Паскаль Киньяр - Американская оккупация Страница 15

Когда «тандербенд» отъехал, папаша Вир, не отрывая глаз от своего блокнота, сказал вполголоса:

— Ребята, и зачем вам якшаться с этими америкашками? Вы не забывайте: мы только что избавились от немчуры. Сегодня Генерал сказал, что больше не хочет видеть американцев во Франции. Глядишь, завтра к нам пожалуют русские, оккупируют нашу землю, поселятся в наших домах, станут девушек наших портить.

И, глядя в землю, спросил еще тише:

— Верно, дочка?

Папаша Вир задумчиво помолчал. Наконец поднял голову. Посмотрел на них и пробормотал:

— Немцы, американцы, русские… Многовато для такого захолустья.

В субботу 6 июня они собрались в саду небольшого особнячка из песчаника, где жили Уодды. Мужчины были в смокингах. Стояла очень теплая погода. Пригласили только белых. Тогда негры еще не имели избирательных прав. Тогда сегрегация соблюдалась неукоснительно, стоило офицерам покинуть казарму. Оставалась лишь ненависть.

Лейтенант Уодд, обвязавшись жениным фартуком, поджаривал куски мяса на гриле.

Офицерские жены состязались в яркости макияжа. Их лица, шеи и верхнюю часть груди покрывала оранжевая крем-пудра. Лак на ногтях был ядовито-розовым или пурпурно-красным, пальцы унизаны кольцами. Каждая держала в левой руке картонную тарелку, а правой обмакивала сырые овощи в баночки с горчицей или майонезом.

Мари-Жозе надела застегнутое доверху платье в бело-желтую полоску, собрала волосы в высокий пучок. Ей было неуютно в этой компании. С осунувшимся печальным лицом она как тень бродила за Уилбером.

Но сержант Уилбер Хамфри Каберра все время отталкивал подальше Мари-Жозе рукой в кожаной перчатке: он увлеченно отбивал бейсбольные мячи, которые посылал ему американский полковник, на вид его ровесник. Мари-Жозе отступила назад, пропуская вошедшего Патрика в черном блейзере, белой рубашке и синем галстуке. Она даже не взглянула на него.

Патрик побледнел. Широким шагом направился с подарком к дому. Он протянул Труди долгоиграющую пластинку в конверте. Молодая американка открыла конверт и состроила презрительную гримаску, увидев черное лицо Майлза Дэвиса. Она чмокнула Патрика в щеку и встала на цыпочки, чтобы дотянуться губами до его брови.

— Рана! — сказала она.

Патрик закрыл глаза. Труди еще раз взглянула на пластинку с Майлзом Дэвисом. Она сказала по-американски, что не знакома с «черной» музыкой.

— Never heard of him.

И улыбнулась. Кокетливо строя глазки, призналась, что предпочла бы в качестве подарка старинную кофейную мельницу его матери.

— The wooden mill. The copper crank.

Она сказала, что ей ужасно нравится медная ручка этой мельницы, и жестом показала, как мелют кофе. Затем потащила Патрика за собой. Риделл тоже был здесь, необычайно мрачный, напомаженный, обкуренный и надменный. Он пошел с другом. Втроем они поднялись на крыльцо домика, где стоял проигрыватель Teppaz.

Юная американка объявила, что ей подарили самую последнюю запись Пола Анка. И это грандиозно. Она положила рядом с проигрывателем пластинку, принесенную Патриком, поставила «сорокапятку» Анка, включила звук на предельную громкость. Американские офицеры во дворе тут же задергались под музыку, всячески демонстрируя веселость.

Риделл, сжав зубы, нагнулся, взял картонный конверт от пластинки и стал разглядывать лицо Пола Анка. Труди и ее мать подпевали, держась за руки. Затем начали танцевать. Патрик через силу смеялся, тревожно косясь на Риделла. А Риделл отшвырнул конверт и пошел прочь.

Труди громко спросила Патрика, видел ли он ее камеру. Он взглянул в раскрытую дверь: там прямо на плиточном полу лежала кинокамера Pathé Baby.

Риделл тем временем уже пересек сад и распахнул решетчатую калитку. Патрик бросился следом и за оградой нагнал его.

— Куда ты? Не уходи!

— Все они мерзавцы. Расисты вонючие! Позорят нашу планету. Ты только посмотри на них! Ни черта не смыслят в музыке, которую сами же завезли, когда поработили целый континент. Как можно мечтать об искусстве в таком прогнившем обществе?! Мы откармливаем призраков, жалких детей рекламы и магазинных каталогов! Не понимаю, как ты можешь водить дружбу с этим Уилбером, с этой финтифлюшкой Труди-груди, со всей этой бандой ублюдков! Белые грабят, обжирают и позорят нас. Черные — настоящие люди, а тут собрался один фальшак! Вон, гляди, гроб навапленный! Пусти меня. Давай, топай к своей Бренде Ли!

Мимо них в слезах пробежала Мари-Жозе. Она закрывала глаза руками. Ее волосы были собраны в пучок — такой раньше называли шиньоном — и перевязаны желтой бархатной лентой. Платье тоже желтое, в белую полоску. За ней бежал сержант Уилбер. Но он не стремился догнать ее, просто выкрикивал вслед ругательства. Его лицо побагровело. Он казался испуганным. Подошел к Патрику и сказал, что Господь послал ему знамение. Господь его накажет, ведь он испортил маленькую бакалейщицу, которая годится ему в дочери.

— You could be ту son. (Ты тоже мне в сынки годишься).

— No. (Нет).

— No? No, you’re right. Then it’s not so bad. Is its? (Нет? Точно, не годишься. Значит, ничего страшного?).

— Nо! (Нет!).

Сержант Уилбер Хамфри Каберра внезапно утешился, рухнул на колени в сорняки у ограды и закрыл глаза. Набожно сложив руки, он шепотом молил Бога помочь ему исправиться.

На следующее утро, в воскресенье, Патрик повез Труди на остров. Он усадил ее в черную смоленую плоскодонку. Она с отвращением ступила на влажные доски. Труди Уодд все вокруг казалось грязным.

Как и накануне, день выдался необычайно жаркий. Остров посреди Луары мерцал в легкой дымке испарений. Патрик направил плоскодонку к зарослям камыша и бросил у берега старенький якорь. Держа в одной руке велосипедную сумку, он протянул другую Труди Уодд, чтобы помочь ей выбраться.

Ступая по растресканной корке тины, Труди печально глядела на свои белые босоножки, которые облепила вязкая черная грязь. Землянка, где Патрик и Риделл складывали блоки сигарет LM и Lucky, а также краденые комиксы и глянцевые картинки, показалась ей жалкой и убогой.

— Вот здесь мы с Мари-Жозе прятались, когда были маленькие.

Труди спросила, кто такая Мари-Жозе.

— Дочь бакалейщика, которая встречается с сержантом Каберрой.

При этих словах у Патрика сжалось горло. Он отошел и принялся разжигать костер из собранных веток. Потом раскрыл свою велосипедную сумку и вынул оттуда завернутых в газету лягушек, которых наловил для него Марк, новый главный обрядник. Патрик разрезал пополам маленькие тушки. Сорвал две ивовые ветки, очистил их от листьев и сполоснул в реке. Сняв кожу с лягушек, он нанизал их на эти прутики, еще раз промыл в воде и осторожно уложил на две рогатины над огнем.

— I’ll never eat that. (Труди Уодд предупредила Патрика Карьона, что никогда в жизни не станет есть это).

Патрик возмутился: ведь она сама попросила его приготовить лягушек. Ей страшно хотелось узнать, каковы они на вкус.

— Ты непременно должна попробовать!

Труди лишь пожала плечами. Встав на колени, она внимательно разглядывала подобие вертела, который Патрик соорудил над костром.

— Вы, французы, во всем подражаете нам! — объявила она на своем американском.

Патрик изумленно вытаращился на нее.

От лягушачьих окорочков Труди решительно отказалась.

Патрик вынул из сумки бутылку виски, но Труди не захотела пить из горлышка.

— Слушай, а почему тебя зовут Пи-Кей? — спросила она со своим американским акцентом. — Ты что, из партии коммунистов?

— Это просто мои инициалы. Патрик Карьон. Пошли купаться!

Патрик встал и начал снимать брюки.

— Water’s too dirty! — воскликнула Труди с неподдельным испугом. (Ни за что! Вода грязная!)

И она смущенно объяснила, что боится подцепить полиомиелит:

— I’m afraid I’ll catch polio.

Патрик нахмурился. Сидя на илистой земле в спущенных штанах, он расшнуровывал ботинки.

На нем были ярко-голубые нейлоновые облегающие плавки, которые мать купила ему в Париже. Он бросился в реку и поплыл. Когда он вышел из воды, намокшие плавки тесно обтягивали его напрягшийся член.

— That swimsuit makes your balls stick out. It ’s disgusting! — со смехом сказала Труди. (У тебя в плавках член выпирает. Фу, гадость какая!) И добавила: — I can do that too! (Я тоже так могу!)

Она подняла юбку, туго натянула свои трикотажные трусики, так что под тканью обозначилась щель между ногами, и провела по ней пальцем.

— Does that excite you? (И вот это тебя возбуждает?)

Патрик подошел было к ней, но она его оттолкнула. Уперлась ему в грудь вытянутой рукой и держала на расстоянии. Тогда он улегся перед ней на илистую землю.

Стоя над Патриком и искоса поглядывая на него, Труди тихо рассказала, что однажды видела, как ее родители занимаются любовью. Любовь похожа на электрический стул. Или на удары хлыста, под которыми тела корчатся и извиваются.