Дмитрий Быков - Статьи из журнала «GQ» Страница 14

— Фантастика-то в чем? — спросил кто-то. — Это какая-то Латынина…

— Сейчас будет фантастика. Это будет роман о молодом Александре Македонском, новом, чеченском. И, как всякий завоеватель, по мере захвата он умнеет, и вот уже весь мир оказывается у его ног — тут можно развернуть интереснейшую картину, как он будет всех побеждать, своего рода типологию мировых культур по отношению к захватчику…

— Китайцы остановят, — уверенно сказал Леонид Каганов.

— Дулю! — возразил я. — Китайцы — самая адаптивная цивилизация. Он только соберется их завоевать, как они сдадутся и будут при нем впахивать, как при любом другом. Нацию, которая сама себя так угнетает, невозможно угнетать еще больше. Зато — о, зато! Думаю, наиболее отчаянно будет сопротивляться Израиль. И, возможно, даже останется анклавом. Австралия окажется страной разумных кенгуру, потому что аборигены и пришлые только мешали им строить нормальную цивилизацию, а кенгуру — истинные хозяева земли, но никто доселе не пытался всерьез захватывать Австралию, и потому они сидели тихо…

— Почему кенгуру? — возмутился Успенский. — Почему не коалы?

— Коалы будут жрецы. И знаете, что еще? В каждой из захваченных стран, — вдохновенно импровизировал Лазарчук, — этот новый Македонский будет искать ключи мира, те самые, утраченные когда-то Македонским.

— Однажды их уже предложили Христу, — вставил я, — но он отказался, и тогда один из апостолов предал его, а остальные взяли ключи. Они некоторое время были у них, потом у Византии, потом у России, потом у Франции, у Германии… у Штатов… Но где они сейчас — не знает никто. Даже евреи.

— Можно будет грандиозно описать захват Латинской Америки, где и так ежедневные перевороты, — продолжал Лазарчук, — и арабского мира, который сперва откажется ему покориться, потому что он горец, чужой… Он надолго увязнет в Исландии, милостиво сохранит жизнь и трон английской королеве, попытается возродить самурайский дух в Японии (разумеется, тщетно)… В романе будет содержаться краткий атлас мировой географии и краткий же обзор всемирной культуры, как это теперь принято. Как всякий покоритель, герой будет с каждым завоеванием умнеть и стареть — и к Америке подойдет зрелым мужем, уже знакомым с милосердием и способным на красивые жесты. Америка будет сопротивляться недолго, поскольку вся ее мощь окажется одним пиаром. Она попробует отстреливаться ракетами, но окажется бессильна в прямом огневом контакте. А ведь вся сила нового Македонского — в рукопашном бою. И когда его бойцы пойдут на Америку, угрожая личной безопасности ее жителей, страна начнет сдаваться с поразительной скоростью, не прерывая репортажей с театра военных действий. Войдя в Белый дом, он получит сообщение о том, что нынешние обладатели ключей мира готовы вручить ему этот артефакт, причем немедленно… Я только еще не придумал, где состоится передача ключей.

— В «Макдоналдсе»! — хором закричали мы с Успенским, а потом и все присутствующие.

— Да, друзья мои! — продолжал Успенский. — Ключи, несомненно, хранились в «Макдоналдсе». Именно там дряхлый топ-менеджер и вручит их новому хозяину, сказав: ты думал покорить этот мир? Бери его почти без боя. Ты не покоритель его, а могильщик, — вот, кстати, и название. Ты думал получить в свое распоряжение всю землю и основать новую цивилизацию, а получаешь «Макдоналдс» — вот он, бери его и владей. С ним ничего уже нельзя сделать, ты лишь ускорил его конец — потому что владеть миром, которым сто лет до этого распоряжался фастфуд, бессмысленно. Он протечет у тебя между пальцев, как чизбургер. Возьми ключи мира — они от этого холодильника, — и спасибо тебе за все.

— И что… и вот весь роман ради вот этого?! — в недоумении спросил Кирилл Еськов. — Сотни страниц с битвами, захватами и коалами — ради ключей от «Макдоналдса»?

— Но этот мир действительно не стоит захватывать, — мягко сказал Лазарчук. — Может быть, поэтому никакого Македонского и не получается.

— В таком случае и роман этот не стоит писать, — подвел черту Успенский. — Пусть Быков колонку напишет, все польза…

№ 8, август 2008 года

Как вступить в брак с иностранкой?

В: Как вступить в брак с иностранкой?

О: Забыть о морали и добродетели.

Иные.

Встреча принцессы и дровосека дает простор фантазии, совместная жизнь двух добропорядочных граждан навевает скуку.

Ее звали Юдифь, она изучала в Оксфорде русский язык и советскую литературу двадцатых годов двадцатого века, она впервые приехала в Россию с родителями, отправившимися сюда по работе налаживать московское отделение транснациональной корпорации, производящей молочные напитки. Она проучилась год в британской школе при посольстве, но потом перевелась в обычную русскую. Конечно, ей не удалось окончательно избавиться от акцента, но дело, как показывает опыт, не в произношении, а в интонации. Интонации у нее были родные, русские, даже дворовые. Ее бывшая одноклассница и ближайшая подруга училась теперь во ВГИКе, и они с Юдифью планировали цикл совместных документальных фильмов о России для британского кабельного канала. Это пользуется спросом. Лето она собиралась провести в Питере, снимая выживших детей блокады.

Она была красива акварельной, розовой британской красотой — большие серые глаза, бледно-золотистые волосы, нос с горбинкой, профиль несколько овечий, но оттого не менее аристократический. Я ей все это так и высказал. «Пусть морда хоть овечья, была бы… человечья», — ответила она с великолепной беспечностью. Я поразился: откуда? Но она знала и не то.

Ни романа, ни намека на роман не могло быть с самого начала. Я приехал на книжную ярмарку, Юдифь прикрепили ко мне в качестве гида, она возила меня по встречам с читателями в Корнуолл и Бристоль, таскала по лондонским книжным магазинам, где я по мере сил рассказывал аудитории, более чем наполовину эмигрантской, о том, как тут плохо стало без них. Я уже понимаю, что ничего другого они попросту не воспримут. Потом мы шли пить чай или смотреть кино, и она рассказывала мне свою двадцатидвухлетнюю жизнь, пересыпая правильную английскую речь таким соленым русским языком, что я диву давался, откуда фарфоровая девушка набралась такой жизненной правды.

Постепенно она рассказала и это. Была двухмесячная летняя поездка в Ростов, по обмену с Ростовским университетом. Была общага с законченной ведьмой на вахте. Была донельзя обшарпанная комната на пятом этаже, с окном неподалеку от водосточной трубы, что важно для дальнейшего рассказа. И был Вова, приятель бойфренда ее ближайшей ростовской подруги. And when he joined us one day at the Left Bank of Don, you know, Leberdon, — he zapal, zapal konkretno.

Да, Вова запал: у нее хватало самокритичности предположить, что дело было не в ее ослепительныхданных или блестящем уме, которого он все равно бы не оценил, — а просто перед ним была живая англичанка, существо из иного мира. Она купалась исключительно топлесс, потому что так привыкла, пила, потому что нашла в этом вкус, и с выражением пела русские народные песни, включая неприличные. Ее восхищала русская obscenity, энергичная и цветистая непристойная лексика, которой она набралась еще в школе, а в Оксфорде планировала посвятить ей отдельную работу. Конечно, она прилежно записывала новые выражения в словарик, ложилась спать строго в полночь и ничего никому не позволяла, а главное — совершенно не курила, что было для Вовы почти признаком ангельского чина. Как бы то ни было, согласно определению любви из стихов одной маленькой девочки, Вова почувствовал, что чувствует такое чувство, какого не чувствовал никогда прежде. На острове Ифалук (Микронезия) система эмоций сложней нашей, и там для этого ощущения существует слово «фаго»: смесь страсти, сострадания и умиления. Что-то вроде «трахаю и плачу», но без грязи. Володю пробило фаго.

Он начал с того, что проник к ней в окно по водосточной трубе, потому что мегера на вахте не пустила его дальше порога. Но в первую ночь ничего еще не было — только разговоры, во время которых Юдифь узнала множество новых слов. Потом было полно всякого, в том числе на левом берегу, и даже как-то раз на моторном катере, который Вова организовал с помощью друга. У него вообще было много друзей, в основном богатых, и сам он не бедствовал, хотя о роде своих занятий не распространялся. «I guessed he was a bandit, a typical gangster, я охуела реально». Еще бы — столько новых слов! Ее словарь вспухал как на дрожжах, она подумывала даже о публикации нескольких статей — в частности, об иностранных (главным образом немецких) заимствованиях в русском криминальном арго… Ей, бедняжке, казалось, что это мрачное наследие Второй мировой, тогда как это веселое наследие одесской мафии, говорившей на идише — местечковом немецком; кажется, Юдифь была разочарована моим пояснением.