Ричард Бротиган - Экспресс Токио - Монтана Страница 13

Народное искусство приняло форму недоструганных, вонючих куколок, никому не нужных пятнистых безделушек из угля и ржавых пивных банок, картинок, нарисованных крокодильим дерьмом на болотной коре, и конечно — куда же без них — цветных туземных рубашек, сотканных из нижнего белья, которое поснимали с трупов альбиносы-гробокопатели, только и умеющие грабить лунными ночами могилы. Они трудятся не больше двенадцати ночей в году, а все остальное время: болтаются без работы. Торчат дома и пялятся в телевизор. Когда идет реклама, лупят жен.

Другими словами: меньше всего я хочу, чтобы в моей жизни повторился вчерашний день. Когда похмелье наконец прошло, торговцы народным искусством испарились, забрав свое странное и сомнительное добро. И прихватили с собой и все ощущения моего тела, кроме известковой абстрактной уверенности, что я все еще дышу.

Правда, Джим?

Марш от пиццы

Они похожи на странную армию, что отпущена с фронта на короткий отдых, чтобы потом снова вступить в бой здесь же, в Токио. Только что прошла четверка бойцов в синих форменных брюках и красно-белых полосатых рубашках. Однако без касок, что так похожи на шляпы из пластмассовой соломы. Военная дисциплина стала не так сурова, ибо сейчас они пребывают в том, что в армии называется отпуском. В отпуске от пиццы. Совсем недалеко от «Маленькой пиццерии Шейки». Вышколенный спецназ молодых японцев готовит там пиццу. Сейчас у них перерыв, или отпуск с поля боя, где линия фронта, отбитые или захваченные ярды измеряются съеденной пиццей.

Они шли, а я думал о том, что уверен в этой жизни лишь в одном — может, это вообще единственная вещь, которую я знаю: они не пойдут есть пиццу.

Собаки на крыше

Собак на крыше я видел издали. Две колли (небольшие), но чем ближе я подъезжал к ним на велосипеде, тем больше и больше они становились; когда я был совсем близко, они начинали лаять.

Рядом с домом тек загаженный ручей, а за домом сплетался ветвями лес. Очень густой и неприветливый, из тех лесов, что норовят расцарапать человека или порвать на нем одежду.

На сам дом смотреть было нечего. Два этажа, высоких и деревянных: трудно описать и легко забыть — вот только собаки на крыше.

Чаще всего я ехал дальше.

Понятия не имею, как собаки забирались на крышу, но они стояли там всегда.

Один раз они не стали на меня лаять, и я занервничал. Трудно, конечно, в это поверить, но их лай было вынести не так тяжело, как молчание.

Они стояли на крыше и таращились, а я ехал мимо на велосипеде.

Ни разу не видал в этом доме людей.

Надеюсь, собаки не жили там одни.

Калифорнийский почтальон

До недавнего времени у меня не было повода гордиться своей интуицией — моя экстрасенсорная температура парила под нулевой отметкой, где-то на — 27 градусах. Все изменилось два месяца назад, когда я увидел сон, который потом сбылся. Такого со мной еще не случалось. Мне снилось, что почта в ближайший месяц будет скучной и неинтересной, — так оно и вышло.

Приходили счета, реклама, всякая ерунда — и только.

На дорожке появлялся почтальон, и мои веки медленно опускались. Иногда я засыпал, открывая конверт.

Калифорния готова ко всему.

Может, основать культ?

Игрушечная паутина

Помню, пять лет назад он впервые стал знаменит. Красивая игрушка, и он с радостью ею забавлялся. Меня восхищала его радость. Он очень хороший писатель и заслужил эту славу.

Сейчас: он только что написал книгу о Кислотном Отблеске Славы, что разъедает сердце и душу, пока бессмыслица и беспорядок не становятся предсказуемы, как восход и заход солнца.

Солнце сегодня взошло в 6:13 утра, а зашло в 6:22 вечера.

Прошло всего пять лет.

Боже, как летит время.

Ее последний парень, говорят, был канадским летчиком

Ее последний парень, говорят, был канадским летчиком и погиб в Германии в 1944 году. Их роман длился всего неделю, они так и не легли в постель. После войны собирались пожениться.

Ему было двадцать два, ей — девятнадцать.

Они познакомились случайно на автобусной остановке в Сан-Франциско. Никогда раньше он не заговаривал с китаянками. На остановке больше никого не было. Веселый открытый молодой человек. Людям всегда нравился.

— Привет, — сказал он. — Я из Канады.

Каждый день они слали друг другу письма, обещая будущее. У них родится трое детей: два мальчика и девочка.

Последнее пришло от военно-воздушного капеллана:

Он часто говорил о вас, и т. д.

Он просил меня написать вам, если, и т. д.

Я знаю, он хотел, чтобы вы, и т. д.

Она дочитала письмо, жизнь кончилась, они соединились в смерти. Она бросила колледж, где училась только на «отлично», и устроилась мыть посуду в китайский ресторан на Джексон-стрит. Работники говорили, что это странно и неправильно: такая красивая девушка, а зарабатывает на жизнь мытьем тарелок.

А можно было заняться кучей других дел.

Она стала кухонным привидением.

Год за годом люди спрашивали ее об одном и том же, но она не отвечала, и они отступались. В конце концов ее оставили в покое — тем более что теперь она перестала быть красивой.

Когда-то она любила канадского летчика — вот и все, что о ней знали.

Она никогда не поднимает глаз от посуды.

Тридцать четыре года…

Она соскребает объедки с тарелок тех, кого никогда не видит. Их еда — это кладбище, где ее похоронили.

Мясник

Мясо нельзя рубить в перчатках, никто не купит мясо, если его рубили в перчатках. Перчатки и мясо не идут рука об руку. Потому у этого мясника всегда холодные руки. Я знаю точно, он сам мне сказал.

Я заглянул на мясной рынок Сан-Франциско, надумав купить на ужин кусок мяса. Еще не зная какого. Я шагал взад-вперед вдоль мясного прилавка. Мимо свиных отбивных, гамбургеров, бараньих рулек, мертвых кур и свежих, но пыльноглазых рыб.

Мясник наблюдал за мной не говоря ни слова, да и с места он не двигался. Жалобная гримаса застыла на его немолодом лице, которое уже приближалось в своей жизни к тому, что ему положено. Вот-вот оно станет лицом пожилого человека.

Остановившись, я всмотрелся в кусок вырезки. Он не поразил мое воображение, и я вернулся к бараньей отбивной, показавшейся мне чуть интереснее. Так и стоял, глядя, как эта отбивная устроилась в куче из двадцати пяти других отбивных. Она лежала на самом верху с таким видом, будто сама туда взобралась. Я оценил ее самоотверженность.

Остальные двадцать четыре отбивные никак себя не проявили. С таким же успехом они могли быть безымянным песком. Я раздумывал о том, как буду пытать эту верхнюю отбивную огнем, а потом съем на ужин. Я жил один, так что эта отбивная осенит благодатью холостяцкую пищу.

День в Сан-Франциско выдался мрачный, облачный и безнадежный, такая погода иногда случается посреди лета и тянется несколько дней. Начинаешь задумываться, бывает ли вообще в Америке лето.

— У меня холодные руки, — сказал мясник.

Я оторвал взгляд от куска мяса.

Я не понимал, с кем он говорит.

Он говорил со мной.

Я посмотрел на его руки.

Он безысходно вытягивал их вперед. Изношенные и серовато-красные. На этих руках намерзло много лет, а то и десятилетий мертвого мяса.

Я силился придумать подходящий ответ. Мои руки вдруг потеплели и даже разогрелись. Мне было очень стыдно. На языке пусто, я заблудился без воды в этой пустыне.

Разрывая цепи моей неловкости, мясник сказал: А ведь мог водить грузовики. Водил же в армии. Вот и занялся бы с самого начала. Хотя бы руки не мерзли.

Кровь в моих руках уже закипала.

Я выдавил из себя стандартную в таких случаях улыбочку, показывая, что понимаю и сочувствую, только вот ответить мне особо нечего.

Мясник потер руки и, чтобы сломать напряжение, решил рассказать короткий анекдот, но изо рта не вырвалось ни слова. Губы пошевелились, потом застыли, и мы с ним улыбнулись, как если бы он и в самом деле рассказал анекдот.

По пути ко мне и к моей бараньей отбивной он все так же потирал руки.

На станции Ёцуя

По всем меркам, эта женщина довольно привлекательна, ей не дашь больше тридцати лет. У нее тонкие черты лица, превосходный маленький рот — словно его после смены собирали розы на фабрике редкостей. Несовершенными на этом лице оставались только глаза. Красивым глазам не хватало характера, что не так уж важно, ведь большинство мужчин мало интересуются женским характером.

Формы радовали взгляд, компактные и пропорциональные. Аккуратные щиколотки и грудь, которой совсем мало оставалось до пышности.

Мы мчимся в метро под Токио, она сидит напротив меня и с отсутствующим видом поигрывает кожей у подбородка. Мягко оттягивает ее, снова и снова проверяя упругость, — мы останавливаемся и мчимся к следующей станции.