Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы Страница 12

Но комдив не на того напал.

– А зачем мне ваше звание? Мне оно девять лет назад нужно было, но тогда я «эн-эс-эсами» был увешал, как папуас выловленными из воды гондонами! И давали мне их все наши предшественники!

– А я их с вас снимал!

– По одному в пять лет!

– Ну и что?

– Ничего! Не хочу служить!

– Будешь!

– Не хочу!

– Будешь!

Вот такая между ними очень содержательная беседа и происходила, после чего они разошлись в разные стороны, чтобы встретиться потом на плацу, на строевом смотре при опросе жалоб и заявлений.

Вот на этом плацу Андрей Петрович и чесал свои бородавки.

А перестал он их чесать только тогда, когда придумал, что ему делать.

Честно говоря, Андрей Петрович слыл за человека оригинального, ни в грош не ставящего свое собственное начальство.

Вот и теперь, увидев подходящего к нему комдива, он вздохнул и, как только тот открыл было рот, чтоб задать ему вопрос насчет имеемых жалоб, Андрей Петрович сам вышел из строя к нему навстречу и громко попросил:

– Товарищ комдив! Разрешите вас в жопу поцеловать? – после чего, не дожидаясь разрешения, он в один миг оказался за спиной у комдива и там задрал ему сзади шинель, после чего, наклонившись, принялся губами ловить его ягодицы.

Надо вам сказать, что начальство у нас думает только прямо, а в нестандартных ситуациях оно просто теряется.

Вот и комдив стал приплясывать на месте, стараясь огородить свою жопу от подобных посягательств.

При этом он выкрикивал:

– Перестаньте! Немедленно прекратите! Что вы себе позволяете?

А Андрей Петрович все старался исполнить задуманное.

К вечеру его уволили в запас.

Иногда просто диву даешься, до чего на подводных лодках служить весело.

Это потому что веселые там люди, и веселые они не просто почему-то, а так – сами по себе.

Боцман Хрицко Григорий Иванович был человеком тупым, но любознательным. В технике он не понимал ни хрена, но зато всюду совал свой нос.

Мичман Крючек Анатолий Иванович служил на экипаже химиком и отличался тем, что при встрече с боцманом Грицко всегда находил повод приобщить его к миру машин.

Вот и теперь они встретились в отсеке в самой середине автономного плавания, и при этом мичман Крючек держал в руках мегомметр, а боцман Хрицко смотрел на этот прибор взглядом новорожденного.

Не то чтобы он его никогда не видел. Нет, он его видел, конечно, так же, как и все прочие приборы. Просто он никак не мог их всех на долгое время запомнить.

От мичмана Крючека не укрылось боцманское любопытство. На виду у боцмана он минут пять совершал с мегомметром всякие движения: то поднимал его вверх, то взмахивал им, то вместе с ним кружился – все это было необычно, непривычно, и глаза у боцмана от всего этого в конце-то концов загорелись нездоровым блеском.

И вот он вымолвил:

– А… чего это у тебя за штука такая?

– Это?

– Ну?

– Это… – тут Крючек сделал себе почти безразличное лицо. – Это… прибор для измерения биополя!

Глаза у боцмана округлились еще больше.

– А… как это? – спросил он, после чего он тут же получил от мичмана Крючека лекцию о человеческом биополе, о его видимом и невидимом спектре и о влиянии и того и другого на человеческое здоровье. При этом Крючек двигался энергично, а лицом пылал и всячески делал себе ответственную рожу.

– Особенно! – закончил он свой рассказ, подняв палец вверх. – Важно измерять это поле в условиях автономного плавания, потому что здесь все меняется, и не в лучшую сторону.

– А мне можно? – выдохнул боцман.

– Что можно?

– Мне можно замерить биополе?

Крючек посмотрел на боцмана с интересом, словно прикидывая, стоит ли доверить ему государственную тайну, а потом сказал:

– Никому ни слова! Прибор на борт перед самым отходом передали. Его еще испытывать и испытывать!

– Ты же знаешь, я – могила! – воскликнул вспотевший боцман, после чего Крючек быстренько открыл прибор, вставил концы проводов в клеммы, дал в руки боцману щупы на других концах, сказал:

– Держи крепче!

После чего он крутанул ручку изо всех сил и нажал кнопку «Измерение»…

Сказать, что боцман охуел, – значит ничего не сказать. Он выдавил глаза на лицо так, что показался зрительный нерв – длилось это одну двадцатитысячную долю секунды, а потом он заорал, как старый охотник Зеб Стамп, увидевший всадника без головы.

Потом они еще долго бегали по отсекам, причем боцман хотел Крючека убить.

Я же вам говорил – с морской пехотой лучше не связываться.

И прежде всего потому, что эта машина приучена думать строем.

А также она приучена ходить строем, сидеть строем, спать строем и есть строем.

И дерутся они тоже строем.

Однажды отдыхали мы на Щук-озере – есть место такое, сплошь лохматое, на Северном флоте, там замечательные экипажи подводных лодок после боевых походов отдыхают.

Должен вам сказать, что если морская пехота в своем росте достигает примерно один метр девяносто сантиметров на каждого пехотинца, то средний рост моряка-подводника – где-то метр с чем-то. И вес не очень утешительный.

А все для того, чтоб мы могли легко и непосредственно в разные дырки пролезать. Задумано так.

Вот с такими орлами я и отдыхал на Щук-озере.

Да! Нельзя не отметить: подводнички наши, несмотря на рост и вес, весьма отважны.

То есть они сразу же бросаются в драку с превосходящими силами противника.

– МОРПЕХИ НАШИХ БЬЮТ! – раздалось под окнами того самого пионерлагеря, где мы и разместились.

И было это на следующий же день после нашего прибытия.

Я выбежал посмотреть на побоище.

Пока я сбегал вниз, некто матрос Смушкин Вячеслав Алексеевич, ростом с ложку, весом с веник, на моих глазах сорвал с пожарного щита лопату и, улюлюкая, выбежал с ней на улицу тоже бить морпехов.

Самой дракой я не успел насладиться – все закончилось довольно быстро, строй морпехов смел ряды нападавших, как разогнавшийся паровоз опавшую листву.

А матроса Смушкина Вячеслава Алексеевича внесли назад на носилках уже потерявшим разум. Лопата была у него из рук вырвана и разбита о его же спину.

Деревянная ручка ее при этом лопнула в пятнадцати местах.

Каждый офицер хотя бы раз в жизни чувствовал себя полным идиотом.

Павел Петрович Кашин, капитан второго ранга и кандидат военных наук, смотрел на окружающий мир через толстые линзы своих очков. Так он караулил грядущее.

А дежурным по факультету его назначили совершенно внезапно, поэтому он после заступления и был несколько рассеян.

Из этого состояния его вывел курсант, встретившийся ему на лестнице в час ночи.

Несмотря на декабрь на дворе, он, тот курсант, был раздет, то есть он был безо всякой шинели – ясно, что это самовольщик, а самовольщик– для неподготовленных– это лицо, самовольно оставившее часть.

На всякий случай Павел Петрович ему сказал:

– Стойте! – а потом: – Откуда вы идете?

После этого курсант, который был на голову выше Павла Петровича, наклонился к нему и дыхнул ему в очки – стекла немедленно запотели, и Павел Петрович на время потерял свое острое зрение.

Пока он протирал очки, курсант успел пробежать мимо него в ротное помещение, потом в кубрик, где он моментально разделся и юркнул в кровать.

Рассвирепевший Павел Петрович ворвался в темный кубрик, где он остановился, привыкая к темноте и запахам, а потом медленно двинулся вдоль коек.

Он решил найти беглеца, для чего стал трогать спящих за ноги в надежде наткнуться на те ноги, которые еще не успели согреться.

Знаете, говорят, что к лошади нельзя подходить сзади, а еще говорят, что спящего курсанта не стоит хватать за ноги.

Павел Петрович немедленно получил пяткой в лоб.

Он еще месяц чувствовал себя полным идиотом.

Неприятности надо переносить стойко. Этому учит нас жизнь.

Назначение на дежурство – это всегда неприятность, особенно если тебя назначили дежурить за кого-то, о чем тебе сообщили, как и положено, не позже, чем за три часа до заступления, но исключительно от вредности все же это сделали ровно за минуту до срока, отпущенного по уставу, – то есть за одну минуту и три часа.

И самое смешное: ты же с самого утра чуял какую-то тяжесть и неудобство, что-то тебе немоглось, что ли.

Причем сообщили сначала тебе, а потом еще триста раз позвонили все твои знакомые и тоже предупредили, потому что, когда тебя искали в первый раз – часов за шесть до того, тебя на месте не оказалась. «А вот где вы были? Где? Пришлось всем вас искать!» – вот они и позвонили, эти твои знакомые, чтобы ты не опоздал.

И главное при этом сохранять невозмутимость, спокойствие, потому что обязательно имеется еще и тот самый последний идиот, которого первым послали тебя искать, и он-то как раз всех и переполошил, поднял на ноги, а нашел он тебя последним и в самый неподходящий момент – когда ты уже идешь на это проклятое дежурство.