Сильви Тестю - Небо тебе поможет Страница 12

Она продолжила:

— Все это гораздо опаснее, чем те глупости, которых ты боишься.

Ну вот. Я больше не понимала свою подругу. Она ведь постоянно насмехалась надо мною из-за того, что я всего боюсь. И в тот единственный раз, когда я не испугалась, она сказала, что стоило бы. Она мне объяснила, что разносчики были уличными мальчишками. Доставка товаров — не главное занятие для них. Им может прийти мысль когда-нибудь вернуться, если им понравилось что-то из моих вещей!

— Вот черт! Я об этом и не подумала!

Я не знала, что теперь делать.

— Это называется «прощупывать почву»! — уточнила она.

Она сказала, что сожалеть уже поздно, но это была плохая идея — заказать доставку на дом.

«Ты думаешь, у меня недостаточно поводов для страха, и тебе нужно мне их еще добавить?» — хотелось мне спросить.

— Сегодня, кроме всего прочего, я сплю одна в квартире, — намекнула я подруге, чтобы та перестала меня пугать.

Ужин прошел хорошо. Паскаль нахмурил брови, когда вместо щек налима увидел пару цыплят. Но это не имело значения.

— Цыплята были вкусные, — сказал он.

Взмах губки по столу, и вот от ужина не осталось и следа.

Сейчас мне жаль видеть такой порядок. Я, безусловно, чувствовала бы себя не так одиноко, если бы не прибралась начисто. Кто-нибудь из друзей мог бы и заночевать в гостиной. После наших бесед и смеха квартира кажется вымершей. На душе кошки скребут.

Люблю эту квартиру под крышей Парижа.

В детстве я жила в одной комнате с двумя моими сестрами. А теперь я одна в четырех комнатах с двумя ванными. Моя гостиная так велика, что после новогодних праздников повсюду встречаю людей, которые мне говорят: «Я был у тебя на Новый год». Я их не видела. Там было слишком много народу. Мои друзья пригласили своих друзей, в свою очередь приведших своих кузин. Все танцевали. И я тоже.

Моя квартира — единственная в здании. Она едва ли не единственная на всей улице. Я живу на самом верху офисного здания. Каждое утро сюда приходят служащие. Пиджак-галстук. Юбка-каблуки. Они приходят торопливо. Некоторых я вижу регулярно.

— Здравствуйте, Сильви.

— Здравствуйте.

— Доброго вечера.

— Доброго вечера.

Ночью шум стихает. Последний раз лифт останавливается на верхнем этаже, это я возвращаюсь домой.

Моя квартира — тихая гавань, дающая приют трем душам. Я божественно высыпаюсь, когда мы все в сборе. Но стоит лишь одной душе не прийти, и квартира превращается в ад.

Сегодня лягу спать в бабушкиной комнате. Когда остаюсь одна, сплю в другой комнате. Моя находится в глубине квартиры. В своей комнате я не слышу шумов, пугающих меня. В бабушкиной же слышу намного лучше. Она расположена прямо у входа. Я окрестила ее так после бабушкиных приездов ко мне. Бабуля уже двадцать лет не была в Париже. Любила рассказывать, как она пила кофе в пивной «1900» у Лионского вокзала. Ресторан «Голубой поезд» тоже оставил у нее неувядающие воспоминания.

Она приезжала на выходные. Накануне я всегда волновалась: бабушка приезжает в Париж, она будет ночевать у меня! Не знаю, ночевала ли бабушка за эти двадцать лет где-либо еще, за исключением дома своей сестры в Италии.

Телефонные звонки от всех членов семьи. Великое событие. Все проверяли, готова ли я к визиту бабушки Реституты.

— Хорошо согрей комнату. Ей нужна температура около 22 °C.

— Окей.

— Кровать, в которой она будет спать, не чересчур низкая? После операции на колене ей тяжело вставать.

— Нет. Кровать не слишком низкая.

Я проверила, чтобы спальня была уютной. Ванная комната? Как новая. Чистые белоснежные полотенца, подвешенные на крючки. Все вымыто и разложено по полочкам. Положить коврик перед кроватью? Нет, она может поскользнуться. Никакого коврика перед кроватью. Ночник? Работает. А Тьяго будет спать у Стефана, местного парикмахера.

— Что ты собираешься делать со своим псом? Ты ведь понимаешь, что он может запрыгнуть на нее? — спросила одна из моих тетушек.

Значит, никаких собак на выходные.

Реститута Дифолко приедет на скоростном поезде TGV, чтобы увидеть свою внучку. Меня! Я была невероятно горда. С тех пор, как я живу в Париже, мои дедушка и бабушка еще ни разу не приезжали ко мне. Сердце екнуло. Мой дедушка ведь никогда не видел эту квартиру. Слишком рано покинул нас.

Я заканчивала прокручивать в голове всю последовательность событий, когда зазвонил телефон. Я знала. Моего дедушки больше нет. Мой дедуля умер.

Вспоминаю свое детство рядом с ним. Его хриплый голос. Его итальянский, так и не исчезнувший, акцент. Истории, которые он мне рассказывал. Небылицы. Ни одной реальной истории. Мы часами рисовали. У него не было цветных карандашей. Никаких фломастеров. Он доставал все шариковые ручки, какие у него были: черная, зеленая, красная. Бумагу он брал у себя на заводе.

— Это твой завод? — я столько раз задавала ему этот вопрос! Я была в восхищении. Мой дед был владельцем завода по производству бумаги. Он руководил людьми, работавшими на него.

— Надеюсь, ты хорошо обходишься со своими работниками?

Я его предостерегала: иначе бы не любила его. Злой дед никуда не годится. Но он так никогда и не ответил.

Он так никогда и не сказал, что стол, который я изрисовала ручкой, никогда не заменят. Не сказал, что завод дает недостаточно прибыли, чтобы он смог заменить стулья, которые я царапала каблуками своих ботинок. Он так и не сказал, что его большой палец раздавило в станке, на котором он работал. Он никогда не рассказывал, что его управляющий не смыслит ничего в том, о чем говорит.

Я же знала, что он был героем.

А он никогда не говорил, что иммигранты с акцентом, как у него, в глазах общества совсем не герои.

— А ручки тоже делают на твоем заводе? — спросила я.

Он не ответил, только улыбнулся.

— А твой завод не мог бы выпускать цветные карандаши? Это ужасно — рисовать ручкой!

Меня раздражала бестолковость этого завода.

Дед засыпал, опустив голову на стол. Среди наших рисунков. Голова на руках. Он сильно храпел!

«Это хорошо, — думала я. — Когда ты главный на заводе, есть время отдохнуть».

Я смотрела на его огромные уши. Кончиком ручки щекотала в отверстии, ведущем к барабанной перепонке. Он мигом просыпался, а я заливалась смехом. Он никогда не говорил, что устал, что ему нужно поспать. Я начинала скучать. Мне хотелось рисовать с ним. Он снова засыпал. Он храпел.

У меня руки чесались, хотелось поиграть во что угодно и как угодно, но главное — пошуметь. Постоянный храп не особенно меня развлекал. Я стучала ложками по стаканам, звенела колокольчиком. Дед просыпался, всхрапывая напоследок. Я хохотала. Глаза его были совсем красными! Руками он стряхивал рисунки, прилипшие к лицу.

— Сейчас сниму свой ремень! — грозил он мне, держа руки на пряжке толстого пояса.

Он делал вид, что сейчас будет воспитывать. Это заставляло меня смеяться еще громче. Мой дед и муравья не раздавил бы. Разве он смог бы наказать свою внучку ремнем? Даже если она была настоящим diavolo — «чертенком».

На его похоронах одна из моих кузин подошла, чтобы меня поддержать:

— Для тебя это вдвойне тяжело. Он был тебе как отец, правда?

Мои слезы высохли. Меня возмутили ее слова. Я любила своего деда как деда. Он мне никого не заменял.

Бабушка теперь жила одна в своей лионской квартире. Вот решила меня навестить. Моя мама будет ее сопровождать.

Я составила парижскую программу. Экскурсия по городу на автомобиле. Надо, чтобы она увидела Эйфелеву башню и другие памятники Парижа.

— Все, что она хочет, это рассказать потом аптекарше то, что видела, — сказала мне мама по телефону.

Я не спала в ее комнате. Там был мой парень. Я спокойно спала в своей кровати.

Все было готово.

Скоростной поезд прибыл на вокзал. Стали выходить пассажиры. Количество людей, которых умудряются затолкать в эту длинную колбасу, впечатляет, подумала я, рассматривая толпу, ползущую по перрону Лионского вокзала.

Моя мама и бабушка держались за руки. Они шли не спеша. Бабушка выпустила мамину руку, как только меня увидела. Она вцепилась в мою. Она схватила мою руку и не отпускала до конца уик-энда.

Моя программа удалась. Обед в Лувре ей очень понравился. Но наибольшее удовольствие ей доставили два автографа, которые меня там попросили надписать.

Лувр мы осмотрели бегом. Я недооценила бабушкино колено, она просто замечательно ходила, она ходила быстро! Реституту очень интересовала «Джоконда». В свои восемьдесят она никогда ее не видела. Она прошла мимо «Коронации Наполеона» так, будто на стене ничего не было. Давид… Она не знала, кто это, и совсем не хотела этого знать.

— Бабушка! Посмотри! Вот «Плот из обломков „Медузы“»!

Я попыталась ее остановить, когда она проходила мимо картины Жерико. Ей было наплевать на эту галерею. Где зал итальянских мастеров? Она подгоняла свою дочь, мою мать, которая, по ее мнению, шла недостаточно быстро. Мама остановилась не у той картины, ради которой мы пришли сюда. Бабушка спешила. У нее было свидание с «Джокондой». Она не хотела опоздать.