Владимир Домашевич - Финская баня Страница 13

А может, Колотай так подумал потому, что уже давно не видел женщин, девушек, и ласкал их только в своих мечтах, в воспоминаниях? Может, и так, у него осталась дома девушка Марина, совсем молодая, единственная дочь у родителей… Только бы за это время, пока он воюет–кукует в снежной Суоми, не вышла замуж… Но пусть! Еще неизвестно, когда он вернется домой, и вернется ли вообще. Все было очень неопределенно, очень туманно. Даже очень ненадежно — пятьдесят на пятьдесят…

Девушки ему только снятся. Но сегодня он видел сон совсем не о девушках, а об их с Юханом дороге. Как будто дорога, по которой они идут, очень узкая, с двух сторон зажата деревьями, ветки их нависают даже сверху, поэтому ему кажется — они идут по тоннелю, по какой–то норе, а куда та ведет — не знают. Юхан идет первым, Колотай — за ним. Но они не просто идут, они бегут, как могут, выбиваются из последних сил, потому что сзади слышится погоня. Они не знают, кто за ними гонится, но чувствуют, что если их настигнут, будет беда, и потому налегают на лыжи, на палки, выкладываются в полную силу, чтобы оторваться от погони. И вдруг столбенеют: их дорога преграждена огромной валежиной — елкой, перекрывшей их узкий тоннель и просто замуровавшей его, даже щели нигде никакой не видно. И в сторону — влево или вправо — тоже не свернешь, потому что лес с двух сторон такой густой и непроходимый, что в него нельзя даже воткнуть лыжную палку, не то, что втиснуться самому. Они остановились и не знают, что делать, как пробиться через это заграждение, так неожиданно оказавшееся на их пути. Ветки так плотно прижались к земле при падении дерева, что создали густую прочную живую изгородь, через которую нельзя продраться. Но вот Юхану удается найти лаз между ветками, упирающимися в землю и образующими поперечный едва заметный коридор, который изгибается штопором. Они ввинчиваются в этот еле заметный изгиб, с трудом протискиваются слева направо под поваленным деревом и выходят почти прямо на ту дорогу, по которой они мчались, удирая от погони. Еще минута–другая возни в дебрях ветвей и подлеска — и они снова бросаются изо всех сил вперед, подальше от погони, которая, конечно же, будет долго искать проход, но неизвестно, найдет ли, а они за это время смогут от нее оторваться.

Парни пробежали по узкой тропинке не так и много, как лес постепенно начал расступаться, редеть, дорога стала шире, они увидели над собой чистое небо, а на горизонте — свободную от леса равнину, и где–то там, далеко впереди, заметили что–то наподобие шпилей каких–то зданий, может, храмов или кирх. Погони не было видно, они вздохнули с облегчением и направились туда, где вдали уже вырисовывались силуэты большого города.

Он хотел рассказать этот сон хозяйке, собиравшей их в дорогу, но побоялся показаться смешным — и промолчал. Возможно, в другой раз, а сейчас надо шевелиться. «Счастливой дороги», — сказала им Марта, и еще что–то добавила по–фински, уже одному Юхану. Как каждая мать, она готова дать своему ребенку десяток полезных советов перед любой отлучкой из дома: а ты же смотри, а ты же не упади, а ты же не будь вороной… И еще много чего нужного — так ей кажется…

Почему–то сегодня Колотай был совершенно спокоен: либо так, либо этак. Будет все идти гладко, нога не откажет — можно будет рвануть дальше, чем они добрались в прошлый раз. Откажет — ну и что, плакать или печалиться? Нужно просто смириться: тут ничего не поделаешь, живой организм не любит экспериментов над собой и иногда протестует, как вчера это произошло с Юханом. Превысил норму — и вот результат, в другой раз будет умнее, не гоните коня в хвост и в гриву, давайте ему передышки.

Сегодня Юхан тоже шел первым, и темп его был довольно резвый, Колотаю даже хотелось его предупредить, чтобы не спешил, не натрудил ногу. Но ведь каждый человек сам себе хозяин, должен чувствовать, на что он способен, а чего не может, тем более, в смысле физическом. Погода стояла по–прежнему хорошая: ни ветерка, ни снежинки, ни соринки. Все в белой фате, даже в темных очках глаза слепит. Какие они белые, эти финны — снова возвращается Колотай к этой теме. Они зимой белые, а осенью будут зелеными, а их хотят выкрасить в красный цвет: вон сколько пустили крови уже в самом начале войны — бомбили Хельсинки, Выборг, другие города. Артиллерия и танки сметали все на своем пути, пока не уперлись в доты. И тогда пошло тяжелее и дошло до того, что советские бойцы оказались в финском плену, как вот он, Василь Колотай, парень из мирной Беларуси. Почему он здесь оказался, что ему нужно на этой земле? Мало своей — захотел чужой, стал оккупантом, хоть и не по своей воле, а потом, совсем неожиданно и не по своей воле, стал пленным. Так тебе и нужно, да! На чужой земле будь лучше пленным, чем оккупантом — так честнее, хоть и ненамного.

И сегодня тот же финн, вчерашний твой враг, уже смотрит на тебя не как на врага, а как на человека, заблудившегося на их земле. Даже не по своей воле. И даже хочет, чтобы ты как–то выбрался отсюда, хочет помочь, показать дорогу, тренирует его и заодно — своего сына, который должен будет показать эту дорогу, вместе с ним ее пройти. Для него, Колотая, это еще тайна, он до сих пор не знает, как все будет происходить, но общая картина ясна: они готовятся к побегу — он один, или вместе с ним и Юхан…

Вот показался и тот валун–голова, как назвал его мысленно Колотай. Он, конечно, не изменился со вчерашнего дня: все такой же величественный, крепкий, уверенный в себе, в своих скрытых силах, дремлющих в нем не одно столетие, нахмуренный, в белой шапке до самых глаз, возможно, спит, а может, только дремлет, перебирая в своей каменной памяти все то, что отшумело–отгудело над ним, при нем, возле него, как он здесь оказался, принесенный ледником давным–давно, когда не было никакого леса, ни зеленой травинки, а было однообразно, серо и пусто, как в пустыне, может даже, как на второй день сотворения мира.

Они постояли у валуна, как бы заряжаясь его мощной энергетикой, каждый со своими мыслями, конечно же, на своем языке, и Колотаю подумалось, что Юхану огромный валун говорит больше, чем ему, чужому здесь человеку, валун воспринимает финна как своего — родного, близкого, он помнит день его рождения, и дни рождения его отца и матери, и их родителей. Он был свидетелем всей истории этой земли и этого народа. Скорее, это уже не только свидетель, а сама история, записанная в камне–граните — навсегда, навечно. И Юхану он намного ближе и дороже, чем ему, который оказался здесь случайно и надолго не задержится. А его след возле этого валуна растает вместе со снегом, который пролежит всего лишь до весны.

Словно нехотя, они двинулись дальше, неся в сердце какой–то неясный импульс: вам даны ноги и руки, вы должны их использовать так, чтобы не уподобиться этому символу оседлости — валуну. Ноги и руки — это ваши крылья, которые должны носить вас по миру, пока у вас есть силы и возможности, пока бьется ваше сердце и гоняет по венам кровь. Вы — живые создания и ваша сущность — это движение.

Так они шли–скользили на лыжах–скороходах, думая каждый о своем, и Колотай жалел, что они оба как немые, могут общаться только мимикой, жестами, которые не всегда совпадали, потому что означали у нас одно, а у них — другое. Видимо, о чем–то подобном думал и Юхан, потому что его молодая неугомонная натура жаждала как можно больше знать о мире, о соседе–завоевателе, который стал их пленником, который много всего интересного знает, а рассказать не может. Точнее, мог бы, если бы Юхан умел его понять…

Дорога уже давно превратилась в тропинку, по которой сложно было пройти, чтобы не зацепиться за ветку и не обсыпать себя мягким пушистым снегом, который, как комки ваты, покрывал каждое дерево, каждый куст. Только под густыми елками возле стволов оставались голые круги, не присыпанные снегом, где, наверняка, грелись лесные звери, которым этот холодный снег не давал жить, и они зарывались в сухую листву и иглицу. А может, они сидели в своих норах, в ямах под валежинами, когда дерево падает вместе с корнями, оставляя широкую и глубокую яму. Там лисы и волки устраивали свои логова, углубляя или расширяя данное природой жилище.

Интересное явление эти валежины. Бывает, что по лесу идет вихрь, он может положить целую полосу деревьев, это Колотаю приходилось видеть не раз, как в своих лесах, так и в чужих, в тех же карельских. Страшная сила ломала деревья, проходя по лесу, как спички, укладывала их друг возле друга, создавая ровный помост, и этот завал или бурелом может тянуться на несколько километров. А иногда бывают выборочные буреломы — вихрь или какая–то стихийная сила валит одно дерево из многих, стоящих рядом с ним, и мчится дальше, не задев больше никого из окружения, чтобы через определенное время или расстояние повалить, вырвать с корнем еще одно дерево. Что это, если не судьба, предначертание или проклятие? Почему все деревья стоят, как стояли, а вот это одно повалено, вырвано с корнями? Для Колотая это была большая загадка природы, и он собирался заняться этим вопросом, чтобы постигнуть его секреты. Возможно, Якоб Хапайнен что–то знает о таком феномене, потому что живет среди леса, каждый день сталкивается с ним и может за долгие годы своей работы постигнуть на первый взгляд простые вещи, а если подумать, то очень даже сложные. Такое явление напоминало ему саму человеческую жизнь, когда рядом погибают люди, а кто–то остается в живых, как он сам: погибли сотни, а вот он почему–то уцелел. Что это, если не судьба, не предначертание? Что это, если не Божественная сила, если не рука Всевышнего? Когда–то к словам «написано на роду» он относился скептически, с недоверием, но сейчас эти слова приобрели для него совсем иной смысл: человек рождается со своей собственной судьбой, он будет с ней всю жизнь, и никто не в силах ее изменить, ведь говорят: кому суждено утонуть, тот в огне не сгорит.