Петер Розай - Мужчина & Женщина Страница 14

У него голова как у носорога, говорит Альмут, или как у дикого кабана, только поменьше.

У нас головы тоже крепенькие, отвечает Сюзанна.

Мимо проходит какой-то мужчина и говорит сам себе:

С одной стороны, люди радуются снегу, с другой, ругаются, если он идет.

Времена трудные. В городе много безработных. Дребезжащий, словно наспех составленный из разных строений, с неожиданно обрывающимися улицами, стоит город на белой или серовато-бурой равнине, которая поставляет ему безработных. Среди высоких, забрызганных грязью сугробов скапливаются группы праздных мужчин, которые выходят поболтать и размять ноги. У них нет денег, чтобы пить в кабачках; поэтому они пьют на улице, из маленьких бутылок, которые валяются потом, пустые и расколотые, в закоулках какого-нибудь двора или на замерзшем пустыре. Сюзанне хотелось отпраздновать этот день. Она взяла выходной. Неуверенной походкой мать и дочь пробираются среди снега, в каналах шумит талая вода, улицы посыпаны крупной, голубоватой солью. Серые дома блестят на солнце. — Радостное чувство, или просто взгляд в открывшуюся перед ней новую эпоху ее жизни, кружит голову, слепит глаза.

На улице с выстроившимися в ряд домами играют дети. Они возят друг друга на маленьких пластмассовых санках. В небе собралась, нависла над землей туча с рваными краями; один край — серый, почти черный, другой — красноватый, подсвеченный изнутри невидимым солнцем.

Сюзанна и Альмут пошли не домой, а сразу в гараж. Сюзанна вывела машину, Альмут закрыла за ней ворота.

Сидя за рулем, Сюзанна почувствовала себя еще лучше, увереннее: Теперь вперед. Альмут села на потертое сиденье рядом с ней; в детстве ей это строго запрещалось, но в последнее время она всегда сидела именно здесь.

Куда мы едем?

Увидишь!

На мостовой было много грязи.

Сюзанна вспомнила один ресторан, в котором была как-то много лет назад: теперь она подумала, что он очень подходит для их праздника. Плотно сомкнутый рот со слегка втянутой нижней губой придавал ей вид человека, упорно думающего о чем-то определенном.

Она думала о том, как счастлива она с Альмут, и что ей достаточно повернуть голову, чтобы увидеть ее рядом.

Альмут, вся в треволнениях сегодняшнего дня, говорила о мужчине из бюро, который, несмотря на его демонстративную самоуверенность, показался ей слабаком.

Да, трусоват. Я не знаю, точное ли это слово, сказала она, но у него как будто бы нет под ногами прочной опоры; только постамент из инструкций. — Она засмеялась. — Ему бы сойти на землю, правда, тогда он будет меньше ростом.

Носорог на бумажном пьедестале!

Уже старый, сказала она, откинулась на спинку и умолкла.

Говори еще, попросила Сюзанна. Правда, истории Альмут часто казались ей неправдоподобными, какими-то сказочными, но как раз это ей и нравилось. Мужчина стар, повторила она про себя, и, повинуясь неожиданному ходу мысли, добавила: А кто стареет, у того появляется страх.

Зачем нужен такой непрочный пьедестал, сказала Альмут. Она достала из сумки яблоко и откусила кусок.

Справа и слева от дороги были поля. Потом стали видны подстриженные деревья, огораживавшие пастбище, болото было засыпано снегом, в бесшумно клубящемся тумане вся местность выглядела как содранная с какого-то животного морщинистая шкура.

Вот нам не надо никакого пьедестала!

Сюзанна молчала.

Мы скоро приедем?

Это был ресторан с террасой, выходившей на озеро, куда Сюзанна ходила с Гельмутом; давным-давно. На террасе лежал снег, и весь ресторан, низкий, одноэтажный домик, так глубоко утонул в сугробах, что окна казались судовыми иллюминаторами. Озера совсем не было видно, на льду лежало плотное снежное одеяло, выглаженное ветром. По нему переваливалось несколько уток, хлопавших крыльями на морозе. Альмут кинула им огрызок яблока, и они бросились к нему.

Потом они сидели в роскошном ресторане, действительно оформленном как корабль. Отдельные ниши были устроены в виде кают, официанты одеты в матросскую форму, на потолке покачивались лампы.

Сюзанна и Альмут попировали в свое удовольствие.

Они пили вино и часто хватали друг друга за руки.

Заразившись от Альмут, Сюзанна на время забыла про все на свете; эти часы были прекраснее всего.

Неправдоподобная сказка, ставшая реальностью!

— Это жестокая сказка, но только для тех, кто не понимает.

Альмут шла по городу; и воздух овевал ее со всех сторон. Воздух был серый, как мелкая наждачная бумага. Но при этом он не казался однообразным, повсюду одинаковым; то принимал форму чаш, то слоями обволакивал все предметы и саму Альмут, Альмут шла, окруженная волнами мягкого упругого воздуха.

По утрам улицы тонули в мутном тумане. Там, где чаши соприкасались, где в воздухе возникали очаги неуверенности, беспокойства, вторгалась иная стихия: Свет. — Если тонко отшлифовать стекло или кость или какой-нибудь другой материал, они начнут переливаться множеством красок; так и лучи света; тонкие и острые, как иглы, преломляясь и рассыпаясь на цветные осколки, втыкались они в мутную гущу тумана.

Снаружи чаши отливали бледно-красным, тогда как внутри — невозможно было понять, почему это именно так, — безраздельно господствовал серый цвет. Серебристо-серый; и в этом серебре угадывалось какое-то родство с красным, который кое-где дробился и поблескивал яркими чешуйками.

Так выгладят некоторые плоды, когда их разрезаешь: свежие помидоры, арбуз, яблоко. — Если зимой на проселочной дороге машина задавит какое-нибудь животное, остаются сгустки замерзшей крови: у них тот же состав.

Альмут казалась себе тем глубинным центром непокоя, вокруг которого двигались воздушные чаши и слои, не связанные никаким общим законом, свободные в своем беспорядочном кружении: она была сердцем; как непокой — сердце часового механизма. Она шла по улице, и ей казалось, что источник всего вокруг — в ее собственной груди, сердце этого мира. Она выглядела лет на пятнадцать, так это, примерно, и было. Кости у нее были еще мягкие и гибкие, а тело дышало свежестью. Ногти на ногах и на руках становились все крепче, как зубы у подрастающего волчонка, как рога у молодой телки. Мягкая линия рта, женственность взрослеющей женщины, признак пола, нежная щелка между щек: мягкая и розовая. Из угловатых бедер прорастает вверх туловище, два вибрирующих столбика, соприкасающихся в середине, на опушке между холмиками грудей. Груди маленькие и крепкие.

На Альмут было пальто с немного вытертыми рукавами, шаль, короткие сапожки. Ее волосы, которыми она по-детски гордилась, сияли. Она часто их расчесывала.

Лицо гладкое, с чистой кожей, с мягкими, но упругими округлостями щек: без единого волоска.

В глазах блеск свежих плодов.

Но к чему все это? Мы просто творим юное существо и хотим, чтобы это нас радовало.

И мы радуемся!

Иногда, чтобы уметь ощутить всю красоту какой-нибудь вещи, нужно просто стереть с нее пыль.

Иногда мы задаем себе вопрос, не есть ли наши мысли всего лишь набрасывание покрывал, не лучше ли, не поучительнее ли непосредственное созерцание; надо только всегда помнить, что это неверно, если задаешь себе такой вопрос от отчаяния.

Облако сомнений окутывает все вещи.

Он брел по белу свету, говорится о героях сказок, и когда дошел до ручья, то преклонил колени, чтобы испить воды. — В городе, по которому брела Альмут, таких ручьев не было: Ручьи, знакомые Альмут, текли из хромированных кранов в маленьком кафе, куда она и зашла, чтобы выпить лимонада. Кафе располагалось на одной из городских площадей, под невзрачными деревьями, которые стояли теперь без листьев, как связки прутьев среди тумана. На другой стороне на фоне окаймлявших площадь жилых домов выделялось квадратное здание церкви с плоской крышей и около него — высокая башня, вокруг которой кружили голуби.

Тротуар перед кафе был чисто подметен; от мостовой его отделял пограничный вал из осевшего снега; снег уже начал таять, и от этого в его слежавшейся массе образовались пещеры, колоннады и лабиринты, которые влажно искрились.

Пар, поднимавшийся от асфальта, только что очищенного от снега, сразу же смешивался с туманом, тем более что отблеск неяркого солнца, отражаемого асфальтом, был виден только в самом низу. Альмут на ходу бросила бумажный стаканчик в урну. Был будний день, и по улицам сновали покупатели. Перед овощной лавкой какая-то женщина очищала кочаны капусты. Альмут шла бодро. Она хотела выбраться из города и прогуляться у реки, там, где находился барачный поселок.

Нигде не останавливаясь, она лишь изредка бросала взгляд на витрины. Ее внимание привлекли фотографии, вывешенные у кинотеатра. Мужчины, слонявшиеся по открытому фойе в ожидании сеанса, присвистнули ей вслед.

Она только улыбнулась, и все.