Максим Балаба - Повесть про крепость Страница 12

Пить Богдан начал не от отчаяния, ни от того, что всё потерял, а именно, чтобы затопить ту яму, в которую столкнули, сбросили его. Обдирая ладони о неровные края, цепляясь за корни и выступающие камни, он пытался удержаться, но руки скользили, хватался за твердое, а попадалась только мокрая глина, она скользила и он — на дне… Какой-то внутренней потребности пьянствовать не было, но сильна все-таки русская культурная традиция, в этом Богдан отдавал себе отчёт: если у тебя большие неприятности — ты должен бухать. Однажды, он отчитывал одного молодого рабочего за несоблюдение техники безопасности, в сердцах орал на него: вот оторвёт тебе руку, что ты делать будешь, без работы останешься, жены не найдёшь — калека ни кому не нужен, понимаешь?! Что будешь тогда делать? Отвечай, я тебя спрашиваю!» И тот ответил, спокойно так: «Пенсию дадут, квасить буду». То есть, человек, вполне благополучный и здоровый, рассматривал пьянство как возможную жизненную перспективу, возможную, на случай беды.

С самого начала июля проживал Богдан безвылазно на даче у своего двоюродного дяди. Сорок километров от Шахтерска всего, но уже вне досягаемости преследовавших его украинских милициантов — Россия, другое государство. Сказать по правде, в последнее время никто особо его не искал и в Шахтерске, но уж очень захотелось уехать, как то враз опостылил казавшийся родным город.

Люся, измученная сплетнями и деланным сочувствием, в котором только злорадство, отпросилась у главного врача и уехала в Харьков к своей маме. Богдану не звонила, на звонки отвечала неохотно — считала его виноватым во всех бедах и однажды даже сказала, что в у них вряд ли есть совместное будущее.

Дача была расположена в чудесном месте на берегу Донца. Если залезть на крышу гаража — там устроено нечто вроде смотровой площадки с перилами — то вид открывается просто завораживающий: Река извивается двумя неполными знаками бесконечности, тёмная, среди белых обрывистых берегов. С той стороны холмы мельчают и покуда видно глазу превращаются в волнистую степь. Справа к реке уходит темно-зеленый клин — это Киселёва балка, отсюда видны только верхушки деревьев — они вровень с дачными садами, на самом же деле балка очень глубокая, а на дне её — вековые дубы. Дядина дача — вторая с краю, удобно пройти по узкой дорожке вдоль балки вниз, триста шагов и ты — на небольшом илистом пляже. Искупался — чудесно, обратно только лезть бывает тяжеловато.

С самого утра, несмотря на треск в черепной коробке, Богдан обычно пребывал в самом что ни на есть философском настроении. Просыпаясь с рассветом, он брался за тяпку и размышлял о превратностях своего бытия. Часов до десяти, пока жара не становилась изнурительной, работал: полол, поливал, обрезал. Этот труд приносил ему радость, хотя он был человеком городским и никогда сельским хозяйством ранее не интересовался. А тут понравилось, появилось множество вопросов — благо был интернет (ноутбук с мобильным), да и сосед дед Андрей подсказывал что да как.

Ближе к обеду Батула лез в погреб, доставал пиво и на два — три часа был занят таранью и воблой. Потом с удовольствием спал в прохладе полуподвальчика и, по настроению перекусив, садился на велосипед и ехал в местный магазин. Продавщица Таня за небольшое вознаграждение покупала ему рано утром на базаре свежее мясо и вяленую рыбу, а у неё в магазине он брал хлеб, макароны и консервы, ну и пиво, естественно. Спиртное его не интересовало, так как в подвале были аккуратно складированы пять ящиков с наклейками Шахтерского ликёро-водочного (в Ростовской области водка в основном палёная, а умереть от суррогатного алкоголя пока не входило в его планы). Продавщица улыбалась и явно благоволела к Богдану, но во-первых была явно не в его вкусе (долговязая и костистая), а во вторых — не было ни времени, ни желания заводить какие бы то ни было отношения. Где-то раз в неделю Батуле приходилось пропускать дневное пиво, садиться за руль и ехать в городок, на встречу с местной куртизанкой — так было комфортней в плане отсутствия необходимости врать.

Вернувшись на дачу, Богдан отдыхал под абрикосой от велопробега, потом шёл купаться на речку и приступал к приготовлению ужина. Ежевечерние гости его дед Андрей, Василий Савельевич и Степан Тарасович были очень благодарными едоками и Богдан старался, как мог. Ассортимент блюд был довольно непритязателен, но ведь и не еда, собственно, готовилась, а закуска.

Около семи начинали подтягиваться гости, гружённые сумками с кабачками, синенькими, огурцами, помидорами, сладким болгарским и горьким перцем, картофелем и прочими дарами их плодородных участков. По какому-то странному, почти мистическому совпадению за столом всегда оказывались только три человека: или Степана Тарасовича не пускала супруга или Василий Савельевич уезжал в гости к дочери, а тот единственный раз когда они пришли вместе — отсутствовал дед Андрей — уехал в город за пенсией.

Разговоры велись долгие и тем, в основном, было две. Первая и самая важная по времени обсуждения и по накалу страстей — политика, причём обсуждали как текущие новости, так и общий, так сказать, ход истории и стратегические задачи на будущее. Политика и история когда то очень интересовали Богдана, но со времени окончания института на это увлечение просто не было на времени ни сил и максимум, что он делал, так это старался следить за новостями, чтобы не выглядеть полным дикарём. Но теперь Богдан отводил душу — ему было интересно с этими разными, но такими интересными людьми.

Самым бывалым в полном смысле этого слова был дед Андрей. Ему было семьдесят два года. Всю жизнь проработал токарем на заводе Октябрьской революции — единственном в Союзе заводе, который делал магистральные тепловозы. Рабочий — интеллигент в полном смысле этого слова. Наверное, такими были в начале двадцатого века сознательные большевики. Смысл его политической философии сводился к общеизвестному тезису: «Народ достоин своих правителей». Самыми главным упырём современности считал Горбачёва, потом — Ельцына и Кравчука. Во время перестройки правители предали свой народ, сдали его на растерзание врагам и хаосу, но и люди за время брежневского правления разбаловались, расслабились, отвыкли работать, захотели только потреблять, потому и попустили предательство. Оценивать людей при власти надо не потому, что хотелось бы нам в идеале, а потому, что они могли сделать в своё время, а что сделали в действительности. Оценивать надо по пользе, которую они принесли народу в целом, народу как единому живому организму. Так, Лукашенко — молодец, а наши говнюки все, а последний вообще позорник: Народ вымирает, девочки наши хорошие проститутками за бугром, наркомания, рожать некому, дети больные и шклявотные. А этот всё с голодомором носится. Да, устроил Сталин голодомор, но не было у него другого выбора — не отдавал украинский крестьянин хлеб добровольно, не хотел батрачить в колхозах — надо было сломать куркулей наших, иначе город загнётся, заводы станут, начнётся хаос и куркули наши тоже бы сгорели в том ужасе, который последовал бы за развалом страны. Через колено ломали, ну так, а исполнители то не из Сибири приехали, наши же и стояли с винтовочками в загранотрядах. Если каяться, то всем, а не на Москву валить. Или вот прихвостней фашистских этих взять, бандеровцев. Шла большая война, и выбор был только такой: ты за наших или за немцев, всё! Точка! Остальные рассказы про борьбу за незалежную украину — это бредни, прикрывающие предательство. Какую независимость несут нам фашисты было понятно сразу — они нас даже за людей не считали: так, скотина рабочая в лучшем случае. Ветеранов уже совсем мало осталось, вот уйдут последние, тогда святую правду о войне могут переврать и тогда конец народу, конец украинцам. А мы все западенцев да эмигрантов западенских слушаем — и верим, будто они более настоящие украинцы. Дурость это, может и украинцы они, но другие, жили они отдельно сотни лет у себя в Польше, а потом в Австро-Венгрии, порядки у них другие и нрав другой, взгляд на мир другой, и характер другой. Характерами мы с ними не сходимся, вот в чем дело! Тут как с людьми: вроде оба неплохие, а ужиться вместе не могут! А вот с Россией одним государством, одним народом мы уже больше трехсот лет и расставаться нам никак нельзя. Хотят западенцы в НАТО — пожалуйста, но без нас! Наделим им три-четыре области. Дадим год, чтоб те кто хочет в эти области переехали, а кто не хочет к нам — и валите в свой Евросоюз, будет тогда легче в Германию, да Португалию ездить коровники чистить. Даже поляки в Европе на грязных работах только, а уж украинцы и подавно подтирать будут. Вон соседка у меня в Италии работала, полтора года продержалась — больше не смогла, за парализованной цыганкой ходила (фотографию видел — полутруп, а изгалялась над нашей Марусей как у нас трое живых не смогли бы). Мы с русскими — братские народы, будем вместе жить и по правде. Надо и в России, конечно, многое исправлять, недра у олигархов забрать, кавказцев обратно в горы вытурить. Много дел, но вместе справимся. Хотя, чует мое сердце, без крови не обойдётся, дубину надо брать, просыпаться. Нельзя равнодушно смотреть как все рушиться. Иначе — мы быдло и правильно, что мерзавцы эти нами правят».