Владимир Домашевич - Финская баня Страница 12

С невысокой сосны за ними наблюдала пара клестов, первых птиц, которых здесь увидел Колотай: буровато–красный самец и зеленоватая самочка. Они перепрыгивали с ветки на ветку, словно грелись.

— Как нога? — спросил Колотай у Юхана.

Тот пошевелил правой ногой, лыжа закачалась–заскользила по снегу, посмотрел на Колотая и довольно весело ответил:

— Хювя он — хорошо.

— Тогда поехали, — подытожил Колотай и сполз со ствола, стал на лыжи.

И они снова едут–идут: Юхан первый, за ним Колотай. Он внимательно

следит за финном, не спускает глаз, но пока ничего подозрительного не замечает: идет ровно, слегка пригнувшись, крепко налегает на палки, перебирает ногами, но не часто, пуская лыжи как бы в самостоятельное скольжение. Но по такому мягкому рассыпчатому снегу разве разгонишься? Все время нужно налегать на палки, тогда что–то получается. Колотай даже стал себя успокаивать: ничего с парнем не случится, что тут удивительного, подумаешь, ногу свело? С ним такое случалось, да и не только с ним…

Они шли уже довольно долго и без приключений, даже зайцы не попадались, и темп взял Юхан нормальный, может, немного ниже среднего, и это давало основания думать, что с ногой у него все в норме. Вот они вырываются с узкой лесной тропинки на открытое место, и на память Колотаю приходят слова из «Руслана и Людмилы»: «Руслан глядит — и догадался, что подъезжает к голове». Действительно, увиденное напоминало огромную каменную голову, покрытую белой шапкой, — это лежал большущий валун высотой, наверное, больше трех метров, похожий на копну сена, немного растянутую с востока на запад, как будто его катили откуда–то с севера на юг и дальше не смогли — не хватило сил. Но странно то, что валун был одинокий, без каких–либо младших друзей–соратников. Не может такого быть, чтобы он здесь очутился или остался один, а его друзья–товарищи покатились дальше. Нужно будет спросить у Хапайнена, он должен знать. А потом до него дошло: если здесь и были валуны поменьше, то их использовали как строительный материал. А этого богатыря просто пожалели, хотя его тоже можно было осилить: взорвать тротилом, прокрутив несколько дырок. Но хорошо, что валун уцелел — это памятник финской природе, людям, истории земли. Вечный памятник! Чтобы люди брали с него пример! Чтобы были твердые, как этот гранит. Чтобы не покидали эту землю никогда, как этот валун. Он здесь вечный и они вечные. Только так!

Вчера они здесь лишь замедлили шаг, постояли минуту–другую, посмотрели на богатыря и двинулись дальше. Юхан хотел ему что–то объяснить, но Колотай ничего не понял, кроме двух слов по–русски: большой, тяжелый, что было заметно и без комментариев. А сегодня они остановились возле великана нарочно, счистили палками снег с боков, чтобы разглядеть монолит, его основу, подошву — сильно ли врос в землю, или его можно сдвинуть с места? Обошли вокруг него, еще немного постояли–посмотрели и двинулись дальше.

У нас таких великанов нет, — подумал Колотай. Если и есть, то поменьше, разве что в человеческий рост. Валуны средней величины у нас разбивают на щебень: для фундамента, на «краеугольные камни» в основание зданий. Ему самому приходилось бить камни. Тяжелый молот сначала отскакивает от камня, как мячик, но после нескольких ударов в одно место, глыба вдруг рассыпается на осколки, как кусок льда. Беларусь тоже богата на камни, на озера, на реки, ну и на леса. Наш рельеф когда–то шлифовал, возможно, один и тот же ледник, катившийся с севера на юг и таявший по дороге, усеивая землю валунами и камнями, затопляя низины озерами, а вся остальная вода начала искать себе дорогу к морям, превращаясь в реки. Все то, что не удержала земля Суоми, возможно, пришло–прикатилось к нам, и потому мы так богаты на озера, на реки, на камни–валуны. И не только на валуны. Наша почва в основном каменистая, и камни после зимы вылезают на поверхность, как осенью грибы в лесу, потому в народе даже говорят, что камни растут…

Они вернулись домой раньше, чем вчера, но Марту, мать Юхана, это не удивило, она даже обрадовалась: поможете по хозяйству, хотя бы воды наносите животным. Сейчас она немного разбавляет холодную воду подогретой, чтобы животные меньше мерзли на холоде, который никак не ослабевает.

— Сегодня на ужин будет рыба, — сказала она Колотаю, а потом, видимо, перевела Юхану.

— Ой, рыбу я люблю, хотя и не рыбак, — оживился Колотай.

У него сложилось такое впечатление, что Марта ничем особенным не отличается от белорусских женщин: такая же работящая, иногда любит поговорить, хотя умеет и помолчать, на младших ребят, бывает, покрикивает и дает им задания по хозяйству, приучает к порядку: чтобы были застелены кровати, чтобы не валялись лишь бы где одежда, обувь. «Ну точь–в–точь, как наша белорусская тетка», — решил Колотай.

В дом вошел хозяин, уже раздевшийся, без своей обычной шапки, в короткой жилетке из овчины, уставший, словно постаревший.

— Чего так рано? — сразу спросил у Колотая. В его голосе слышалась тревога.

— Херра Хапайнен, — как–то официально обратился к нему Колотай, — сегодня мы были не совсем в форме. Чувствовали себя слабаками. Потому и не выполнили норму. Видимо, вчера перестарались.

Хапайнен подумал и сказал на это:

— Может, сегодня стоило дать себе передышку… Или завтра не ходите. Кто сегодня был слабее? — спросил в конце.

— Сложно сказать, — решил схитрить Колотай, — оба слабо тянули…

— Слабо тянули ноги, или что? Слабо поели? — выпытывал хозяин.

— Нет, на еду жалоб нет, здесь мы норму выполняем, — ответил Колотай. — А вот на лыжах не справились. Разве что завтра?

— Посмотрим, какие вы будете завтра. Тут каждый день дорог…

После этих слов Колотай ожидал услышать от Хапайнена что–нибудь про войну, но тот больше не произнес ни слова и вышел. Как будто войны не было совсем. Но слова «тут каждый день дорог…» говорили о том, что он о ней думает.

V

Назавтра парни — Колотай и Юхан — встали поздно: хорошо спалось после прогулки–тренировки. Юхан выглядел нормально, на ногу не жаловался, как заметил Колотай, даже не боялся наступать на нее, как это бывает с человеком после травмы. Значит, они идут, или едут — все равно.

Хапайнена уже не было, пошел по своим служебным делам, их кормила хозяйка, которая была словно чем–то озабочена, но ничего не говорила. Подала им в тарелках «охотничий бифштекс» — мясной фарш с грибным соусом, по–фински метсяэтяянпихви — язык можно сломать, и сразу никак не запомнить. Это не то, что сямпюля — булочка, или вой — масло, или пууро — каша. Такое запоминается с первого раза. Даже посложнее: аамиайнен — завтрак. Ели они с аппетитом, позавтракали хорошо. Колотай в конце сказал по–фински «киитас, роува», что значило «спасибо, госпожа», чем она была просто умилена. Третий день, или даже четвертый, а Колотай уже нахватался немного финских слов, но связать их в фразу еще не мог, не знал, как склоняются существительные, как пользоваться местоимениями — они казались ему одинаковыми. Но что тут удивительного? Разве думал, что ему придется говорить с финнами, у которых он будет считаться батраком, а не гостем?

А когда спросил у Юхана, как нога, тот ответил по–русски «харашо» с заметным белорусским аканьем, потому что Колотай разговаривал с его родителями по–белорусски: пусть хоть услышат, как звучит наш язык, чем он отличается от русского. И чтобы не считали белорусов русскими, как было до этого. Потом горько улыбнулся про себя: если бы каждой финской семье да по белорусу, то через год они здесь заговорили бы по–белорусски. Он слышал, кстати, что из освобожденной Западной Беларуси в Карелию уже наехало белорусов на заработки — валить лес, а белорусы — известные в мире дровосеки, потому что они жили и живут в лесу, возле леса, живут многие за счет леса, потому что лес — это богатство, у которого можно погреться в прямом и переносном смысле. Все больше и больше он убеждался, что белорусы по своему менталитету, по характеру очень похожи на финнов, потому что живут почти в одинаковых условиях: лес научил их быть работящими, выносливыми, немногословными, скрытными, замкнутыми и даже прижимистыми. Не все, конечно, подходят под такую мерку, но что многие и многие — точно, и никуда от этого не денешься, потому что жизнь формирует человека, его психику, его национальный характер.

Третий раз они собирались в дорогу, и уже почти машинально проверили лыжи, палки, Юхан закинул за спину свое ружье стволом вниз, Колотай — рюкзак, который передала ему хозяйка, довольно тяжелый. Он поблагодарил ее опять по–фински и даже поцеловал руку, что ее сильно удивило. Может, она и не подозревала, что этот пленный белорус способен на такую деликатность, но лицо ее стало добрым, глаза посветлели, вокруг них сбежались мелкие морщинки, а губы растянула дружелюбная улыбка. И только сейчас Колотай понял или увидел, что эта женщина, хотя уже и немолодая, еще красивая, еще, не глядя на свою нелегкую жизнь, может нравиться мужчинам.