Иржи Грошек - Большая реставрация обеда Страница 12

Теперь – о даме…

По поводу женщин у меня три беды: я не помню – как они выглядят, я не помню – как их зовут, и знать не хочу – от кого они забеременели. Потому что это меня расстраивает. Допустим, в четыре часа утра к вам в гости врывается сильно беременная брюнетка и заявляет, что ее зовут Матильдой. Я считаю, что это лишняя информация. Вдобавок от подобного визита можно описаться – на всю оставшуюся жизнь.

Далее – об очках…

Я раздавил их, когда забрался к даме в автомобиль. Уселся на переднее сиденье и почувствовал, как подо мною что-то хрустнуло. Вначале подумал, что это радикулит, потом решил, что не бывает радикулита в оправе. Сохраняя врачебную этику, я передал исковерканные очки даме, а про собственные болезни не сказал ни слова.

И наконец – о пневматическом пистолете…

Им я пугал обнаглевших от страсти голубей. Пернатые парочки облюбовали мой подоконник для откровенного разврата. Во время совокупления скребли когтями по жести, горланили лебединые песни, сотрясали оконную раму и хлопали крыльями, аки орлы. Мне приходилось вскакивать и палить из пистолета в воздух. Что только усиливало голубиную страсть к моему подоконнику. Видимо, их возбуждал птичий секс в экстремальных условиях.

Совмещая эти четыре факта, я понял, что вляпался в детективную историю…[9]

Моей «истории» на вид было лет двадцать пять, а на самом деле – тридцать. В женских глазах копятся фотоснимки, а после определенного возраста – проявляются. И только по количеству отщелканных кадров можно определить возраст женщины. Она, как опытный фотохудожник, может на глаз установить расстояние до «объекта», оценить перспективу, выбрать нужный ракурс и «снять» его до прихода жены. А на данный момент повествования я был свободен, ну если женат, то не очень…

– Так, так, так, – сказала дамочка, наводя резкость, чтобы я хорошо получился на переднем плане. – Что мы имеем?

Мы имели несвежего мужчину сорока лет с мозгами шестимесячного бабуина. Это было ясно любому фото-аппарату. Дамочка между тем отъехала на квартал и припарковалась у ближайшего фонарного столба, чтобы я не чувствовал себя одиноко.

– Незнакомая местность, – беспокойно констатировал я, поскольку меня редко выпускают за пределы своего квартала разные питейные обстоятельства.

Сейчас уже можно признаться, что второе пришествие Сальвадора Дали предотвратили мои родители. Когда в пятилетнем возрасте я нарисовал лошадку, потрясенные мама и папа отобрали у меня цветные карандаши, дабы я с детства не загремел в психиатрическую больницу. То есть реинкарнация в полном объеме не состоялась. А душа несчастного Сальвадора Дали отлетела обратно в смирительной рубашке. Это к тому, что сейчас я машинально попытался изобразить бутылку – пальцем на ветровом стекле автомобиля. Получилась – лошадка.

Наверное, дамочку звали Галá в нынешней реинкарнации, потому что она вздохнула, мол, «как хорошо я знаю своего Сальвадора», открыла «бардачок для перчаток» и вытащила оттуда бутылку джина «Гринолз».

«Телепатия и телепортация спиртных напитков крепостью свыше сорока градусов!» – подумал я, хотя такие способности давненько у меня не проявлялись…

Первым делом я отвинтил крышечку и понюхал содержимое бутылки – на тот случай, если дама решила, что я инопланетянин и употребляю тормозную жидкость. Пришел к выводу, что телепортация прошла успешно, и сделал пару глотков.

– Ты меня совсем не узнаёшь?! – спросила дама.

Я пожал плечами, от комментариев воздержался, а просто ответил:

– Джин как джин.

На самом же деле я всегда подозревал, что постоянно сталкиваюсь с одной и той же дамой. Только она поразительным образом гримируется и называется разными именами. Анна, Донна и так далее… Каждый раз, проверяя женскую конструкцию на совместимость, я обнаруживал только небольшую модификацию. Основное устройство функционировало типично для этой серии и, если надавить на носик – ругалось. А если взять за колено – хихикало.

Однако женщины сталкиваются с аналогичными проблемами… Один подлец стал захаживать к незамужней даме со своей колбаской. И здесь речи нет об аллегории, а только о докторской колбасе. Приходил подлец ранним вечером, ставил на стол бутылку дешевого вина, распаковывал снедь, отчекрыживал ровно два ломтика – по три миллиметра каждый, если смотреть на ломтики в профиль, и заворачивал свою колбаску обратно, чтоб по дороге домой она не испачкалась. При этом подлец постоянно жаловался на свое тяжелое материальное положение и брал у женщины деньги – «взаймы на трамвай…».

А другой негодяй пригласил незамужнюю женщину на прогулку. Мол, как хорошо прохаживаться романтическими вечерами по историческому центру города. Когда же они отмахали марафонскую дистанцию и наша дама держалась только на перспективах выйти замуж, этот негодяй слегка замялся и сообщил, что ему приспичило отойти на минутку. Юркнул в кафе по соседству и был таков. «Дело житейское!» – подумала дама и стала терпеливо дожидаться своего романтически настроенного кавалера. И через какое-то время он появился, отер платочком уголки губ и объяснил причину своего внезапного порыва. «Сосисочку скушал!» – сообщил он и сделал даме заманчивое предложение – пройтись еще раз по историческому центру города. В смысле – отважиться на вторую марафонскую дистанцию…

Но самое смешное, что эти два эпизода произошли с одной и той же дамой. И подлец, по замашкам, был тоже – один…

И покуда я размышлял на переднем сиденье о двойниках – выпил к чертовой матери полбутылки джина. И теперь, после джина, мне полагалось читать стихи, потому что своих прозаических трудов наизусть я не помнил…

Имеются в реальностиВсего четыре крайности,Всего четыре крайностиУ этого стола!От крайности до крайности —Стол пуст до чрезвычайности,Стол пуст до чрезвычайности!Ла-ла, ла-ла, ла-ла!Какой чудесный был обед,Представь – и фрукты, и паштет…Собака лаяла в ответ:«Жаль только – рецензентов нет!»

Автомобильная дама отобрала у меня джин и заметила, что на самом деле «рецензенты есть». А именно – Меценат с большой буквы. Который предлагает солидную премию за лучшее произведение, написанное в жанре исторического романа. Честно говоря, меня тронули ее слова, но лучше бы она отдала мне джин обратно. Потому что я непризнанный гений, без права досрочного освобождения. Все мои произведения сейчас находятся в коробке из-под обуви и, кстати – вместе с обувью. Что же касается авторских публикаций, то можно вспомнить замечательную чешскую пословицу: «Читала – читака, писала – собака…»

– Премия присуждается за неопубликованный роман, – пояснила дама.

Я признался, что покуда романа у меня нет. Только четыре главы с двумя аппендицитами – про Помпеи и Прагу.

– Пусть будет повесть, – согласилась дама.

Недолго посовещавшись, мы вернулись ко мне домой за коробкой из-под обуви, чтоб не с пустыми руками ехать к Меценату. А чтобы в дороге я не нервничал, прикупили еще одну бутылку джина. Я даже не удосужился спросить у дамы – как ее зовут. А также не представился сам. Но здесь еще не было ничего криминального…

Сатирикон

Satiricon libri

Но самым роскошным и наиболее отмеченным народной молвой был пир, данный Тигеллином, и я расскажу о нем, избрав его в качестве образца, дабы впредь освободить себя от необходимости описывать такое же расточительство.

Что нашептал ему Тигеллин – мы никогда не узнаем…

После заговора Пизона император охотно верил всякому доносу, остроумно предполагая, что ежели воробья обвинили в истреблении овец, то какая-то доля правды в этом есть. А недостаточный размах крыльев – дело поправимое. И если два свидетеля подтвердили под присягой, что видели собственными глазами, как вышеназванный воробей летел над лесом, а в когтях держал овцу – уже можно ловить преступника и составлять опись имущества. «Загородный домик в Байях (Casa Praetorium) – одна штука; родовое поместье в Кампании (Familia Penates) – одна штука; городское жилище на Эсквилине (Domus Urbis) – одна штука…» Как будем делить имущество врага народа?! «Львиная доля – в казну императора; пятнадцать процентов – Тигеллину; две ночные вазы (Hydria Urna) – безутешной вдове…» И если «свидетели засвидетельствовали», что ты аномальный воробей – не надо кочевряжиться! А лучше покаяться в грехах, составить правильное завещание и со спокойной совестью вскрыть себе вены. Чинно и благородно!

Памятка «вскрывающимся»: «В завещании должно быть обязательно упомянуто имя Нерона, иначе воля усопшего считается недействительной, а завещание поддельным! В этом юридическом случае имущество преступника целиком поступает в императорскую казну…»

«Я, Гай Петроний Арбитр, признаю́ себя виновным в том, что злоупотребил доверием кесаря нашего, Нерона, и примкнул к заговорщикам с целью насильственного свержения государственной власти. Добровольно ухожу из жизни и завещаю: родовое поместье в Кампании (Familia Penates) – императору нашему, Нерону, в знак глубочайшего сожаления о содеянном; городское жилище на Эсквилине (Domus Urbis) – главному казначею нашему, Тигеллину, который своевременно раскрыл мои гнусные замыслы; загородный домик в Байях (Casa Praetorium) – моей безутешной вдове…»