Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных Страница 12

Первое мая

Детство золотое, праздник Первомай —только это помни и не забывай…Потому что в школу нынче не идем.Потому что пахнет счастьем и дождем.Потому что шарик у тебя в руке.Потому что Ленин — в мятом пиджаке.И цветы гвоздики — странные цветы,и никто не слышит, как плачешь ты…

Трамвайный романс

В стране гуманных контролеровя жил — печальный безбилетник.И, никого не покидая,стихи Иванова любил.Любил пустоты коридоров,зимой ходил в ботинках летних.В аду искал приметы раяи, веря, крестик не носил.

Я ездил на втором и пятом[19],скажи — на первом и последнем,глядел на траурных красоток,выдумывая имена.Когда меня ругали матом —каким-нибудь нахалом вредным,я был до омерзенья кроток,и думал — благо, не война.

И, стоя над большой рекоюв прожилках дегтя и мазута,я видел только небо в звездахи, вероятно, умирал.Со лба стирая пот рукою,я век укладывал в минуту.Родной страны вдыхая воздух,стыдясь, я чувствовал — украл.

Соцреализм

1.

Важно украшен мой школьный альбом —молотом тяжким и острым серпом.

Спрячь его, друг, не показывай мне,снова я вижу как будто во сне:

восьмидесятый, весь в лозунгах, годс грозным лицом олимпийца встает.

Маленький, сонный, по черному льдув школу вот-вот упаду, но иду.

2.

Мрачно идет вдоль квартала народ.Мрачно гудит за кварталом завод.

Песня лихая звучит надо мной.Начался, граждане, день трудовой.

Всё, что я знаю, я понял тогда —нет никого, ничего, никогда.

Где бы я ни был — на чёрном ветрув чёрном снегу упаду и умру.

3.

«…личико, личико, личико, ли…будет, мой ангел, чернее земли.

Рученьки, рученьки, рученьки, ру…будут дрожать на холодном ветру.

Маленький, маленький, маленький, ма… —в ватный рукав выдыхает зима:

Аленький галстук на тоненькой ше…греет ли, мальчик, тепло ли душе?»

4.

Всё, что я понял, я понял тогда —нет никого, ничего, никогда.

Где бы я ни был — на черном ветрув черном снегу — упаду и умру.

Будет завод надо мною гудеть.Будет звезда надо мною гореть.

Ржавая, в чёрных прожилках, звезда.И — никого. Ничего. Никогда.

От самого сердца

Заозерский прииск. Вся власть — одинпрезапойный мусор. Зовут Махмуд.По количеству на лице морщинот детей мужчин отличаешь тут.Назови кого-нибудь днем «кретин» —промолчит. А ночью тебя убьют.

А обилие поселковых шлюх?«Молодой, молоденький. О, чегопокажу». «Мужик-то ее опух —с тестем что-то выпили, и того».Мне товарищ так говорит: «Я двухсразу ух». Ну как не понять его?

Опуститься, что ли? Забыть совсемобо всем? Кто я вообще таков?Сочинитель мелких своих проблем,бесполезный деятель тихих слов.«Я — писатель». Смотрит, как будто: съем,а потом хохочет. Какой улов.

Ах, скорей уехать бы, черт возьми.Одиссея помните? Ах, домой.Сутки ехать. Смех. По любой грязи.Чепуха. Толкай «шестьдесят шестой»[20].Не бестактность это, но с чем в связи,уезжая — нет — не махну рукой?

«Фонтанчик не работает — увы!..»

Фонтанчик не работает — увы! —уж осень, но по-прежнему тепло,В сухую чашу каменные львыглядят печально — битое стекло,газеты, чьи-то грязные бинты,окурочки, обертки от конфет,нагая кукла, старые листы,да стоит ли — чего там только нет.

Глядят уныло девять милых мордклыкастых, дорогих лохматых грив.Десятым я сажусь на этот борт —наверное, заплакал бы, но ни водном глазу, — а ветер теребит,как будто нищий, что-то из рванья.Так и сидим — довольно скверный вид,скажу я вам, мой ангел, — львы да я.

Музыкант и ангел

В старом скверике играет музыкант,бледнолицый, а на шее — черный бант.

На скамеечке я слушаю его.В старом сквере больше нету никого,

только голуби слоняются у ног,да парит голубоглазый ангелок.

…Ах, чем музыка печальней, чем страшней,тем крылатый улыбается нежней…

Дом с призраком

Как-то случилось, жилв особнячке пустом —скрип дорогих перил,дождь за любым окном,вечная сырость стен,а на полу — пятно.Вот я и думал: с кемтут приключилось что?Жил, но чуть-чуть робел —страшен и вечен дуб.Бледный стоял, как мел,но с синевой у губ —мир и людей кляня, —ствол подносил к виску.Нужно убить себя,чтобы убить тоску.Жил и готовил чайкрепкий — чефир почти.И говорил «прощай»,если хотел уйти.Я говорил «привет»,возвратившись впотьмах,и холодок в ответчувствовал на губах.Но под тревожный стукставни мой лоб потел:«Вот ты и сделал, друг,то, чего я не смел.Явишься ли во снес пулькой сырой в горсти —что я скажу тебе?»…Я опоздал, прости.

«На белом кладбище гуляли…»

На белом кладбище гуляли,читая даты, имена.Мы смерть старухой представляли.Но, чернокрылая, она,навязчивая, над тобоюи надо мною — что сказать —как будто траурной каймоюхотела нас обрисовать,ночною бабочкой летала.Был тёплый август, вечер был.Ты ничего не понимала,я ни о чём не говорил.

«Ночь, скамеечка и вино…»

Ночь, скамеечка и вино,дребезжащий фонарь-кретин.Расставаться хотели, нотак и шли вдоль сырых витрин.И сентябрьских ценитель драм,соглядатай чужих изменсквозь стекло улыбался намнежно — английский манекен.Вот и все, это добрый знакили злой — все одно, дружок.Кто еще улыбнется такдвум преступно влюбленным — Богили дьявол? — осенним двум,под дождем, в городке пустом.Ты запомни его костюм —я хочу умереть в таком.

Иванов

…ах, Ивановские строки.Будто мы идем по саду —ты стоишь на солнцепеке,я, подруга, в тень присяду.…эти краски, эти розы —лучше нету, дорогая.Но скажи, откуда слезыи откуда боль такая?Полон света и покоясад весенний, что случилось?Почему я плачу? Что я?Милый друг, скажи на милость.…Это бабочка ночная —словно бритвой — неумелос алой розы улетая,сердце крылышком задела.

Одним мурлыканьем