Мартен Паж - Быть может, история любви Страница 13

Двери поезда закрылись. Вагоны качнулись. Когда состав скрылся из виду, набирая скорость, Виргилий очнулся. Осеннее солнце пробивалось через стеклянный фасад вокзала. Кофеварки в закусочных прилежно работали, тонкая пыльца арабики витала в воздухе. Виргилий купил стаканчик кофе без кофеина и сел на скамейку лицом к железнодорожным путям.

Когда-то Виргилий принял решение, что, раз уж стать счастливым или вовсе отказаться от стремления к счастью невозможно, он постарается жить незаметно, не высовываться и не страдать. Эта эпоха закончилась. Он должен что-то изменить в своей жизни, хотя еще и не знает, что именно. Он должен действовать.

~ ~ ~

Еще полчаса он просидел лавочке, наблюдая за отправлением поездов, пока не позвонила Армель. Ее рабочий день подходил к концу, и она предложила Виргилию зайти к ней. Он вышел с вокзала.

Красные огни ресторанов и белые лампы фонарей его раздражали. Лучше бы все погрузилось во тьму. Он опустил голову и шел, глядя на свои ботинки. Ритм шагов помогал ему думать. Каждый шаг вбивал кусочек в гигантский пазл, общая картина которого стала ему ясна только после того, как последний фрагмент лег на свое место. Когда Армель открыла дверь, он уже принял решение.

— Я найду ее, — сказал он.

Он все еще смотрел в землю, что говорило об интенсивном мыслительном процессе. Армель подняла его лицо, взяв за подбородок, и расцеловала в обе щеки. Закрыв дверь, она потащила приятеля в кабинет.

— Мне ее не хватает, — сказал Виргилий, беспомощно разводя руки в сторону.

— Но ведь вы почти не знакомы, как тебе может ее не хватать?

— Сам не знаю, не хватает, и все.

— Вид у тебя воинственный. Ты мне нравишься таким.

Армель всегда относилась к нему серьезно. Это было одним из ее достоинств.

— Всю жизнь я старался избегать проблем, и вот чудовищный результат. Может быть, стоит рискнуть?

Они устроились в кабинете. Из шкафчика, встроенного в книжные полки, Армель достала бутылку вина «Пик сен-лу» и два бокала. Виргилий сделал глоток. Он почувствовал тепло, и ему полегчало. Армель рассказывала о своих клиентах. Сарафанное радио прекрасно работало. Виргилий много лет наблюдал, как упорно она двигалась к своей цели; он восхищался ее увлеченностью. Они были ровесниками, но она ушла далеко вперед. Казалось, ничто не могло помешать ей. Такой пример заразителен. Разговор опять вернулся к Кларе.

— Она блондинка или брюнетка, не помнишь?

Виргилий растянулся на диване. Очень хотелось отдохнуть. Решение отыскать Клару отняло у него все силы и вдобавок пробудило острую тревогу. Однако он запретил себе поддаваться страхам, которые делали из него рохлю и заточали в четырех стенах.

— Не знаю, высокая она или нет, не знаю цвета ее глаз, не знаю, каковы ее политические взгляды. Не знаю, любит ли она смотреть старые фильмы, какие книги читает и какую музыку слушает. Но мне нравится манера ее речи, мне нравится тембр ее голоса.

Что может быть важнее? Пение птиц, музыка, шорох облетевших листьев звучали какофонией по сравнению с голосом Клары.

— Как ты думаешь, почему я совсем не помню ее?

— Самая распространенная причина амнезии — травма головы, — проговорила Армель своим особенным тоном — нежным и одновременно ироничным.

— Но я не ударялся головой.

— И все же у тебя был шок.

Виргилий пощупал голову. Армель открыла окно, чтобы проветрить кабинет. За день воздух сгустился от чужих тайн, слез и страстей.

— Всем меня жаль, — сказал Виргилий. — Это невыносимо. Друзья только и делают, что жалеют меня. Мне надоело, что на меня смотрят как на безнадежного больного. Словно в соседней комнате уже приготовлен гроб. Рановато, я собираюсь еще пожить.

— Ты — самый мужественный человек из всех, кого я знаю, Виргилий. Я за тебя спокойна.

Виргилий встал и подошел к окну. Клошары пели у своих палаток на берегу канала, парочки катили коляски, подростки играли в пинг-понг, у шлюза ждала баржа. Компания молодежи устроила пикник.

— Люблю эти огоньки, — сказал Виргилий, указывая на точки, гирляндой огибающие заросли неподалеку от шлюза.

— Это шпана окопалась в кустах и курит травку. Облюбовали себе местечко, теперь тут легавых полно.

В глазах Виргилия промелькнула грусть. Армель прижалась к нему и обняла за плечи. Виргилию нравился ее запах — туберозы с примесью гиацинта и муската.

— Я хочу дать тебе один совет по поводу Клары, — сказала Армель.

— Давай.

— Не пытайся представить себе ее. Выключи воображение. Иначе будет плохо. Ты ее встретишь и будешь разочарован.

— Выключить воображение, — повторил Виргилий, чтобы совет Армель глубже проник в его сознание.

— Ты просто еще не понял, Виргилий, но тебе надо защищаться от своей буйной фантазии.

Армель была права: Виргилий придумывал женщин, которых любил. Кстати, возможно, он и любил-то их потому, что они будили его воображение. Он видел в них то, чего на самом деле не было. Армель стала для него близким человеком, так как ее глубокая и загадочная душа не оставляла простора для творчества. Ему просто не пришлось дополнять ее образ.

Но Армель волновалась зря. На сей раз Виргилий столкнулся с женщиной, которую нельзя было представить в прямом смысле слова. Воображению трудно начинать с абсолютно чистого листа, ему нужна плоть, чтобы впитать ее, а затем и трансформировать. У Виргилия не было ни малейшей зацепки, ни единой приметы, необходимой для создания портрета Клары. Конечно, он мог бы нарисовать идеальный портрет и наделить ее всем тем, что он ценил в женщине. Но он слишком хорошо понимал, чем рискует. Когда мы мечтаем об идеальном партнере, то невольно описываем себя — без недостатков и слабостей, выбирая подходящий пол.

~ ~ ~

Виргилий не заметил, как день протек сквозь пальцы; он почти не работал, точил карандаши и перекладывал разные предметы с места на место. В тот вечер вторника он был единственным пациентом в приемной доктора Зеткин. Обычно он садился на одно и тоже место, между входной дверью и кабинетом. Воспользовавшись отсутствием других пациентов, он вытянул ноги и развалился на стуле.

Сеансы с доктором Зеткин помогли ему осознать, в какой степени детство повлияло на его личную жизнь. Вся его молодость прошла в разъездах по Франции с труппой цирка «Элефас»,[20] где выступали его родители.

Цирк был создан в конце испанской войны одним из членов POUM,[21] Эмилио Лавиниа. В марте 1939 г. Мадрид пал из-за предательства полковника Касадо; республиканскую армию сильно сократили, добровольцы из числа иностранцев возвращались домой, франкисты преследовали оппозицию. Эмилио Лавиниа и его товарищи укрылись в одной каталонской деревне неподалеку от Эль Вендрель. Большая часть домов была разрушена, из жителей кто сбежал, кто погиб. Только цирк на площади уцелел — артиллерийский огонь и бомбы лишь слегка его задели. Эмилио Лавиниа с друзьями забрали шапито, фургоны и костюмы. Они вышили новое название — «Элефас» — на месте старого. В цирке не было не только слона, в нем вообще не было ни одного экзотического животного, но им нравилось это слово и вышитый на ткани силуэт с хоботом. Беглецы воспринимали огромного животного как некий ироничный символ.

Вместе с цирком они беспрепятственно пересекли страну и укрылись во Франции. Чтобы не вызывать подозрений, они давали спектакль на каждой стоянке.

Эти мужчины и женщины, бросившие в начале гражданской войны свои занятия ради стрельбы и взрывов, неожиданно превратились в акробатов, канатоходцев, силачей, завязывающих узлом железные прутья, музыкантов, «женщин-змей», клоунов, фокусников и жонглеров. И, как ни странно, оказались хорошими актерами — как до того были хорошими солдатами. Просто надели новую униформу.

Родители Виргилия познакомились с Лавиниа, когда цирк стоял в По в самом начале 60-х гг. Оба потеряли близких во время немецкой оккупации, и ничто не удерживало их на месте. Они бросили учебу в лицее Луи Барту и присоединились к труппе.

Коллектив оказался дружным. В цирке жили дети, взрослые, старики, лошади, один баран, один ослик, раскрашенный под зебру, собаки и кошки. Под аккордеон, гитару и вино старожилы рассказывали разные истории, вспоминали павших товарищей, бои и братство времен их юности. Но это была тяжелая и зыбкая жизнь. Кто-то кончал с собой, за феерическими пиршествами скрывался общий недуг — алкоголизм.

Доходы цирка представляли собой крайне изменчивую величину. В некоторых городах ни один человек не откидывал красно-золотого полога шапито. Сборы зависели от погоды, телевизионных репортажей с футбольных матчей, эпидемий гастроэнтерита. Когда зрителей приходило много, труппе жилось неплохо. Когда публика редела, меню оккупировали макароны, и тогда очень даже приветствовались талоны на питание от мэрии или одежда из организации «Католическая помощь».