Виктория Лебедева - В ролях Страница 14

Она выпорхнула из училища и пошла, нет, полетела через рыночную площадь к почтамту, отбить матери телеграмму с тремя лишь словами: «Первый тур прошла», она мурлыкала себе под нос: «Неба у-утреннего стяг, в жизни ва-жен первый шаг, слышишь, ве-ют над страно-ою вихри я-а-ростных атак, пам-пам, пара-рам, пара-рам!», и улыбалась всему, что видела вокруг, – не заученно, не для роли, а от сердца.

Так она летела, и на нее оглядывались прохожие – не потому, что легкая белая блузка ее была в грязи, а потому, что красота, помноженная на счастье, дает в итоге бесспорную величину.

Глава 14

Строя планы, Любочка не думала смешить бога. Да и планы-то были не ее, Галины Алексеевны, а Любочке хотелось только порадовать маму, пройтись разок-другой по мраморной лестнице в пышном наряде, сверкая ослепительной улыбкой. Да разве это так уж много?!

Она забралась в пустой дворик недалеко от училища, примостилась на уголке покосившейся скамейки, серой от времени и дождей, и плакала, промокая прекрасные глаза подолом пышной юбки, – и не понимала, нет, не понимала, как могло такое случиться, ведь ей так хлопали… и что она теперь скажет маме, телеграмма отбита, мама наверняка уже расхвасталась по соседям… Слезы все лились, и подол промок насквозь, точно его окунули в воду. Сначала, не найдя себя в списке допущенных к следующему туру, Любочка решила, что здесь какая-то ошибка, и отправилась в приемную комиссию исправлять недоразумение. Но в комиссии подтвердили, что никакой ошибки нет, показали даже ведомость. Нос Любочкин распух, глаза покраснели. Она ютилась на лавочке в пустом и гулком незнакомом дворе и чувствовала себя упоительно-несчастной – прекрасной принцессой, заточенной в высокой башне на краю мира в ожидании храброго рыцаря на белом коне.

Рыцарь не замедлил появиться. Сначала Любочка увидела только клюквенный галстук на фоне белоснежной рубахи, который показался ей отчего-то знакомым, а потом подняла заплаканные глаза, и ей явился один из преподавателей (тот, красивый и, наверное, главный). Он подал Любочке накрахмаленный носовой платок. Каемка платка была точно в тон галстуку.

– Ну что вы, не плачьте! – сказал преподаватель и присел рядом на скамейку.

Любочка только горше залилась слезами. Платок моментально промок.

– За что, за что?! – бормотала Любочка.

Яхонтов, конечно, не стал ей объяснять. Не рассказал ни о том, какую выдержал баталию, выступив один против всех преподавателей в Любочкину защиту, ни о том, как умолял по-дружески, да так и не умолил Семенцова. Он потихонечку придвигался поближе, и вот уже соприкасался рукавами, задыхаясь от восторга этой негаданной близости, вот уже приобнял дрожащей рукою за плечи, притянул к себе, вот уже Любочка, уткнувшись носом в белоснежную рубашку, рыдала, вздрагивая всем телом, и рубашка намокала, и пожилое, натруженное сердце Яхонтова стучало, точно бешеное, готовое выпрыгнуть из груди.

– Не переживайте… Не поступили в этот год – поступите на следующий. Хотите, я сам буду с вами заниматься? – предложил он неожиданно для себя самого.

Любочка встрепенулась, подняла на преподавателя заплаканные свои, сладкие глаза. А он уже почувствовал себя большим, и сильным, и великодушным, и даже где-то героем, и грудь его расправилась, и плечи как будто подросли; и речь полилась сплошным горячим потоком, точно вода из крана. Следовало из этой речи, что он, Яхонтов, поможет – и в театр на этот год пристроит на работу, и жилье подыщет. Любочка – героиня, истинная героиня, нужно только все выучить и обкатать, потому что пока это не годится, это все слишком громко, тут нужно полушепотом. Он говорил, и говорил, и чувствовал тепло и трепет молодого доверчивого тела, все в нем внутренне подтянулось и закаменело, вспотели большие, сильные ладони, нетвердо поглаживающие всхлипывающую Любочку по плечам, по рукам, по волосам, по мокрому от слез лицу…

Он вывел ее из двора, поймал такси и повез умываться и приводить себя в порядок.

Дома у Яхонтова было просторно и неприбрано. Несколько месяцев назад он развелся с четвертой женой, и она вывезла из квартиры все, до чего смогла дотянуться, даже коридорную люстру.

Любочка разулась, прошла в ванную, пустила воду. Ванная была ослепительно бела, не то что у зловредной тетки, у которой Любочка сняла комнатку на время экзаменов. Стены от пола до потолка заложены были новенькой плиткой, краны блестели серебром, а над раковиной возвышалось огромное овальное зеркало в белой пластиковой раме, понизу забрызганное зубной пастой.

Любочка разглядывала свое отражение, и оно ей нравилось. Положительно, ей была к лицу эта вселенская печаль во взгляде, эта горчащая влага, запутавшаяся в ресницах, и даже распухший красный носик, натертый крахмальным платком.

В дверь поскребся Яхонтов, спросил:

– Может, душ примете? Хотите, я принесу вам полотенце?

Сначала Любочка собиралась отказаться, но ванна была такая огромная, такая белая и гладкая на вид, что согласие слетело с губ как-то само собой.

Любочка долго нежилась, лежа в горячей воде, рассматривала свои прекрасные ноги, преломленные ее желтоватой прозрачной толщей и покрытые крошечными пузырьками, нежно гладила мягкой губкой упругую грудь, живот, шею и напевала, промахиваясь мимо нот: «Ах Таня, Таня, Танечка, неси скорей обед… тра-ля-ля, тра-ра-ра-ра-ра-ра-ля-ля», а потом шагнула из ванной в темноту коридора, закутанная в мягчайшее махровое полотенце с котятами, отжимая волосы, и угодила прямо в подставленные руки Яхонтова, жадные и горячие.

Она пыталась сопротивляться, шептала: «Не надо, не надо», но все это звучало как-то неубедительно, игрушечно, она ведь не знала ни имени, ни отчества, не к кому было обращаться, не у кого просить пощады.

Потом они пили на кухне чай с малиновым вареньем и баранками, и Яхонтов ласково трепал Любочку по голому колену, неразборчиво шептал что-то ласковое и утешительное, а она все стеснялась спросить, как его зовут. Полотенце сползало, оголяя грудь, непослушные волосы никак не сохли, за окном спускались синие сумерки, в форточку без всякого любопытства заглядывала круглая желтая луна. Возвращаться на съемную квартиру было уже поздно и страшно.

Глава 15

Любочка в новой роли была хороша, однако вжилась в нее не сразу.

Поначалу она думала, что теперь поступление у нее в кармане, но тут Яхонтов ничем ей помочь не смог, как ни старался, и они едва не расстались после первой случайной близости. Любочка сгоряча вернулась на съемную квартиру, стала паковать вещи, но потом поуспокоилась, одумалась и на следующий день покорно поджидала на скамеечке около подъезда.

С этого дня они зажили душа в душу. Не обманул Аркадий – и на работу пристроил, костюмером в драмтеатр, и жильем обеспечил. Он занимался с Любочкой. В больших светлых комнатах, в кухне на столе, в коридоре и даже в ванной под душем – так часто, насколько хватало его слабеющего мужского потенциала.

Сначала Любочка боялась, что Гербер приедет в отпуск и обман раскроется, но все очень удачно сложилось – Герой Берлина отписал в Выезжий Лог, что нашел подработку до конца лета.

В общем, все устроилось без всяких усилий с Любочкиной стороны. Раз в неделю она навещала зловредную тетку, которой перепоручила за символическую плату свою переписку, забирала толстые конверты с поучительными письмами от мамы и квитанции на перевод, а в остальное время со всех молодых сил наслаждалась цивилизацией.

В театральном обществе Любочку приняли благосклонно и с пониманием. Многие даже завидовали Яхонтову, что отхватил столь лакомый кусочек. Семенцов, узнав о новой связи друга, только усмехнулся: «И ведь не скажешь, что седина в бороду – бес в ребро, вечно у тебя в ребре этот бес сидел, сколько тебя помню».

На новой работе Любочку тоже хорошо встретили. Поначалу, конечно, смотрели косо – факт замужества утаить от отдела кадров было невозможно. Но Любочка всем объясняла, что муж бросил ее одну с ребенком и уехал в неизвестном направлении, алиментов даже не платит, и бывала она в этот момент так неподдельно печальна, так хороша и обаятельна, что коллеги ей верили.

Этот союз ничем не был омрачен. Ну или почти ничем.

После Нового года Любочка отправилась в Выезжий Лог, как бы на каникулы. Она везла мешок забавных театральных баек для родителей, а для маленького Илюши – машинки, раскраски и конструкторы, упакованные в блестящую папиросную бумагу, и чувствовала себя доброй феей из сказки, которая спускается на облаке и делает детей счастливыми взмахом волшебной палочки. Любочка предвкушала счастливую и шумную встречу с сыном. Но вот шагнула в сени, и из кухонного света, из тепла вышел ей навстречу подросший и пополневший Илюша. Он сделал шажок, другой, остановился, повернул было назад. Потом стал пристально и серьезно смотреть на нее, присевшую перед ним на корточки и распахнувшую руки для объятий, и недоверчиво спросил: