Людмила Леонидова - Абрикосовый мальчик Страница 12

– Какую? – Полина выразительно бросила взгляд на голое тело шефа.

– Нет, дурочка, для этого у меня желающих хоть отбавляй. Покладистых и милых. Баб с тигриными повадками терпеть не могу.

«Фото мое видел», – мелькнуло в голове у девушки.

– Итак, твое первое задание: знакомишь меня со старухой.

– С какой старухой? – Полина округлила глаза.

– Бабушкой твоего возлюбленного, да не просто так, просто так вон Танька или Данка меня ей могут представить, а будешь мне помогать ее обувать. И особняк, на который ты положила глаз, ведь положила, признайся? – Он снова больно схватил Полину за подбородок. – Так вот, этот совсем крошечный особнячок, небось бывала в нем? Нет? Бывала! Ишь, как глаз загорелся. Так вот, этот домик должен плавно перейти ко мне!

– Нет. – Полина сказала это тихо, но твердо. Лук подпрыгнул от злости и закричал так, что два лба, стоявших по ту сторону дверей, робко заглянули в гостиную.

– Что ты сказала?

– Все в порядке? – пробасил один из горилл.

– Она сказала «нет». – В голосе Лука послышалась не только угроза, но и удивленные жалобные нотки, он вроде жаловался охране. Те поняли его по-своему. Они мигом подкатились к девушке и грубо схватили ее с двух сторон. – Пошли вон, сам справлюсь. Ну-ка, ползи ко мне сама, ползи, сучка.

Полина стояла как вкопанная, не желая шевелиться.

– Нечего из себя строить девушку благородных кровей. Я за полчаса навел о тебе справки, о твоей голой заднице, выставленной по всей Москве, об отце – заезжем цыгане, о матери – шлюхе и пьянице, об отчиме, который трахал тебя с двенадцати лет, и о старом развратнике Чаплине. Или забыла такого красавца?

– Не было этого! – зло сверкнув глазами, выкрикнула Полина.

– Что, отчима не было?

– Отчим был.

– Так-то лучше. Ты ведь от него в Москву вспорхнула, а? Или баба чаплинская наехала? – Лук был отлично осведомлен.

– Нет. Я фотомоделью собиралась стать. – В голосе Полины было столько твердости, что Лук подивился.

– А кто тебе не дает? Обязательно станешь! Хоть голливудской звездой, хоть фотомоделью, только немного поработаешь на меня. Я с Максом договорюсь. У тебя будут деньги, все будет!

– Нет. Мне не надо ничего, и денег ваших тоже. А Макса оставьте в покое!

– А-а, значит, успела и с ним... а у него жена, ребеночек, так-так. Значит, тебе от меня ничего не надо, а потому работать на меня ты не желаешь?

– Нет.

– Тогда поговорим по-другому.

Ворвавшиеся двое бугаев, по знаку Лука подхватив Полину под руки, поставили ее перед ним на колени. Лицо Полины буквально касалось его выставленного вперед живота. Тело Лука, несмотря на умащивание дорогими парфюмами, издавало неприятный запах.

От этого запаха у девушки кружилась голова и к горлу подступала тошнота.

– Что тебе делать, надеюсь, объяснять не надо, сама догадаешься. – И он опять больно приподнял подбородок Полины вверх. – Открой ротик, красавица. Вот так! А теперь приступай! Только смотри, поласковее. – Полина не шевельнулась. – Дайте ей выпить, она сразу подобреет.

– Я не пью.

– Она не пьет, слышали?

Бутылка водки, перевернутая горлышком вниз, забулькала во рту девушки.

– Хватит, – скомандовал Лук и схватил Полину за волосы. – Вот так, детка, уже лучше, молодец, значит, с тобой обо всем можно договориться. Ведь можно, правда?

Добившись того, чего хотел, Лука откинулся в кресле и закурил, а Полина, пьяно всхлипывая, упала на ковер.

– Дьявол в тебе сидит, дьявол, я вижу!

Тело не слушалось опьяневшую девушку, однако темные, глубоко посаженные глаза вполне осознанно смотрели на круглую тушу, развалившуюся в кресле.

– Тебя Бог за меня накажет, накажет! – выла она, от бессилия и злобы катаясь по ковру.

– Ишь, Бога вспомнила! – нагло рассмеялся ей в лицо Лук.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Так нельзя, сынок, тебя Бог накажет, – грозила матушка разбушевавшемуся отпрыску, бросающему камни через церковный забор в соседских ребятишек.

– Они первые, – в злобе кричал маленький Лука, – они обзывают меня поповским отродьем.

– А ты прости их, сынок, прости, – увещевал батюшка своего единственного сына, – они безбожники, а потому не ведают, что творят.

– Ведают, они нарочно подставили мне ножку, а когда я споткнулся и упал, бить меня стали. Ну, пожалеют! Завтра я подстерегу Петьку, когда он один будет, я знаю, это он всех подговорил, тогда-то я все объясню ему... – Маленький, но упитанный, совсем не в тщедушного отца, поповский сын сжал кулаки.

– Вот вырастешь, обучишься в духовной семинарии, тогда и будешь объяснять, раскроешь им, слепцам, глаза, – бубнил поп.

– Не дождетесь, – в сердцах шептал Лука, – в светскую жизнь хочу, чтобы мстить врагам. Не буду я щеки подставлять, не буду!

В ушах мальчика до сих пор стояла дразнилка: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил».

– Ты, поповское отродье, – кричал ему самый рьяный враг Петька, сын председателя соседнего колхоза, – мамка сказала, что вам нельзя есть мяса в пост. Нельзя, правда? Приходи, батя свинью заколол, я тебя салом накормлю. Тебе ведь сала хочется и мяса? У них и у собаки пост тоже, ведь сказано – поп ее за это убил! Ха-ха-ха! Попенок!

Батюшку Серафима назначили в этот приход недавно. В убогий подмосковный поселок Луговой, где некогда находилось поместье князей Дороховых, в построенную ими церквушку, давно пришедшую в негодность, хлипкую и неремонтируемую. Прихожан раз два и обчелся. Из соседних колхозов несколько беззубых старух, добирающихся сюда в основном на праздники, да тайком крещенные дети – вот и вся паства. Когда бабушки умирали, их дети даже отпевание не заказывали. Прихожан отпугивали местные власти, к батюшке Серафиму аж двух колхозов председатели и сам партийный секретарь не поленились, притопали. Кулаки, которые они показали, были увесисты, советская власть харчевала их сытно.

– Ты людей наших с толку не сбивай. Им работать надо, а не твоему Богу молиться. Смотри мне, никаких венчаний! – пригрозил секретарь. – Молодежь чтоб не трогал!

Батюшка Серафим ни духом сильным, ни телом не отличался, и если бы не жена его, крепкая розовощекая матушка Аксинья, не смог бы утвердиться здесь, в поселке Луговом. Сам поселок состоял из нескольких деревенских изб и двух блочных домов, построенных для работниц чулочной фабрики на лесной вырубке. В нем работало все женское население. Центром поселка считалось небольшое сельпо, где мужики пропивали все свои деньги, заработанные на цементном заводе, располагавшемся рядом с фабрикой. По соседству с поселком раскинулись два колхоза, что выращивали картошку. Работников там и вовсе не было – несколько рано состарившихся женщин, к которым каждую осень на подмогу пригоняли студентов и москвичей с предприятий. Своя молодежь в колхозах не задерживалась, как лет четырнадцать стукнет – кто в техникум, кто в ПТУ, словом, в Москву подавались.

Бывшее имение Дороховых было сильно запущено: дворцовый ансамбль с фонтанами и скульптурами покрылся вековой плесенью, картины в залах и мебель требовали реставрации. Но деньги, выделяемые на культуру, местные власти тратили по своему усмотрению. Даже сторожу зарплату платили нерегулярно, а потому мрамор со ступенек дворца подворовывали, сортовые плодоносящие деревья, привезенные сюда много лет назад, выкопали и растащили по деревенским дворам, даже крышу дворца пробовали разбирать.

Когда сыну приходского священника Луке исполнилось семь лет, в местную школу, где все знали друг друга, он ходить категорически отказался. Мало того что поповский сын, так еще уродился Лука толстяком, и жизни ему костлявые дети пролетариев не дали бы все равно.

Матушка, сбросив рясу, спозаранку тайком возила сынка на автобусе в ближайшую московскую школу.

Там никто не знал о том, что родители Луки были не служащими в подмосковном городке, а служителями Бога.

С этой биографией, закончив десятилетку, способный мальчик Лука поступил в университет. Правда, слабого и физически, и духовно отца Серафима он вообще из своей жизни вычеркнул. «Умер» – написал он в анкете при поступлении в вуз.

– Грех отца при жизни хоронить, – крестилась матушка, – прости его, Бог!

– Грех такими нищими быть, как вы, – бурчал про себя Лука, высчитывая в университетском буфете гроши, чтобы хватило на обед из трех блюд. Компот за десять копеек из сухофруктов за него съедал пронырливый паренек Игорь. Москвичу, сытому и модному сокурснику, Лука очень завидовал. Все звали его Гариком. У Гарика всегда водились деньги, и одевался он в фирменное шмотье. У него единственного были настоящие американские джинсы, не какие-нибудь самопалы, которые вместе с пуховиками, вошедшими в моду, юркие вьетнамские студенты впаривали сокурсникам. Кожаная куртка на Гарике и портативный магнитофон с хитовыми записями вызывали восхищение всех девчонок.

Хитрый Лука долго приглядывался к модному Гарику. Где он на все это берет деньги? Матушка раз в месяц, притащившись из Лугового на перекладных аж до самого общежития, привозила ему в белом узелке свежих яиц, огурцы собственного посола, грибы и капусту. Все продукты тотчас же разбегались по общаге. Таков был закон.