Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы Страница 13

И при этом всем ведь интересно, как ты отреагируешь на это последнее на сегодня предупреждение о твоем внезапном заступлении, а ты никак не реагируешь – нате, подавитесь.

Подполковник Десятериков именно так и получил приказание заступить на дежурство.

Ни один мускул не дрогнул на его благородном лице, потому что подполковник Десятериков – это порода.

Про таких офицеров именно так и говорят – это порода.

И вот он идет по городку в сторону КПП, а за ним бегом бежит комендант училища – большой, неопрятный, толстый. На нем при беге все дрожит и ерзает. Он бежит и кричит:

– То-ва-рищ подполковник! Товарищ под-пол-ков-ни-иии-к!

Он догоняет, семенит рядом и с одышкой говорит:

– Товарищ подполковник! Вы в курсе?.. Вы сегодня заступаете дежурным… по училищу!

Комендант и есть тот самый последний на сегодня идиот.

Десятериков останавливается, медленно поворачивает голову к коменданту и тихо произносит: – Я… иду… получать… пистолет… – и все. Рядом с такими офицерами, как Десятериков, всегда чувствуешь себя хорошо.

– Славься, Отечество наше свободное!..

Это Леха поет во все горло.

Он у нас кретин. Он в обеденный перерыв сидит на дучке в гальюне и распевает гимн. На плавказарме адмиральский час – все по каютам хрючат, а гальюн размещается в дальнем конце коридора – так что его все равно никто, кроме меня, не слышит.

Когда ему надоедает петь, он начинает изображать командира эскадры контр-адмирала Путейко Платона Аркадьича, для чего вещает из-за закрытой двери кабины громовым голосом:

– Люди глупы и туземны! Одиозность! Мать вашу! Сколько я буду вас строить и проверять наличие? Я вам не бюро срочных услуг по профилактике раннего изнасилования! Я, как собака, ношусь по территории, на которой матросы бездумно вздыхают и радуются жизни! А мичмана Рака, как и предписывается его фамилией, надо ставить раком, а не ласкать его добрым, усталым взором! Учтите! Я не вчера с пальмы слез! Вот почему у помощника командира корабля такое тихое выражение лица? Весь волос становится дыбом по сравнению с прошлым годом! И хватит меня в говно тыкать так, будто мне это интересно!

Я с обидой думаю о том, что меня опять будут пялить и пялить! Куцать и куцать! Лапедролить и лапедролить! Лацать и лацать! Мацать и мацать! А потом опять пялить и пялить! Я вам не певец Кола-Бельды! Я направлюсь туда, куда вы меня подталкиваете, но это будет поездка по вашим телам на танке с очень мелкими и ядовитыми гусеницами!

В ваши годы я страдал только венерическими недомоганиями! Что ж мне теперь? Уписаться от буйной радости! Я имел честь довести до вас все это дерьмо, и это не значит, что я так незатейливо пошутил! Не крейсер, а древнегреческая скампавея! Берутся два родимых подчиненных со следами беспробудного пьянства и вечного мужественного отдыха на лице, и им принудительно делается аборт, весело подпрыгнув! Матрос туп и шаловлив! Хочется теперь остановится на всех шалавах вашего экипажа! Жизнь этих подлецов и негодяев должна сделаться невыносимой! Когда я на палубе грозного авианосца вижу офицера с полузастегнутой ширинкой, я ему говорю: «Спрячьте своего аиста!»

И не так я вас любил, как вы об том стонали! Вспотеешь, неоднократно выцарапывая дельную мысль из вашей словесной хляби!..

Леха не скоро закончит.

А в приличном городе с ним вообще невозможно рядом находится. Он прямо на улице находит стройную девушку, немедленно бухается перед ней на колени и, воздев руки к небу, вопит: – Господи!!! Какая ты красивая!

Видите ли, офицер должен страдать.

И страдать он должен от многого: от происков врагов, например, или от собственного начальства.

А еще он должен страдать от жары, когда вокруг весна, а ты во всем шерстяном и черном.

Самостоятельно переходить с тужурки на кремовую рубашку с длинным рукавом, а потом и на такую же рубашку, но с коротким рукавом офицеру нельзя.

Нужно, чтоб был приказ: в гарнизоне такая-то рубашка.

А появляется такой приказ только с повышением температуры окружающего воздуха – не помню, на сколько градусов.

Полковник ВМФ Елкин – доктор, профессор и начальник кафедры корабельного питания – в прекрасном расположении духа и в кремовой рубашке прибыл утром на свою службу – в Горьковское военное училище тыла.

Точнее, он прибыл на КПП этого училища, а там, на входе, вместо дежурного сержанта уже стоял первый заместитель начальника училища полковник Вашин – не доктор и не профессор.

Он держал в руках градусник, которым непрерывно измерял температуру окружающей среды.

Всех офицеров, прибывших в рубашках, Вашин отправлял домой за шерстяной тужуркой, предварительно записав их фамилии в особый блокнотик, потому что температура воздуха не достигала пока того уровня, при котором офицеру разрешено не потеть.

Кстати, Вашин был почти на десять лет моложе Елкина – а это не только среди полковников необычайно важно.

Елкин поднимается по ступенькам на родное КПП и утыкается в Вашина, а тот показывает ему градусник и говорит:

– Почему вы, товарищ полковник, нарушаете правила ношения военной формы одежды?

Елкин, все еще по инерции в прекрасном расположении духа:

– Не внял?

– А тут и внимать нечему! Температура (кивок на градусник) ниже определенной приказом замминистра обороны, значит, вы должны быть в тужурке!

– Чья температура?

– Среды!

– Какой среды?

– Окружающей!

Елкин понял, что Вашин неизлечимо болен, поэтому он и произнес очень мягко:

– Сейчас дойду до кафедры и там, исключительно ради вас, надену тужурку. У меня в шкафу есть тужурка.

– Никуда вы не дойдете!

– Это почему?

– Потому что я вас не пущу!

Елкин попытался войти силой, но Вашин вцепился в дверной проем и сопротивлялся. Так они бодались минут пять – на часах почти девять утра.

«Не убивать же дурака!» – подумал Елкин и попросил разрешения позвонить на кафедру.

Через пять минут ему принесли оттуда тужурку. Он надел ее, и только тогда Вашин его мимо себя пропустил, но, пропуская, все-таки не удержался и заметил:

– Приказы нельзя нарушать, товарищ полковник!

На что Елкин ему и ответил:

– Пошел ты на хуй!

На КПП воцарилась гробовая тишина – там все были на стороне Елкина и мысленно посылали Вашина в ту же самую сторону, и в глазах у них стоял смех. От Вашина это не укрылось, но все силы были уже израсходованы на борьбу с доктором и профессором Елкиным, и потому Вашин ничего не сказал и сразу же направился к начальнику училища.

В кабинет начальника он вошел строевым шагом, после чего доложил:

– Товарищи генерал! Меня Елкин при всех послал на хуй!

Генерал, вызвав Елкина, часа полтора мягко его журил:

– Андрей Аркадьевич, ну как же вы так…

На что тот те же полтора часа ему неизменно отвечал:

– Товарищ генерал! Идет он на хуй!

– Все мои замечания вы, усердно прикусив свой длинненький язычок, должны бодренько в свои блокнотики записывать! Чтоб не носиться потом по всей округе тварью дрожащей! И не распространять повсюду отторгнутый вашей же шкурой ваш же эпидермис! И не надо думать так, что я не чувствую в вас желание немедленно вцепиться мне в шелудивую пятку своими немытыми зубами!

Мы с Лехой стоим на строевом смотре. Это офицерский строевой смотр, и Леха от скуки развлекает меня тем, что цитирует высказывания командира эскадры. Сам командир эскадры и проводит этот смотр своих офицеров, но от нас он еще далеко, и потому никто не мешает Лехе по памяти воспроизводить некоторые высказывания адмирала:

– Пока я смотрю на вас только как посторонний наблюдатель, и в голову мне лезут разные непостижимые, непонятные и неожиданные вещи! Вот почему вы до сих пор не погибли или же не утонули? Хочу довести до вас неутешительные итоги за август, пользуясь всякими злорадными словами и непарламентскими выражениями!

– Леха, кончай!

– А вы, прежде чем открыть свой рот на совещании, должны были двое суток тренироваться! Читать вслух сказки этих идиотов, братьев Гримм, набив хлебало камешками для отработки риторики и дикции! Чтоб не шепелявить потом тут все! Всякую ерунду и чушь дремучую!

– Леха, они же к нам скоро подойдут!

– А вы не шарахайтесь! Не шарахайтесь тут! Не надо! Ваше время еще не пришло! И говорите долго и умно, пока вас начальство не остановит! А вот эти ваши загробные рыдания должны быть где-то записаны, чтоб их легко можно было изъять и использовать при написании приказа о вашем же наказании!

– Леха! Они же нас скоро услышат!

– Услышат! Конечно! Вас все не токмо услышат, но и увидят! А все эти леденящие душу факты надо было собрать, чтоб потом всандалить их вам же по самые гланды с дерзостью и жесткостью проникновения!

Наконец командир эскадры подходит к нашей шеренге, и Леха затыкается.

Нас с ним осматривать бесполезно – мы к смотру всегда готовы и стрижены так, что затылок от колена не отличить. Стоим и ждем, когда адмирал со свитой своих штабных шакалов встанет перед нами. Уже слышны его замечания другим офицерам. Они, как всегда, оригинальны. Например, минеру делает замечание в одно слово: