Юрий Горюхин - Воробьиная ночь, Крайний подъезд слева Страница 14

— Проходите, пожалуйста.

Люда робко зашла и громко крикнула из коридора:

— Атос! Атос!

Атос не откликнулся, и Люда, следуя за Мишей, прошла в его комнату, заглянула под диван и пожала плечами:

— Не знаю куда он спрятался.

Миша шмыгнул носом:

— Сейчас чего-нибудь придумаем.

Люда, ожидая когда Миша чего-нибудь придумает, с большим интересом оглядела комнату:

— Сколько у вас самолетов! Вы их сами собираете?!

— Сам, конечно.

— Наверно, трудно?

Миша хотел как-нибудь сострить, но прибежал Атос, сожравший на кухне все, что можно было найти, и тут же попытался мокрым носом определить к какому полу принадлежит Миша. Миша смущенно закрылся бомбардировщиком В52, а Люда схватила Атоса за ухо и повернула к себе:

— Где ты был, бандит?! Как тебе не стыдно?!

Атос крутанул головой в обратную сторону и откусил бомбардировщику В52 хвост.

Люда в ужасе сказала: «Ой!». Миша снисходительно решил не обижаться и соврал, что модель устарела, была неудачной и, что он сам хотел ее разломать при случае. Люда упавшим голоском сказала, что ей все равно очень не удобно и не ловко за себя и за этого лохматого гангстера. Тогда Миша достал с полки книгу по дрессировке собак и предложил Люде ее почитать. Люда не стала говорить Мише, что ее тошнит от таких книг, наоборот, она горячо его поблагодарила и пообещала очень быстро прочесть и вернуть.

Анатолий Григорьевич отказался от коньяка, но не стал отказываться от сухого белого вина. Леночка же, напротив, потребовала налить ей коньяк и не в маленький хрустальный столбик, а в большую сферическую рюмку. Анатолий Григорьевич не смог сдержать улыбки и попытался замаскировать ее бокалом с апельсиновым соком.

— Да, Анатолий Григорьевич, это очень смешно, когда девушка пьет коньяк.

— Лена!

— Я и не думал смеяться. Если есть желание выпить коньяку, то почему бы его и не выпить.

— То есть, вам нравятся пьющие женщины? С ними проще, не правда ли?

— Я не говорил, что мне нравятся пьющие женщины, а относительно простоты, то ее привлекательность, по моему, достаточно спорная.

— Так вам надо чтобы было все непонятно, запутанно, чтобы каждый подразумевал что-то совсем отличное от высказанного, чтобы все шло на сплошном подтексте, чтобы…

— Я не знаю, почему вы все стараетесь меня спровоцировать. Если я вам настолько противен, скажите, — я уйду и не буду отравлять вам вечер.

— Анатолий Григорьевич! Лена! Перестаньте, пожалуйста. Я сейчас пирог принесу.

Леночка стала молча складывать салфетки в аккуратные треугольники, а Анатолий Григорьевич задумчиво забарабанил пальцами по своей коленке.

— Извините, Анатолий Григорьевич, — я не хотела вас обидеть.

— Я не обиделся, Лена, — все в порядке.

Антонина Васильевна сказала, что так гораздо лучше и ушла на кухню за своей кулинарной гордостью — пирогом с рыбой. Леночка встала из-за стола и подошла к магнитофону.

— Какую музыку вам поставить, Анатолий Григорьевич?

— Поставьте какая вам нравится.

— Я люблю джаз.

— Я тоже люблю джаз.

— Правда?

— Да, у меня большая фонотека дома.

Антонина Васильевна торжественно внесла пирог и поставила на середину стола:

— Уж не обессудьте — какой уж получился у бестолковой стряпухи.

Анатолий Григорьевич съел три больших куска, съел бы и четвертый, но подумал, что это будет не прилично и искренне сказал:

— Антонина Васильевна, такого пирога я еще не ел.

— Ну уж, Анатолий Григорьевич! Вы мне льстите.

Антонина Васильевна зарделась и на радостях за пирог взяла вместо своего бокала бокал Анатолия Григорьевича и залпом выпила. Анатолий Григорьевич с Леночкой дружно рассмеялись, и Анатолий Григорьевич посчитал момент очень удобным, чтобы пригласить Леночку на концерт, приезжающего на один день саксофониста Киреева. Леночка развернула конфетку «Красная Шапочка» и многообещающе сказала:

— Я подумаю.

Дима Петухов крепко поцеловал плотненькую девушку в губы. Плотненькая девушка просунула язык между зубов Димы и лизнула его нёбо. Дима был не совсем готов к такому акробатическому упражнению и в тревоге попытался загодя распознать бескомпромиссные позывы рвотного рефлекса.

— Подожди!

— Проблемы?

— Нет, то есть да, в смысле нет.

— Тогда помоги мне.

Дима судорожно задергал застежку бюстгальтера дрожащими пальцами, но потайные крючочки крепко сидели в потайных петельках и никак не выдергивались. Дима тяжело задышал, стал делать глотательные движения и быстро шептать: «Щас — щас — щас», но плотненькая девушка раздраженно отвела его руки, хмыкнула и стянула бюстгальтер через голову.

— Чехлы есть?

— А?!

— Ага! Иди домой!

— В смысле… Вот…

Лифт мягко раздвинул двери: «Вам на какой этаж?» — «Мне последний». Лифт стремительно понесся вверх, готовый разнести вдребезги чердак.

Вызвали с первого этажа — лифт полетел вниз и чуть не вылетел в подвал.

Лифт поехал опять на последний.

Лифт снова вернулся на первый.

Опять последний.

Снова первый.

Последний.

Первый.

Девятый — второй, восьмой — третий, седьмой — четвертый, шестой — пятый, седьмой — четвертый.

Между седьмым и четвертым лифт заметался надолго, потом плавно пошел на десятый этаж, плавно на первый, потом так же, но несколько быстрее, затем еще быстрее, и наконец, очень быстро.

Лифт ткнулся в потолок десятого, судорожно дернулся и распахнул двери, выпустив нетерпеливую веселую гурьбу мальчиков и девочек, которые ринулись звонить и стучать во все двери и, которым никто не захотел их открыть.

— Как тебя зовут?

— Сольвейг.

— Как?!

— Мамаша— Дура, когда беременная была, книжек обчиталась — зови Олей.

— Ну почему, — очень красивое имя.

— Правда?…

— Правда, Сольвейг.

— Поцелуй меня…

— Я не хочу чтобы письменный стол стоял у окна.

— Но, Женя, все ставят стол к окну.

— А я не хочу быть как все.

— Тебя никто и не заставляет быть как все, но индивидуальность, я думаю, надо проявлять не в расстановке поперек комнаты столов, а в чем-то более значимом.

— Какая ты умная! И как я этого не замечал раньше!

— Ты, наверно, был слишком занят собой.

— Даже так! А я-то, дурак, думал, что я все время занят тобой, но оказывается чертежи, задачки, магазины — это все я делал для себя!

— Перестань! Если тебе все это настолько в тягость, мог бы и не делать!

Лена вдруг сморщила подбородок, опустила вниз уголки своего ротика и жалобно захныкала.

— Да, конечно, сейчас мы будем реветь, потому что муж достался мерзавец и негодяй и совсем не принц!

— Имей хоть капельку совести!

Женя в ярости пододвинул письменный стол к окну и стал вышагивать из угла в угол комнаты, метая по стенам возмущенный взгляд и сводя и разводя ноздри своего вздернутого носика.

Тетя Соня легонько стукнула кулачком в дверь, просунула свою прилизанную головку и приветливо усмехнулась:

— Чего, милые, не поладили? Хотите котеночка подарю? Ну-ка, иди-ка обнюхай их.

Тетя Соня просунула в щелку малюсенького котеночка на дрожащих ножках и осторожно притворила за собой дверь.

— Какая прелесть!

Лена подбежала к котеночку, подняла на руки и прижала к груди.

— Женька, какая прелесть!

— Не задуши животное.

— Женька, какой он мякенький и тепленький!

— Он, наверно, голодный.

— А мне кажется, что это девочка.

— Да уж девочка. Надо молока ему дать.

— Достань, пожалуйста, из сумки пакет с молоком.

Женя налил блюдечко молока, а Лена поднесла мордочку котенка к белой, возможно еще незнакомой жидкости. Котенок понюхал блюдце, макнул лапу в молоко, мяукнул и попытался опять закопаться в складках мохеровой кофточки Лены.

— Он сытый.

— Она просто еще не умеет пить из блюдца.

— Давай назовем его как-нибудь.

— Ксеня.

— Почему Ксеня?

— Красиво же.

— Ну ладно, дай я его тоже поглажу.

— Только осторожно — она такая хрупкая.

— Да ладно.

Света осторожно, чтобы не скрипнула кровать, встала, укрыла всегда мерзнущие ноги мужа пледом, тихонько вышла из спальной на кухню, плотно прикрыла дверь, включила мощный вентилятор, вделанный в форточку, достала из потайного местечка в шкафу с посудой длинную папироску, сладковато пахнущую марихуаной, включила телевизор с видеомагнитофоном и, откинувшись на спинку плетенного кресла и положив ноги на стол, стала смотреть фильм про жизнь мужественных героев в коварном мире заокеанских мегаполисов и медленно втягивать в себя дым, уносящий далеко от Павла Кренделькова, его мамы с получасовыми звонками добрых советов о правильном ведении домашнего хозяйства, сопливого и капризного Мосюсочки, осточертевшей манной каши с борщом, ежедневного реактивного гула пылесоса, сложно программируемой стиральной машины, изматывающих магазинов и всего прочего, сопутствующего счастливой семейной жизни.