Светлана Пахомова - Ангелам господства Страница 14

Как только Алка прикоснулась к перчаткам, раздался гоношистый вопль:

— Дак ой! Ну я ж их знаю! То ж «Добришский»   стандарт! Это ж в Париже носят. Импортную перчатку от нашей я всегда умею отличить. На звук. Смотри, нужно снятой с руки перчаткой шлёпнуть об стол: если шмякнет как мокрой тряпкой — значит дублёна хорошо, не наша, их как оденешь, так с ними и помрёшь, они без сноса, а если будет грюк как от пластмассы — тогда не импорт, или совсем, туфта.

Алка с размаху дала перчатками пощечину шлагбауму, который не сдержался и завыл. Приехали. Во все подслеповатые оконца переулка взглянули бдительные бельмы, со всех цепей рванули кобели. Гортензии и цикламены от складок тюля шелохнулись, и лик мелькнул — зовет рука в окно. Кивнула, что иду. Не дожидаясь, пока Бохлытка опустит в лужу поля и тулью, чтоб доказать насколько качественный фетр на моей шляпке, бегу на зов и, наконец, спасаюсь.

— Ты на афишку оглянись — мы завтра в клубе выступаем, большой концерт на первомай! — кричала Алка мне в догонку, и я изобразила ей поклон, взглянув на щит с аршинными словами. Как буквица для офтальмологов на переезде стоял железный короб под двухэтажный дом с тремя щитами. Всё, что творится в ДК, спорткомплексе, бассейне, кинотеатре и на танцплощадке — вещали эти письмена. Скрижали местной летописи процветанья стояли здесь, на переезде, не случайно, а с тайным умыслом рассчёта руководства. Здесь смыкались трассы проезда в санаторий и к особняку потомков первого создателя завода, большого сталинского друга Париани. В народе повелось считать, что будто бы под переезд был заведен когда-то кабель прямой телефонии для Кремля. Но главное — здесь по ночам способны были тормозить все наши десять поездов, идущие на Запад. И если вдруг какой-то пассажир из поезда «Москва-Белград-Афины»   во время экстренного торможения пройдется покурить сигару, он должен без перевода все понять и изумиться: какая жизнь кипит в глубинке большой страны! Не упускали отцы города догадки, что переезды — идеологический плацдарм для агитации и пропаганды. Если концерты и соревнованья иссякали, поскольку красных дней календаря ударный пятилетний план давал немного, писались лекции с показом кинофильмов и приглашались лекторы ЦК.

Спасаюсь от солистки хора и подхожу к крыльцу — это единственная дверь на переулке, которая всегда открыта, поскольку «Скорая»   здесь частый гость. В горшочках каланхоэ на веранде, вязанки прошлогодних трав, сплетенные в букеты, половицы из корабельных сосен, решётчатый и теплый полусвет.

— Входи из сенцев, дверь открыта.

Благозвучие и свет этого дома доныне остались в памяти моей.

— Ты с утреннего поезда? Немного отдохни. К своим успеется. Присядь.

Здесь делали кефир домашним способом и верили в гриб чага.

Лидия и Лилия Семённы были сестры, старые девы, учительницы и цветоводы отродясь. Им отвелось настолько крошечное место в мире, что их домишко с садиком пришлось принять за островок миниатюры на перекрёстке всех дорог. Подкоп цевилизации так долго кромсал под кабели, траншеи и коммуникативные удобства их беззащитную межу, что после женитьбы брата и передела усадьбы под огород и новое строительство большого дома им выделился узкий клин земли. Сёстры упорствовать не стали, от брата изгородь не городили, и он, по настоянию жены, построил себе сарай, потом гараж и полисад вдоль межевой тропинки. Отгородившись от сестер, невестка нависла двухэтажной тенью своей домины на сестрин отруб и родила двоих детей. Но в памяти и поведении сестёр была неведомая тайна от забывчивости злобы. Их благодатная любовь к племянникам и брату невестку провоцировала к козням. А жизнь в спокойствии и без сопротивленья бедняг соседей заставляла примечать за ними каждый шаг. Пока не убедились, что им и впрямь немного надо: роббатка-клумба и чистота души.

— Они поповны, твои старушки-вековушки, — сказала мне как-то Матвевна в порыве сопровождения вдоль межи. Через ограду преткновений непониманье своих ближних можно преодолеть в том месте, которое судящему под статус высоты его ума. Что проку в жалобах на жизнь через молитву, если нытьё от имени наград приносит больше пользы пострадавшим от себялюбия владельцам тщеславного желания и любопытства, застывших на одном глазу? Терпенье престарелых барышень было единственной возможностью казаться живущими не хуже в том мире, где универсальное явленье смерть оценено как невозможное маловменяемым соседством.

Необходимость ежедневно считать гроши испотрошит любую душу. В условиях паралича сочувствия и сострадания к гоненьям использовать свои познанья для желудка, а вещее воображенье — для нажив было залогом лжи врагам на память. Семеновны нашли себя в отраде сада:

— Быть может, бог и благосклоннее к тому, кто любит собирать ракушки, чем к тем, кто появляется на свет наследником больших богатств.

Это многозначительное назиданье я слышала от Лидии Семёновны не раз, и удивлялась её ассоциациям о море. Лишь по прошествии больших времен мне станет ясно, что Данила Кофтун, мой охранитель от нападок в альма-матер, возглавит тот Феодосийский храм, которому служил их дед когда-то. Через одну судьбу переплелись две нити. Воистину — все жизни на одной деснице. Мы узнаём об этом под конец.

— Лилечка третьей электричкой сегодня едет вести уроки, ты помоги ей приготовить чай, а я пока взгляну в библиотеку.

Я помогла перекатить через порог её коляску. Бесшумно приподнявшись в костылях, она достала с полки книгу и повела увеличительным стеклом по строчкам в титульном листе, потом по корешкам обложек — искала что-то, шепча губами и осторожно проводя перстом.

Все стеллажи их крошечного дома были заполнены собраньем раритетов с двуглавым глуботиском герба изданий царских лет. Что помогло им самосохраниться, не растерзав от обысков в гоненьях заглавные листы, мне до сих пор не ясно. Поскольку мои тетушки—московки стирали царские гербы даже на соусниках кузнецовского фарфора, в опаске, что такая утварь не сочетается с веленьем времени о футуризме красных истин.

Но в этом доме водилось до сих пор неведомое мне. Из внешнего родства и окруженья в вглубь этих комнат ходили трое — племянники и я. Ни моя сестра, ни кодла из тринадцати двоюродных братишек в пределы этой дружбы не входили. Теперь я думаю, что это был залог кредита памяти моей прабабки Пелагеи. Прабабушка считалась безграмотной, и в документах меняющейся власти от временных, троцкистов, большевиков и коммунистов подписывалась крестиком. Однако, огромные резные фолианты с буквицей, витыми ятями и разделительным в конце мужских имён читала каждый вечер перед сном при лампе и благоговейно прятала в сундук. На дно. От недоразумений, неслухов и козней недругов, которые брались всегда невесть откуда. Старославянской вязью образованную старушонку за грамотного человека не считали. Вот Пелагея и проставляла им кромешный черный крест. Кто после этого мне скажет, что женственная доля в народе не гражданственна? С моей прабабкой не сравнятся ни Вася Железнова, ни ваша Коллонтай!

Её фамилия была Мозгова, такая подпись не должна стоять под мракобесным постулатом. Добро. Однажды Матвеевна подстерегла мою прабабку за полосканием половика на старом мостике у Кочевиги, с обратной стороны от переезда, и завела о том, что я в роду на взгляд соседей, не от мира.

— Какой артисткой будет эта твоя внучка — той что поют или танцуют? — Желала пересмешничать, а та ей внятно так проговорила:

— А той, какие в телевизоре глаголют, — и пральником отколотила половик.

Пророчествами называть такую прозорливость было не принято при атеизме. А слово «ясновиденье»   вернулось в мир в конце столетья, когда таких прабабушек не стало, но их отвага отличать добро от зла имеет всходы в мире.

В тот приезд Семеновны мне вновь напоминали эту историю за чашкой чая и призывали отдохнуть на их веранде, свято веря, что выпадал мне путь далёк. Пока старшая, Лида, наблюдала за тем, как Лилия к походу в школу пакует в рушничок еду и хлеб (они подкармливали слабых ребятишек, наверное, намоленною снедью), я потихоньку перешла в цветник.

Здороваться с Шарыней за забором было моей уловкой. Не наступать на жаб — угаданный успех. К альпийской горке шла тропинка и колея колясочных колёс. Здесь каждый первоцвет сиял уходом. На камешке лежал совочек и лорнет. Подолгу, при ожидании сестры, над цветником просиживала Лида и говорила в прорастающий бутон, накинув на колени кроссворд для вида.

Жизнь в Берендеях — нравственный выкуп за грехи или спасенье? Шедевр земной из цвета с ароматом — неординарный выход из беды.

Шарыще фыркнул и залаял. Кто-то встревожил тишину.

— А почки там не повредились? Зима холодная была.

Не сразу я смекнула осознать, что это вывалилась в огород Матвевна и обращается к Мяхвётевичу, который чуть её терпел, поскольку говорить с такой соседкой — что свечку от пожара зажигать.