Паскаль Киньяр - Американская оккупация Страница 14

Глубокой ночью «шевроле» Уилбера Каберры с зажженными фарами остановился у входа в кафе-табак возле дома Карьонов.

Уилбер был пьян. Он орал во всю глотку, тиская в своей лапище левую руку Патрика. Выспрашивал у него на своем американском, как сказать по-французски nuts.

— Zinzin, gaga[30], — подсказал Патрик.

— Marie-Jose’s pussy is driving me gaga! (Сержант Уилбер Хамфри Каберра признался, что он прямо балдеет от «киски» Мари-Жозе).

Уилбер довез его до дома. Патрик никак не мог понять, отчего великан так к нему привязался и вечно ходит следом. После концертов он неизменно провожал Патрика, часами рассказывая ему свою жизнь. Теперь он неожиданно залился слезами.

Говорил, что он плохой человек. Что не может жениться на своей подружке. Уговаривал Патрика пойти и сказать ей, чтобы она занялась любовью с кем-нибудь другим. Например, с лесником. С почтальоном. Не важно с кем, хуже все равно не будет.

Патрик даже не знает, какой он, сержант, плохой человек.

Сержант выпустил руку Патрика Карьона и зарыдал с новой силой. Шумно всхлипывая, он открыл в приборной доске маленький холодильник и достал еще одну бутылку пива. Крышку сорвал зубами и выплюнул в открытую дверь. Потом продолжал по-американски:

— Жена ушла от меня шесть лет назад к одному корейскому ублюдку (a slimy Korean), к желтомордой гниде с толстой мошной. А я, дурак, о сыне мечтал! О таком, как ты…

Вдруг он замолчал.

Решетчатая калитка перед домом Карьонов распахнулась, и вышел доктор со своим коричневым саквояжем. Патрик шепнул Уилберу, что это его отец. Сержант, узнав доктора, посигналил фарами. Патрик выглянул из машины и спросил отца, куда он собрался.

Ослепленный фарами, доктор Карьон долго тер глаза тыльной стороной ладони. Он узнал Патрика, лишь когда тот выбрался наружу и отошел в тень.

— А, это ты! — сказал доктор. — Я еду в Лотьер, там трудный отёл.

Патрик взволнованно спросил, нельзя ли им с сержантом поехать тоже.

Уилбер, пьяный в дым, бил кулаком по «баранке» и ревел:

— Yes! Yes! (Да! Да!)

И еще сигналил в такт. Доктор Карьон знаком велел ему прекратить шум и подошел к автомобилю.

— If you wish to come with me, it will be in my own car, sergeant. (Доктор Карьон ответил сержанту Уилберу Хамфри Каберре на своем смешном английском, что в таком случае им придется пересесть в его машину).

Сержант вылез из «шевроле». Ночь становилась все прохладнее. Они кое-как втиснулись в старенькую довоенную «Жюва-4» доктора.

Вокруг стояла кромешная тьма. В машину просачивались запахи мокрого подлеска. Они ехали по узкой дороге через лес Солони.

Дорогу перебежал олень.

Перед ними, прямо на асфальте, белела надпись «US GO НОМЕ». Уилбер, все еще не протрезвевший, начал с энтузиазмом распевать:

— Go home! Go home! Go home!

Тусклый фонарь, висевший на гвозде, едва освещал хлев.

Убогий хлев, всего три коровы. Отёл и в самом деле проходил трудно. Корова надсадно мычала. Крестьянин и его сын, стоявшие рядом, были пьяны не меньше, чем сержант Каберра. Сын хозяина в берете, глупо хихикая, указывал отцу пальцем на красную «ермолку» Патрика, которую он так и не снял. Крестьянин шепотом окоротил его.

Патрик стащил с головы шапку и сунул ее в карман брюк. Доктор Карьон снял рубашку, хотя в помещении стоял ледяной холод. Оставшись в майке, он сунул руку до самого плеча в коровье чрево, стараясь повернуть теленка, чтобы тот наконец вышел. Но это ему не удалось.

Тогда он вынул из саквояжа тоненькую, свернутую кольцом зубчатую пилу с деревянными палочками на концах. Он развернул ее и осторожно ввел в матку коровы.

Уилбера сотряс рвотный позыв. Он спросил у Патрика, что делает доктор:

— What’s he doing?

— Не has to cut up the calf inside the cow. (Патрик Карьон ответил сержанту, что доктор расчленяет теленка в чреве матери).

Доктор разрезал теленка прямо в матке. Он извлекал наружу окровавленные куски и бросал их на солому.

— You people are savages! (Сержант Уилбер Хамфри Каберра вскричал, что французы — варвары).

— Приходится идти на это, иначе корова погибнет, — ответил доктор Корьон.

— It’s an act of kidness, — перевел Патрик.

— Ты и сам так родился, — сказал ему с ухмылкой молодой крестьянин.

Багровые куски мяса падали на солому рядом с саквояжем.

Наконец доктор извлек послед.

Сержант Каберра стоял, привалившись к двери хлева. Крестьянин протянул ему бутылку, которую держал в руке.

— Хлебнешь?

Сержант испуганно уставился на зеленую бутыль, покрытую паутиной и грязными разводами, и замотал головой. Из глаз его градом катились слезы. Жестом он показал, что хочет вымыть руки, хотя ни к чему здесь не прикасался. И вышел во двор.

Стоя в темноте, он бился головой о стену хлева. Пьяный в хлам. Он кричал:

— Why is God demanding? Why is He so angry? Why does He expect so mush of us? Look at me, Lord! Lord, look at me! Why is there something deep inside of us that we’re so ashamed of? We’re all like that newborn calf, sliced up and bleeding? (Почему Бог так суров и жесток? Почему Он так строго спрашивает с нас? Взгляни на меня, Господи! Господи, взгляни на меня! Почему в нас всегда есть нечто, всегда внушающее нам стыд, почему Ты отвергаешь нас, как этого несчастного теленка, и заставляешь меня дрожать от ужаса?)

Он стоял на коленях во дворе фермы, под луной, возле навозной кучи.

Патрик испуганно глядел на сержанта. Крестьяне, вышедшие на порог хлева, все так же глупо пересмеивались. Сержант Каберра повернулся к ним.

— You’re worse than the Koreans. You’re worse than the Japanese! (Сержант Уилбер Хамфри Каберра объявил крестьянам из Солони, что они еще хуже, чем корейцы, еще кровожаднее, чем японцы).

Среди ночи Уилбера Каберру выворачивало над ямой с навозной жижей. Луна ярко освещала его. Молодого крестьянина все еще одолевал пьяный смех.

Утром в понедельник 1 июня Патрик заметил в конце улицы Ла Мов, у берега реки, фермера в повозке, — натянув вожжи, он остановил лошадь перед лавкой Вира и Менара.

Патрик признал белого коня: когда-то доктор Карьон выхолостил его с помощью сына. Повозка была накрыта зеленым брезентом. Большие черные кожаные шоры прикрывали по бокам глаза лошади. Крестьянин начал выгружать из повозки молочные бидоны. Мари-Жозе переносила их в лавку. Подняв глаза, Мари-Жозе увидела Патрика Карьона и указала ему на бидоны. Патрик поколебался, но все же подошел помочь Мари-Жозе.

Мари-Жозе не надела очков, ее глаза были влажны от слез. Она легким кивком поздоровалась с Патриком. Но при этом смотрела вдаль, на дорогу, ведущую к мосту. Говорила, что скоро придет сержант, что он должен увезти ее далеко отсюда.

— Пуки, ты слышал выступление генерала де Голля по радио?

Патрик кивнул. Мари-Жозе снова заговорила об их прежних мечтах, так, будто с тех пор ничего не случилось. Перечислила все свои накопившиеся обиды на Мен. Этот городишко принял некогда Франсуа Вийона лишь затем, чтобы посадить его в тюрьму на цепь. Здесь копилось зло, сгущалась ненависть, и это мешало ей жить.

— Я тут умру.

Это место, по ее мнению, приносило несчастье. Как оно принесло несчастье Вийону. Как погубило ее мать. Как теперь погубит и ее саму. Скоро все американцы уйдут, и тогда…

— Уилбер должен увезти меня отсюда. Пуки, ты слышишь, что я говорю? Как думаешь, он женится на мне?

Патрик не отвечал.

— Я хотела бы жить в Денвере, в собственном доме. В настоящем доме.

— Тихо!

И Патрик сделал знак Мари-Жозе, указав ей на папашу Вира, который вышел из лавки и принялся загружать в свой фургончик товары для объезда фермеров Солони: пачки соли, мешки кофе, щетки, материю на фартуки, метлы, которые он подвешивал ручками книзу, свечи по десять штук в упаковке.

Папаша Вир открыл блокнот в черной клеенчатой обложке и проверил все товары по списку. Мари-Жозе не отрываясь глядела на восток, откуда шла портовая дорога.

Вдали показался розовый «тандерберд». Он резко притормозил возле них. Лейтенант Уодд опустил боковое стекло. Да, это его новая машина. Как раз прибыла из Гавра. Лейтенант вышел и стал нахваливать Патрику свой New T-Bird: сто миль в час, 4,7 кубика, 27 лошадиных сил, панорамное лобовое стекло, радиола и вакуумные «дворники».

Лейтенант открыл и закрыл капот. Сел в машину, захлопнул дверцу. И сказал Патрику:

— Trudy’s inviting you to her birthday party next Saturday. Wear your fanciest clothes. It has to be a real showpiece. (Лейтенант Уодд пригласил их в следующую субботу на праздник, который Труди устраивала по случаю своего шестнадцатилетия. Он добавил, что им следует одеться понаряднее, ибо она затевает большое торжество).

Мари-Жозе поблагодарила лейтенанта Уодда, пообещав непременно прийти. Она все время встряхивала своими длинными черными волосами.