов. Веселые хлопцы.

Встал, умылся. Вытер руки и морду о свитер. Не общей же было вытираться простыней.

Ночью снились дурдаши. Будто заставляли меня мыться вместе с ними в бане. Еле-еле – там же, во сне – от них отбился.

Наступил новый день.

Маленькое зернышко надежды на то, что скоро выпишут, выросло в огромное, но, кажется, не плодоносящее дерево.

Внутренний голос молчал.

Имел беседу с фельдшером. Он оказался очень простым, наивным парнем.

Он спросил у меня:

– У тебя все нормально?

Я кивнул головой. Выходило, что у меня действительно все нормально. Вот так.

Один из аборигенов присутствовал при нашей беседе и поддержал разговор:

– А чем здесь, в «дурдоме», плохо? Не работаем, кормят нас хорошо, гармошка есть, телевизор обещали. Рай.

Фельдшер очень интересовался:

– Почему же ты, учитель литературы по образованию, пишешь заметки в газету, ведь для этого надо учиться на факультете журналистики? Или я ошибаюсь?

Я не стал ему объяснять, что мало кто из хороших (речь, конечно, не обо мне!) журналистов имеют специальное образование. Такой ерунде особенно учиться не надо.

Еще фельдшер проявил подозрительную осведомленность о моей истории «болезни». Он спросил:

– А это правда, что ты детей учил писать стихи, которые одинаково читаются слева направо и справа налево?

Я ответил, что правда.

– А прочитай что-нибудь, – попросил он.

– Хотите я вам прочту палиндромы, которые напечатаны в известном московском журнале «Футурум АРТ»? – спросил я.

– Хочу, – ответил фельдшер.

Я прочитал ему смешные палиндромы из цикла «Фотоальбом» Евгения Реутова, которые знал наизусть. Я и Лера К. Карелия; Я… Ира… Татария; Я и Регина. Нигерия; Я и Надя. Дания; Я и рикша. Башкирия; Я и Лиза Р. Бразилия; Я их е… Чехия; Я и ЦРУ. Турция; Я и «нал». Алания; Я и Миха. «Химия»…

Фельдшер пришел в неописуемый восторг. Он смеялся, хлопал себя по коленям.

Восклицал:

– Ну надо же: я и Миха. Химия. Точно читается одинако. Ну точно одинако, ух, ты! А ведь у меня есть фотка, где мы с Мишкой на «химии», ты, учитель, хорошие стихи прочитал. Как они, говоришь, называются?

– Палиндромы. Или еще перевертни.

– Вот перевертни мне больше нравится. Я запомню.

Палиндром про Миху выучили также Белый и Владик. А Володька твердил наизусть перевертень Елены Кацюбы – я и ты балет тела бытия.

– Здесь есть музыка, – изумлялся Володька. – Когда выйду на волю, прочту нашим мужикам в деревне, они удивятся. Я и ты балет тела бытия. Как же так ловко получается?!

Вообще, постепенно больницу стал охватывать некий культурный подъем. Палиндромными экзерсисами и танцами под баян светская жизнь не ограничивалась.

Усатый абориген Паша заявил, что в коридоре видел Высоцкого. И что Владимир Семенович иногда с Пашей разговаривает. О чем – Паша не распространялся.

Приложив ухо к полу, Паша лег в коридоре и пробормотал:

– Вставай, Высоцкий… Я тебя отыскал.

Над Пашей стал почему-то посмеиваться агрессор Петя.

Но Паша на него не обратил ни малейшего внимания, а только добавил:

– Сейчас мы пели с Высоцким, а теперь будем пить.

Вчера призывники обсуждали жгучую проблему: потеряла Пугачева зрение или нет?

– Она ослепла, – заверил Белый, – мне сосед по палате, дурак, сказал.

– И я слышал, – поддержал Белого Ваня, – на киностудии во время съемок осветительная лампа разорвалась. Алке – в глаза. Но – прочистили.

– Точно, прочистили! – констатировал агрессор Петя.

Призывники – при всей моей симпатии к ним – поражали. Задирали психов, подкалывали над ними (даже в их присутствии). То ли они ничего не боялись, то ли они действительно?..

Один из аборигенов здорово предупредил Белого:

– Не задавайся, а то я тебя сильно стукну, у меня ума до хуя…

Когда вчера Наташа и Эмма Ивановна вручили мне передачу, я попросил их, чтобы в следующий раз они принесли побольше семечек.

Потому что надо было делиться. В больнице образовалась братская солидарность. Все старались угостить друг друга. Хоть чем. Психи уже неоднократно предлагали мне и яблочко, и булочку, и семечки…

Яблоками со всеми поделиться было сложно – не напастись! А семечками – вполне. Угостил – и все в порядке.

К сожалению, я забыл дома часы. И постоянно спрашивал у своих товарищей-призывников – сколько времени?

Записывал время в дневник. За сегодняшний день возникли такие цифры. 7.55. 8.30. 9.45. 10.25. 10.45. 11.25. 14.20. 19.20.

Некоторых из наших начали выписывать. Других – хотя бы обследовать. А до нас с Владиком никому почему-то не было никакого дела. Но хорошо, что мы хоть держались вместе. Вдвоем всегда легче.

Владик раньше отказывался от книги «Лирика поэтов трех веков», а последние дни читал взахлеб. Он впервые в жизни прочитал стихи, которые не являлись обязательными по школьной программе.