Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник) Страница 13

…Фура приходит к Вахиду. Михалыч медленно вылезает из кабины, идет разговаривать. Вахид начинает распоряжаться: молдаванка Лида, кассир, прикрикивает на тощего Али, тот сгибается под мешком, ставит на проходе. Мускулистый Гассан, сожитель Лиды, блестит зубами в полумраке овощного зала. Магазинчик совсем маленький, оклеенный веселенькой пленкой, сумрачный осенью и зимой. Отопления нет. Туалет в супермаркете, в подсобке, Лида отлучается туда покурить, сменщица Заза приглядывает за кассой. Лида часто простужается, в Москве холодно. Записалась на плавание, но ходит редко.

Михалыч идет с Вахидом за занавеску. На столе четки, старая сломанная касса, пачка купюр, ведомости, накладные, справки. Вахид получает товар. Михалыч ставит галку и крючок. Жмет руку Вахида, выходит. Идет мелкий городской снег. Урчит фура, Гассан еще разгружает, пыхтит, взмок. Михалыч оглядывается. Надо звонить Петру, доехал ли до Абдуллы, не сломалась ли машина, не завяз ли на Варшавке, сможет ли еще заехать на базу, весь товар не поместился. Еще пара ходок туда-сюда, и день будет завершен расчетами. Из магазинчика несет соленьями. Губы шевелятся.

Подъезжают менты Саша и Ширван. Ширвану он ничего не должен, Саше по молодости нужно слишком много, надо разговаривать… Отходят. Мент Саша выносит от Вахида два пузатых пакета, торчат новенькие луковые стрелы, один пакет идет в багажник, другой на заднее сиденье. Вечером – то же самое, но уже по вкусу. Овощи обязательные, фрукты – развлечение. У Ширвана болеет сестра. Надо помочь.

…В очереди, хмурый и безучастный, стою я. К Лиде, уже покурившей и бледно улыбающейся. Вижу Михалыча, встречаемся взглядами, он кивает. Когда, расплатившись, выхожу, здороваемся за руку.

– Бананов в полцены не надо?

– Сколько?

– Сколько возьмешь.

– Можно.

– Тогда… вечером зайди, – отвечает Михалыч, полусонный: сомлел в кабине. Но неколебимый. Стоит, расставив ноги, хозяйственно. На ресничках блестит пара снежинок…

Иду с работы. Сворачиваю к «нулевке». Домофон сломан. Звонок. Михалыч, в сером свитере, ушастых тапках и растянутых тренировочных штанах, отдувающийся после чая с коньяком, открывает.

Нельзя смотреть на стену. Не надо.

В единственной комнате с запахом стариковства – ящики с бананами, половина пустых. Нагружаю без весов.

– Хорош, Михалыч.

– Бери еще. Пропадут, – слышится сиплое. Не смотреть на стену. – Чаю будешь?

– Устал. Пойду. Спасибо. Правильно?

Не пересчитывает. Верит… или не важно. Выхожу. Надо зайти в субботу, выпить чашечку. Вернее, толстую фаянсовую кружку с красным простоватым узором. Над головой – часы с кукушкой, кукушка не работает. Урчит холодильник, за окном старые яблони в снегу. Пустота окраины. Пахнет коньяком. Надо менять раковину. Михалыч эстет, но раковину действительно стоит поменять. Он уже договорился.

Если зайдете к Михалычу, не смотрите на стену. Он не знает, куда перевесить кортик. Офицерский черный морской кортик с золотыми ободками и стилетным лезвием. Не смотрите на стену и в комнате, где групповое фото: на оскаленной палубе ядерной подлодки, на фоне туманных низких сопок, все улыбаются, в центре – Михалыч в каперангской форме, подбородок задран, чтобы все видели смертельную отскобленность его четче самых орденских планок. Из-под козырька фуражки блистают шерстисто-стальные глаза. Блещет витой затейливый аксельбант.

Не смотрите туда. Он просто не знает, куда перевесить фото.

Контора

На собеседовании Мишу удивило, как внимательно рентгенолог рассматривает снимки его лобных долей. Что-то отрывисто припечатал, отдал Старшему менеджеру и, что-то прошептав ему на ухо, скрылся в каком-то игрушечном встроенном лифте, придававшем залу для собеседований, как ни странно, дополнительную солидность.

– Мы вас берем, – произнес Старший. – Распишитесь, пройдите…

Миша помнил, как впервые увидел Машу, Олю, Свету и Игоря. Они стояли в рабочем зале и улыбались. У Игоря была забинтована голова.

– Вставай сюда. Так. Вверх не смотри. И учти, нам слишком много платят, чтобы мы тут… Попадет – молчи. Отойди и терпи. В общем, понял? Вот и ладушки…

Под потолком на крюках висели гири. Каждые полчаса ребята подходили и вставали под них, нажимали кнопку… Гири били больно, все же высота была приличная. Мальчики заботились о том, чтобы девочкам не доставалось больших весов. В результате девочки работали дольше.

Миша пытался спрашивать, зачем это нужно, но вразумительного ответа не дождался. Первая зарплата отбила у него настроение спрашивать. Его предупредили, чтобы он не вшивал в череп стальных листов, рентгенолог сразу это обнаружит. Он расписался и за это. И за возможные претензии. Что их не будет ни по-какому.

Девочки были хорошо одеты. Только ходили все в уродливых синяках. Миша сначала даже присматривался к Оле, а потом понял, что она сумасшедшая. О работе она никогда не говорила, а только о яхтах, хотя ни в каком яхт-клубе не состояла и вообще никогда не плавала. Маша говорила только о лаке для ногтей. Лак у нее был. Игорю было тяжелее всего – голова у него была совершенно расколота, и он подолгу маялся в больницах, а выйдя, нудно пил и шепотом жаловался на Старшего. Тот возился с бумагами и в рабочий зал заходил редко.

Мишу и это устраивало. Он знал, что времена тяжелые и надо быть поближе к настоящему делу.

Утром он приходил первым и открывал рабочий зал. Включал верхний конвейер, следил, как крюки цепляются на гири, становился под раздачу, глубоко вздыхал… и уже нажимая кнопку грузосброса, с наслаждением закрывал глаза.

Секс-Март

Декабрьским вечером Колычева занесло в Западное Концово. Надо же было хоть где-то побывать. Он проехал свою остановку и вышел. Светились ларьки, ходили угрюмые дяханы в кожанках, спешили нагруженные всякой ерундой женщины. Пятиэтажек почти не было видно за новостройками, уже увешанными бельем по балконам и плотно обставленными парковками. Машины стояли и по тротуарам. Было совершенно дико представить, что лет пять назад здесь было пустовато, тихо. «Пройдусь до рынка, выпью и назад», – подумалось Колычеву.

После пива захотелось за угол. К счастью, пустырь около Вериного дома еще был цел, то есть он еще существовал во всей своей неприглядности, заброшенный, изнаночный и цельный в этом. Из земли торчала проволока, виднелись свалки пакетов, черных мешков с теми же пакетами. Завывала пурга. На окраине пустыря виднелась огромная светящаяся туфта этажей в семь. Надпись гласила «Секс-Март».

«Зайду», – сказал себе вздрогнувший Колычев и зашел.

Двери разъехались, и ковер заглушил шаги. Огромный фаллос перегораживал ему путь, светясь струящимися пузырьками. Черти и гномы протягивали ручонки, шевеля хвостиками. Работали эскалаторы, пахли неведомые цветы, лилась фиолетовая река. Мелодичные звуки облили пришельца дезодорантом смешков и будуарных стонов. Он шел и озирался, чувствуя свою неуместность, неумение веселиться и воспринимать все «изи», смайлиться и беззаботно глазеть на сокровища мира. Сходно он чувствовал себя в торжественных местах, на приемах, где ждали кого-то другого, не его, всегда не его.

– Здравствуйте, – произнес над ним голос. – Мы рады, что вы посетили наш специализированный супермаркет.

Он обернулся, задрав голову.

На пластиковом крюке, надетая потешной вешалкой откровенного костюма с кольцами и браслетами, почти неузнаваемая, висела Вера.

– Вы можете посетить… Улыбайся. Меня уволят. Улыбайся.

Колычев изобразил кривую улыбку, сглотнув что-то твердое.

– …к вашим услугам…

Продолжая улыбаться, Колычев подошел ближе и взял Веру за ногу. Латекс. Туфля тоже. Он сжал ее, делая вид, что щупает товар. На чулке висел ценник с эротическим по смыслу логотипом. Он сжал ногу сильнее. Она слабо шевельнулась.

– Не дави, я говорить не могу. Отпусти. Встань там.

– Слезь тогда.

– Я не могу.

– Слезь или улыбаться перестану.

– Я не могу.

– Ты работаешь здесь?

– Идиот. Что, не видишь?

– Вижу. Верить не хочу. Дура.

– Ты ничего не знаешь. Ты вообще меня бросил.

– Потому что ты дура. Вот и висишь здесь…

– Молчи. Ты не понимаешь.

– Ты должна им, что ли? Сколько?

– Ой, не надо, пожалуйста!

– Сколько?

– Много. Не надо.

– Уйдем сейчас.

– Камеры.

– Уйдем. Я все беру на себя.

– Ты не понимаешь.

– Слезай и иди к выходу.

– Дурак… Что за дурак.

– Слезай, или я тебя сниму. Это же полный… Я…

– Уйди, прошу тебя.

Он снял ее, почувствовав снова ее вес, всю ее, как бывало таскал по комнате, не в силах положить, поверить, что она с ним, что вообще кто-то с ним, смеется, спрашивает, целует, смотрит на него. Его Вера.

– Так. Пошла к выходу.

Рядом возник продавец. Он появился из люка в полу.

– Приобретаете? Чек, наличные, карточка?

– Наличные.

Колычев положил его на пол сразу, вложившись как молодой бог, почти не целясь. Завыла сирена. Он оглянулся на Веру, стучащую в блокированные двери. Взглянул на крепления и, подпрыгнув на балюстраду, повис на креплениях титанического фаллоса, стараясь раскачать его. Выбежавшие жуки-охранники надрывались в хрипящие рации. Ощущая пружинистую поверхность, он засмеялся и в последний момент заорал Вере: «На пол!» Фаллос не подвел. Стекляшки рассыпались звонким крошевом, и он спрыгнул, уложив еще двоих.