Михаил Сегал - Молодость Страница 13

Это было как-то совсем глупо. Как «решать», если допрашивать не имеют права?

Все долго молчали, а потом Анна Николаевна спросила:

– Лика, сколько тебе лет?

Лика несколько раз выбросила над головой пальцы: пять, пять и три. Считайте, если не лень.

– Решила впасть в детство, как твои подопечные из «Чиполлино»?.. Ну ты же взрослая.

Она помотала головой.

– Ты просто капризничаешь. Пытаешься казаться маленькой девочкой. Но… ты уже выросла, понимаешь, ты взрослая, а взрослые люди должны нести ответственность. И иногда переступать через себя. Лика… Дорогая…

– Лика, – попыталась строго вмешаться тетя Лиза.

– Ликочка, – вступила Елена, – ну, послушай. Ты же меня любишь?.. Уважаешь? Это же моя премьера. Ты хочешь, чтобы она провалилась?

Милиционерша напряженно смотрела в окно, видимо, собираясь вот-вот начать «решать вопросы». А Анна Николаевна снова полезла обниматься.

– Ну есть же голос разума! Что может быть лучшей памятью для дедушки, если не этот спектакль. Он же всю душу вложил в эту работу! Ты понимаешь, что такое душа?

Лика кивнула.

– А она ведь еще не отлетела, еще девять дней не прошло. И дедушка сейчас на тебя смотрит и вместе со всеми нами ждет твоего взрослого, я повторяю, взрослого решения. Ты понимаешь, что он смотрит?

Лика опять кивнула. Елена подошла ближе и села на корточки. Взрослые замерли, понимая, что победили.

– Хорошо… Ты сделаешь то, о чем мы просим?

Лика посмотрела прямо в глаза Елене.

– Хррррррррр!

8

Чужие не всегда приходят сразу. Не всегда так бывает, что ночью в четыре часа начинают бомбить, давить танками, и все в одно мгновение превращается в пепел. Иногда твою землю занимают постепенно, так что даже не замечаешь, что сам на ней уже чужой. Меняется капля за каплей, крупица за крупицей, и там, где стояла крепость, уже открытое поле.

Сначала ушел дедушка, не сказав в последнее утро чего-то очень важного. Потом его слова, жившие какое-то время среди вещей, на пыли, под пылью исчезли, испарились вместе со сквозняками. Потом много чужих людей заходило в квартиру. Что-то мыли, вносили, выносили, наговорили тысячи своих слов, и теперь уже эти слова лежали на пыли, их не выгнать, проветривай не проветривай.

Если бы дедушка был здесь, он никогда не позволил бы чужим ставить стулья куда попало, громко говорить, доставать вещи из бабушкиного ящика. Но Лика не могла этого запретить. Она не могла даже уйти или заплакать, потому что тогда получилось бы, что чужие победили. И в этой ситуации было очевидно, что лучше всего ходить кругами по комнате. Получается, ты вроде бы не смирилась, а наоборот – присматриваешь. Да и просто потому, что никто не может запретить ходить кругами по своей земле.

Анна Николаевна и шофер Женя сидели на диване, милиционерша стояла у подоконника, тетя Лиза рылась в вещах. Она аккуратно выкладывала на стол Ликины пеналы и карандаши, которые даже бабушка никогда не трогала, и фотографии, медали и письма, которые даже Лике читать не разрешалось.

Лика ходила кругами. Во время второго круга Анна Николаевна встала с дивана и аккуратно пристроила в уголок дедушкиного портрета слетевшую траурную ленточку. Вернее, не слетевшую, а специально снятую, потому что это бред – вешать черные ленточки. Шофер Женя облокотился на колени и набирал эсэмэску. Милиционерша, как стояла во время первого круга, так и осталась. А тетя Лиза открыла шкаф и скрылась в нем наполовину, как такса в лисьей норе. Сначала было тихо, Лика уже пошла на третий круг, как вдруг раздался звон. Не величественный, как раньше, а резкий, пустой и чужой, будто не ордена звенели, а мелочь в магазине.

Начался дождь, Лика включила проигрыватель.

В этот вечер в танце карнавалаЯ руки твоей коснулся вдруг,И внезапно искра пробежалаВ пальцах наших встретившихся рук.

Тетя Лиза отошла от шкафа, но звон никуда не делся. Они стали шептаться с Анной Николаевной.

– Вы завтра на девять дней придете?

– Конечно. Мы можем сами в театре организовать.

– Ну это лишнее, вы и так, как говорится, все сделали.

Лика вышла на балкон. Приближающийся трамвай зазвенел, и заломило в висках, потому что, когда звенит и внутри, и снаружи, непонятно, куда девать голову. Она открыла рот пошире, как учил дедушка (чтобы не контузило, например, или если самолет летит очень низко). Звон, идущий из комнаты, был сильнее, от него хотелось уйти. Она нагнулась вперед, закрыла глаза, не желая ничего видеть и слышать. Кровь прилила ко лбу, стало тише. Скоро все закончится. Они уйдут, а я останусь. И положу вещи на место. С другой стороны, вряд ли теперь разрешат остаться здесь. Заберут ключи, отвезут обратно к тете Лизе, будут давить со всех сторон, пока не раздавят.

Но они не подумали, что человек может просто упереться. Сейчас, когда прошло несколько дней, Лика понимала, что как-то глупо все складывается, что, может быть, не нужно было так поступать. Но еще глупее было эту глупость прекращать. Видимо, наступает такой момент, когда неважно: прав ты или нет, а важно просто идти до конца, и там, в конце, уже разобраться. Черт его знает: может, и прав.

Чьи-то руки рванули ее назад, пальцы с болью разжались, отпуская балконные перила. Она открыла глаза уже в комнате. Женя поставил ее на пол, а тетя Лиза схватила за плечи:

– Ты что это тут вытворяешь? Жить надоело? – и закрыла балконную дверь, громко щелкнув шпингалетом. – Не волнуйтесь, Анна Николаевна, она вам все принесет!

Чужие взрослые ушли, она разложила вещи обратно по ящикам. Потом полезла в Ликин рюкзак и вытащила оттуда ключи от квартиры. Лика кинулась к ней, вцепилась в связку, но тетя Лиза держала крепко и не отдала. Потом долго ехали в «микрорайон» – стоя, потому что не было мест. Лика не знала, когда сможет вернуться, и взяла с собой зачем-то подарок родителей – коробку с ленточкой.

Еще из-за двойных, бронированных дверей запахло картошкой с мясом. Дядя Андрей и Оля сидели на кухне. Оля сказала:

– Привет.

И Лика кивнула, потому что Оля, хоть уже почти девушка, но все равно еще не взрослая, и значит – ни в чем не виновата.

9

После школы ноги сами привели Лику в «Чиполлино». Она вчера и вытерпела до конца, потому что знала: придет в театр, малыши облепят ее, станет тепло, силы вернутся.

Кутаясь в бабушкину кофту, она прошла от здания пожарной охраны через детский парк к реке, потом – через мостик и спустилась в кафе. Привычного детского гомона не доносилось, никто не носился по коридору, вообще было как-то тихо.

Потом она услышала писклявый женский голос:

Я веселый Чиполлино, вырос я в Италии,Там, где зреют апельсины,И лимоны, и маслины, фиги —И так далее.

Лика тихонько выглянула из-за угла. Перед испуганными малышами высилась взрослая девушка с грудью и в парике клоуна. Это было глупо: стоять в клоунском костюме и заявлять, что ты – Чиполлино, потому что дети что видят, в то и верят. А как можно верить в очевидное вранье? Малыши сидели по струнке, положив руки на колени.

– Теперь, ребята, вместе, начали!

Лика знала, что дети боялись, когда их называли «ребята». Это сразу попахивало детским садом, взрослыми и воспитанием. Поэтому никогда так не делала.

– Я веселый Чиполлино! – слаженно завыли дети, и девушка завыла вместе с ними. Это тоже было неправильно, потому что надо либо самой петь, либо детям не мешать: их это только запутывает, они еще не научились и слушать, и петь одновременно. Лучше всего вообще – подсказывать начало каждой строчки.

– Там, где зреют апельсины…

Настолько не хотелось все это слышать, что стало слышно какой-то ветер на улице и приближающиеся по коридору шаги.

– … и лимоны, и маслины, фиги…

Эту песню вообще петь нельзя. Дети еще не знают, что фига – это фрукт, но зато точно знают, что фига – нехорошее слово. А еще – знают, что должны быть хорошими, им это сказали взрослые. И когда эти же взрослые, с грудью, заставляют петь неприличные слова, то становится стыдно, страшно и хочется к маме.

– Фи…и, – нерешительно пропели малыши, зажевав слово, сопротивляясь насилию над здравым смыслом.

– И так далее! – пропищала девушка.

Подошел администратор Андрей, положил руку на плечо.

– Короче, тебе сюда сказали не ходить. Ну начальство.

– А она кто? – спросила Лика.

– Она из института культуры.

Если бы Лика сделала только один шаг вперед и сказала одно только слово, дети повскакали бы с мест и кинулись к ней. Стало бы тепло хоть на секунду. Но тогда она полностью подорвала бы авторитет девушки, которая хоть и никудышный клоун, хоть и с грудью, но все же ни в чем не виновата. Лика сделала шаг назад в темноту, потом еще один, а потом, видимо, нужно было уходить. Глупо стоять и толпиться, если уже идешь куда-то.