Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой. Страница 13

—    Все всё понимают. Я понимаю, Пашка понимает, даже этот клоун... — он указал на сидящих через несколько рядов Нефедова и Леонидова.

Нефедов рассказывал Леонидову очередную медицинскую байку. Он был распален рассказом настолько, что не замечал, как кричит на весь салон:

—... Скальпелем прокол сделать не может — пацан. Жирная слишком бабка — не достает скальпель. Я говорю: «Несите нож кухонный!» Закудахтал: «Как?..»Забегаю на кухню—там нож, вот такой, над газом его и в комнату. Ка-а-ак дал! Брызнуло по всей комнате — гной, моча, всё вместе... но спасли!

—    На, почитай. — Паша сунул Нефедову газету «Советский спорт».

—    Да на хрена мне этот спорт!

Все еще тяжело дыша, Кулагин начал возбужденно шептать на ухо Володе, как будто их кто-то подслушивал. Он даже воровато оглянулся по сторонам.

—    Послушай меня. Притча суфийская есть. Давно хотел тебе рассказать.

—    Суфийская? Занудство какое-нибудь?

—    Ну почему же... Сказка. Дервиш решил через море перелететь...

—    Зачем?

—    Ну надо было ему. Не перебивай. Находит он орла гигантского, тот говорит: «Возьми еды. Если силы у меня будут кончаться, обернусь к тебе — кидай мне». Летят. Орел устал. Оборачивается. Дервиш кидает ему. Орел сожрал. Дальше летят. Орел опять оборачивается. Так все, что с собою взял, он ему и перекидал. А орел опять оборачивается. Ну тогда герой руку себе отрезал и кинул. Долетели.

—    В чем мораль? — Володя перестал улыбаться и внимательно смотрел на Севу.

—    Рано или поздно запасы кончаются. Все. Силы душевные, всё, что знаешь, умеешь. Орел падает. Вот ты и кидаешь ему самого себя. Может, хватит? Может, долетели уже?

—    Все правильно. Очень похоже. Руку отрезать? Я, ей-богу, отрезал бы. Никому не нужна рука моя.

—    Володя! Твой орел тобой уже обожрался, — почти кричал Сева. — Разжирел на тебе. Хватит! От тебя же не осталось ничего. Этот способ не работает.

—    Почему не работает? Все работает. — Володя мрачно усмехнулся. — Летим.

—    Нет, все бесполезно. Тебя надо просто брать в охапку и тащить. Ну-ка вставай. Пошли.

Сева попытался вскочить, но ремень безопасности так впился ему в живот, что он только крякнул. Володя, улыбаясь, смотрел на друга. Самолет начал разбег по полосе.

—    Успокойся. Все хорошо.

Он протянул Кулагину взлетный леденец. Тот разжевал его в секунду и расстроенно забубнил:

—Девчонки мои... тоже... надавали заданий: платочки, браслеты, но главное — ковер. Еще дыню хотят. Я бы лучше вообще фруктов привез, и все. Зачем ковер? Куда его?

Володя смотрел в иллюминатор. Самолет быстро набирал высоту.

—    Да.

—    Что «да»?

—    Ковер, Севка, только со мной, по коврам я спец!

Самолет набрал нужную высоту и выровнялся.

За иллюминатором открылся ватный ковер из облаков. По салону стали свободно передвигаться пассажиры. Володя откинул кресло и закрыл глаза.

* * *

При посадке самолет несколько раз сильно тряхнуло. Заплакали дети, с полок посыпались вещи. Володя мгновенно проснулся.

—    С мягкой посадкой!

—    Да уж! — Севка растирал ушибленное о переднее кресло колено. —Хорошо начинаем.

Леня Фридман стоял на летном поле прямо у трапа в шикарном белом костюме-тройке и, едва только Володя вышел из самолета, замахал руками и бросился навстречу, расталкивая спускавшихся пассажиров.

—    Володечка! Мальчики мои дорогие! Пашулик!

Леня обнимал и целовал по очереди Володю,

Пашу, Севу. Перед Толиком он немного помялся, но потом трижды расцеловал и его.

—    С приездом! Как дорога? Между прочим, у нас аншлаги! А могло ли быть как-то по-другому? Высоцкий, Кулагин, Таганка—это ж мне и работать не надо. Багаж?

Леонидов дружески похлопал Фридмана по спине:

—    У нас четыре места.

—    Скромненько. И правильно. Прошу покорно. Встречайте багажичек. — Он указал на пункт выдачи багажа и, крепко взяв под локоть Володю, потянул его к выходу из аэропорта.

Выйдя на улицу, Леня начал вести себя странно. Он озирался по сторонам, заглядывал в лица людей, прохаживаясь, то клал руки в карманы, то скрещивал их на груди. Он попробовал даже посвистеть, но губы его предательски дрожали. Володя закурил, с улыбкой наблюдая за Фридманом. Вдруг Леня, подойдя к нему и прикрыв ладонью рот, взволнованно прошептал:

—    Вот вопрос тут какой... А может, не будем работать?

—    А что будем делать?

—    Я забронировал билет, можно прямо сейчас улететь, но только тебе. Ребят я сам отправлю, завтра. Вот номер брони.

Он разжал кулак, на ладони шариковой ручкой было написано «042/5». Он сжал кулак, отошел на несколько шагов в сторону и тут же вернулся.

—    Леня, да что случилось? — удивился Володя.

—    Володя, опасно! Могут возникнуть проблемы. Давай одним разом пожертвуем. В Ижевске... Ну, ты в курсе, наверное... Верь мне, я не за себя боюсь. Хотя, конечно, и за себя тоже. Ну вот веришь? Предчувствие!

Володя долго, испытующе смотрел на Фридмана.

—    Леня, все будет хорошо. — Он улыбнулся. — Или плохо. Не надо тебе ничего бояться. Вы с ума посходили все. Я сам за все отвечу. Делайте свою работу. А я как-нибудь разберусь.

—    Нет, нет. Никто не покушается на твою самостоятельность, Володя, — переполошился Фридман. — Я уважаю тебя. Просто, если ты хочешь, я могу тебя отправить, и все — и больше ничего.

—    Не хочу.

—    Ну уж если ты сам... не волнуешься, так я чего?.. Пусть все будет, как ты хочешь. Ты сам решил. Я-то кто такой здесь?

Володя слегка приобнял его за плечи:

—    Чего ж мы так боимся? Позови их на концерт.

—    Кого?

—    Да всех: милицию, ОБХСС, руководство местное. Пусть приходят с семьями, с друзьями.

—    Это идея! Пусть. И знаешь... я даже сам хотел. А зачем, Володь?

—    Начальство в зале — значит, можно.

Леня мгновенно преобразился. Он расправил плечи и с важным видом огляделся вокруг.

—    Кстати, да...

еле жесткой посадки ему было не по себе. Он подошел к Нефедову и дернул его за плечо.

—    Толя, скажи, он может работать? — Сева указал на курящего на улице Володю.

Толя досадливо выключил камеру.

—    Отстань, а? Я же снимаю! Может, не может... Вскрытие покажет.

—    Толя, брось свои тупые шутки. Я спрашиваю тебя как врача. Он выдержит? Ну, я не знаю: сердце, сосуды, что там еще... печень?

—    Что ты психуешь? Что вы сами себя пугаете? «Толя, скажи. Толя, покажи*. Ну скажу, и что ты сделаешь? —Толик вызывающе смотрел на Кулагина.

Сева растерялся.

—    Я что сделаю? Буду хотя бы знать.

—    Ага, и еще больше психовать. Не смеши меня. Сидите все у него на загривке и сочувствуете. Кто-то такой же преданный, как ты, впорол ему морфину когда-то, чтоб с похмелья не мучился, пожалел, одним словом...

—    А ну иди сюда, говнюк.

Кулагин схватил Нефедова за рубаху и потащил к стеклянной стене, за которой курили Высоцкий и Фридман. Леонидов, стоявший неподалеку, подскочил к спорщикам:

—    Э-э! Вы чего?!

Он попытался встрять и разнять их.

—    Пусти. Схлопочешь! — пытался освободиться Нефедов.

—    Отпусти ты его! — Паша старался оторвать Севу от Нефедова.

Сева, ухватившись за рубаху Нефедова, указал через стекло на Володю:

—    Если с ним хоть что-то случится, я тебя убью.

—    Да ничего с ним не... — Леонидов почти повис на Севе.

—    И тебя тоже, — яростно обернулся Сева к Леонидову и отпустил рубашку Толика. Приглаживая помятый воротничок, Нефедов заговорил, стараясь придерживаться официального тона:

—    С нормальной медицинской точки зрения вообще непонятно, как он жив. У меня на руках умирали люди, у которых была тысячная доля его проблем! Тысячная! А он — живет.

Сева понурился:

—    И сколько это может продолжаться?

—    Сколько Богу будет угодно. Пизанская башня пятьсот лет падает — никак не упадет. Не знаю! Может, год, может, пять, может, неделю. Хочешь помочь? Вон — чемоданы бери.

Троица начала выбирать свои вещи. Затем они вышли на улицу.

Подойдя к Фридману с Володей, Леонидов бодрым голосом, щурясь от южного солнца, отчитался:

—    Все! Мы готовы. Куда идем?

—    По машинам! — поддержал его тон Фридман. — Дорога долгая. Жара, духота, но в гостинице очень даже хорошо. Володечка, у тебя люкс. Садитесь вы втроем, а мы с Пашей по дороге поболтаем. Ужин в гостинице, и я с вами. Ничего сегодня не ел — сразу сюда. По машинам! Гитарочку в багажничек.

Фридман семенил, подскакивая то к одному, то к другому, переходя с интимного тона на официальный.

На углу площади стояли две «Волги» — новенькая «двадцать четвертая» и видавшая виды старая «двадцать первая».

—    Ух ты! Сто лет в такой не ездил! — оживился Володя.

Леонидов заговорщицки прошептал: