Клим Каминский - Рассказы Страница 12

Aufsteiger — человек, преуспевающий в работе, в карьере.

Beschworen — заговаривать, заклинать.

Bereden, das — сглаз.

Einwohner — обитатели, жители.

Fisseln — моросит.

Flockenvollnahrung — еда на основе хлопьев.

Gebabbel, das — пустой разговор, треп.

Gobelmasse, die — алкогольные напитки.

Hanfling — доходяга.

Ingendwann ist alles ausgestanden — когда-нибудь все образуется.

Leck' mich am Arsch — поцелуй меня в задницу.

Malochen — ишачить, горбатиться.

Oberdoll — выдающийся, отменный.

Pappnase — дурак.

Pfirsich — репа, чайник, кочан, в общем, голова.

Riechorgan — орган обоняния.

Scheisse, die — дерьмо.

Tranmaune — автомобиль мечты.

Zig Heil — он и есть, Zig Heil.

Боящийся в любви несовершенен

Телефон только коротко взвизгнул, не успев разразиться неземными трелями — я поспешно схватил трубку, уже зная: она! это она! — Алло! Да!

— Здравствуй… Ты не мог бы ко мне приехать?.. Нам надо поговорить… — сказала она нерешительно, да, впрочем, я знал, отчего.

— Конечно!.. Уже выхожу!

— Жду… Пока.

— Бегу, бегу!

Небрежно бросив трубку, я мигом напялил ботинки и выскочил на улицу, из дверей подъезда заметил приближающийся к остановке троллейбус, рванул вперед, и только втиснувшись внутрь, прислонившись к дверям, расслабился.

Я не помню, как мы с ней познакомились, учились вместе с первого курса. Зато помню начало нашей любви. Ничего, то есть, «с первого взгляда» не было, уже годом (кажется) позже, на чьей-то даче, летом… в деревне покупали молоко, хлеб, так пошли вдвоем (с нею), сумерки, лесом, потом полем, болтали, смеялись, смущались (так, ниочем), в высоте скапливались и сталкивались грозовые тучи, картинка была: золотое поле, темно зеленеющий лес по краю, фиолетовое непрозрачное небо, три цвета, ничегошеньки больше на всем свете и никого. То есть, обратно шли, почти бежали, вверху все потяжелело, набрякло, хохотали громы, молнии, но гроза никак не могла начаться, темнота усиливалась с каждым мгновением и с каждым ударом, торопились изо всех сил, и только добрались до места, как небеса рухнули — а мы спрятались под навесом, полная темень, ночь уже, сплошная серебристая пелена воды, одни только частые молнии выхватывали из темноты неподвижные отпечатки мира, ставшего только одинаковыми яркими (черно-белыми) кадрами, все замерло будто, задержало дыхание, и только вода неслась, падала, бешено, нескончаемыми потоками. Я не знаю (не могу знать), отчего и как это произошло, да и, пожалуй, ниотчего именно и никак, но прижавшись друг к другу (тесно), мы… нас затянул сметающий поток (воды, любви), обрушившись дождем с неба, захлестнул и потащил.

Какая странная, божественная… механика! Огонь сменяется водой, еще мощнее, еще неудержимей пожара, как река и как прилив, то есть, не сравнил бы я это ни с ударом молнии, ни с финским ножом, это тучи, копившие влагу, полневшие, тяжелевшие, наливаясь, пока не набралась какая-то критическая масса — и прорвало.

— Скажи, почему мы всегда как-то стыдимся, стесняемся говорить друг другу о любви?.. — Я люблю тебя…

И все мысли только об одном, и сердце уже не стучалось, а вздыхало влажно и нежно, и руки дрожали, и дыхание тяжело. И счастье! Жизнь приобрела смысл, цвет, необходимость. Да не только жизнь — у всего мира появились смысл и цель. И смысл этот, и цель эта — все внимание мира сосредоточилось на искрящихся ее глазах, удивленно, восторженно и добро раскрытых навстречу ему.

Иногда я испытывал сильнейшее желание взять ее за плечи, встряхнуть хорошенько: «Ну, приказывай!.. Ты же можешь, ты, и только ты имеешь на это полнейшее право, только тебе одной дозволено! Помыкай же мной, вей из меня веревки!» Но иногда понимал, что она и сама все знает (без дураков), только для чего ей все такое?..

Жить надо не «зачем», а «для кого». Changin' my life with a wave of her hand.

Я уже не различал, где я и где она… не то чтобы мы стали одним целым (или что там еще), напротив, мы были разными, как… мужчина и женщина, белое и черное, верней, как фиолетовое и алое (причем алым всегда была она), но граница оказалась размытой, то есть, как если указательными пальцами слегка растянуть углы глаз, если вы понимаете, о чем я…

Так или примерно так утекли два года, когда мне пришлось уехать, надолго уехать, далеко (в армию, во флот, неважно), на два года… двадцать четыре месяца, семьсот дней, сколько же минут и секунд! Господи, помилуй!

— Я вернусь, жди…

— И отчитаешься мне за каждое мгновение, прожитое без меня!

Чтобы выжить, во имя ее, мне приходилось защищаться, то есть относиться ко всему, что происходило со мной, как к чему-то давно решенному и естественному, даже уже произошедшему. А замысел — долгая, почти бесконечная разлука — замысел этот оказался воистину чудовищен… тут и появилась чертова эта пословица.

«С глаз долой — из сердца вон?» — бесконечно повторял я с боязнью, стоя в душе, замерев и закрыв лицо ладонями. Меня нисколько не волновало «быть или не быть», это так… неважно, то есть, вот другое: «любит — не любит»? К сердцу прижмет? К черту пошлет?

Как я не верил, не желал верить!.. Может, все оттого, что я как-то не так (неправильно) обнял ее при встрече? Мне, может, показалось, но ее глаза ведь и вправду сияли звездочками когда я вошел!.. я пел, радовался (глядя на нее), отблески ее глаз, искорки…

— Странно… (после моего возвращения она очень часто стала повторять это слово: «странно») Почему ты не говоришь ни о чем?..

— Стихи, положим, вздор… — невидимо улыбнулся я (темно) и потянулся к ней. Она отстранилась, тут-то я вспомнил поговорку:

— Ты меня любишь?

— …

Я тихо напевал, бормотал, криво улыбаясь, не зная, как это… белый, как белое знамя, скрипя зубами, как в аду — банально, пошло, смехотворно: ждала — не дождалася… «Ха-ха!» — вот как мне смешно, — «хахаха!!» Золотинка моя, солнечный зайчик, что же это такое… случилось?

Ничто на свете, само провидение было не в силах разлучить нас — она сделала это своими руками.

С тех пор, как она наговорила мне… все… словно в полусне, по инерции, оживая только в те минуты, когда мы еще бывали вместе (чего она стала избегать —?). Апатия и безразличие, паутина, кисель, гибель, да, наверное, гибель, наверняка… Все смешно, ненужно — на что это, если она умерла? И почему мне отказано даже в том малом, чего я хотел от жизни… когда-то, когда еще хотел… За что, ведь даже вошь, говорят, и та имеет право любить, и той не запрещено законами, а я как же?!

— О чем думает трамвай?..

— Он мечтает стать паровозом…

Снова и снова, слишком много, думал о ней: что же, ну что в ней такого, есть и красивей в десять раз, но разве одна только красота? она нужна мне и что еще!

Я даже скрутил себя, мол, и ладно, сами-с-усами, надо только… чтоб все по-новому, совсем по-новому… научиться жить одному… но, оглянувшись, понял, что эта другая жизнь была бы не без нее, а скорее вопреки, назло ей; а без нее нету у меня никакой жизни. Ведь я всего только шмель, вьющийся вокруг ее бедра.

— За что ты продала бы свою бессмертную душу? Есть что-то такое на свете? — Наверное… не такое, а такой. За кого-то…

Немало от привычки — я привык к тому, что она не танцует; что мурлычет, если покусывать мочки ее ушей; привык к тому, что на шее у нее родинка, совсем небольшая, когда она смущается, то (легонько) трогает ее рукой — эти привычки менять сложно, страшно, не хочется нисколько! Я знаю ее — как никто на всем белом свете! я помню (ее), помню родинку на шее, помню, крохотный волосок на ее левой груди, у самого соска… я знаю, она просто отвыкла от меня (от того, что я рядом), забыла, что она любит меня, знаю, дело лишь за временем, она все вспомнит! Но сам себе не верю.

Оказалось, что я думаю о «нас с ней», рассчитываю на «нас с ней», примеряюсь к «нам с ней», теперь же надо было возвращаться к первому лицу, единственному числу, к самому рождению на свет, вс? сначала — но все эти «я», «мне», «мое» просто невозможны!

Что-то и от обиды. Помню, мы с нею вдвоем (одни) ездили «на юга», и уже к концу второй недели она мне поднадоела, то есть я (даже) стал поглядывать по сторонам — то есть, хочу сказать, что, пожалуй, и не любил так сильно до того. Обидно что? Что она это сделала первой, не я… но здесь-то как раз все понятно — я будто вышел на время в соседнюю комнату, оставив ее (одну) среди других людей и, сам того не сознавая, ожидал по возвращении застать (ее) в том же положении, в каком покидал — для меня в «комнате» времени никакого будто не прошло, для нее же произошло много… всего… ее украли у меня!.. чем завлекли, как запутали, оплели — бес их знает! — Мне кажется, что все любовные истории написаны про нас…

— Милый, все они плохо кончились!