Сергей Алексеев - Хозяин болота Страница 15

Никита Иваныч слышал его, но смысл сказанного не доходил. Он смотрел Кулешову в лицо, улыбался и думал как раз о том, о чем ему говорили. Он не был физиономистом и тонким психологом, но ему казалось, что парень с таким добрым и решительным лицом не может быть плохим человеком. Он уже отошел немного от полубредового состояния, в котором плутал по ночной Алейке, и теперь, вспоминая этот привидевшийся кошмар, не мог думать о людях иначе как хорошо.

— Скорее, папа, сейчас дождь пойдет! — торопила Ирина. — А я так грозы боюсь. Скорее!

— Так-то, отец, — Кулешов, прихватив гитару, взял Никиту Иваныча под другую руку, добавил примирительно: — Мы уж как-нибудь сами, ладно? Не заблудимся, поди, в трех соснах-то?

Ведомый под руки Никита Иваныч прошел несколько шагов и вдруг остановился.

— Дочка, а где мы? Ну, это… в каком месте? Что-то я места не узнаю…

— Ого! — рассмеялся Кулешов, крепче сжимая руку. — Ты с кем еще вдарить успел, отец? Вот отчего у тебя бессонница!

— Ты не болтай, — оборвал его Никита Иваныч. — Постареешь — узнаешь отчего.

— Здесь же станция была, — пояснила Ирина. — Вон еще вагоны валяются. А дальше там — старый кирзавод…

— Ладно, чего вы за меня уцепились? — Никита Иваныч отобрал руки. — Сами ходить умеете…

В это мгновение над темным горизонтом полыхнула белая вспышка, и длинные тени расчертили землю. Никита Иваныч инстинктивно обхватил головы Ирины и Кулешова, прижал к себе… В воздухе пахло полынью и озоном.

А наутро, разбрызгивая грязь и лужи, в Алейку влетел сельсоветский «газик». Никита Иваныч только что заснул, потому что сверкало всю ночь, хотя гроза была далекая, и гром так ни разу и не ударил. Машина промчалась через весь поселок и остановилась у ворот Аникеевых.

— Хозяюшка! — позвал председатель. — Никита Иваныч требуется. Дома он?

Катерина сделала знак, мол, тише, и подошла к воротам.

— Дома, да токо задремал. Всю ноченьку маялся…

— А что так? Не заболел ли?

— Не знаю как и сказать, — Катерина оглянулась на избу. — Неспокойный какой-то стал. А нынче-то еще сверкало всю ноченьку… По какому делу-то к Никите Иванычу?

— Письмо ему пришло, — сообщил председатель и расстегнул полевую сумку. — Аж из Москвы, правительственное!

— Ой! — Катерина схватилась за ворота. — Не шутите ли?

— Какие шутки, — серьезно сказал председатель. — Вчера спецсвязью доставили, велели вручить, под роспись.

— Так я разбужу! — спохватилась Катерина.

— Погоди… — замялся он. — Катерина…

— Васильевна.

— Он пускай спит, Катерина Васильевна, я подожду, — сказал председатель и застегнул сумку. — Сам проснется — тогда…

— Может, пока чайку? — захлопотала Катерина. — Я еще не варила, нынче поздно встали, все сверкало, сверкало…

Она провела гостя в летнюю кухню и усадила за стол. За столом председатель вдруг стал робеть, стесняться, видно было, что голодный, что уехал из дому не завтракамши, однако выпил стакан чаю с медом, а от другого отказался. И разговор поначалу никак не клеился, пока председатель не вспомнил о мелиораторах.

— Эти… где тут остановились? — спросил он, Катерина поняла.

— Здесь, насупротив нас и остановились, — вздохнула она.

— Что, шалят, поди? — забеспокоился председатель.

— Они ж круглый день на болоте, некогда шалить. И начальник строго держит.

— Если хулиганить будут, сразу ко мне, не стесняйтесь, — предупредил председатель.

— Коли бумага из правительства пришла, теперь уберут их-то, — сказала Катерина с каким-то сожалением. — Раз в Москве про журавлей узнали — уберут… Сам-то ты не знаешь, что там писано?

— То-то и оно, — вздохнул председатель. — Вскрывать нельзя. Но я так прикинул: если бы на вашем болоте заповедник делали, то и нам бумага пришла. А нам бумаги нету. Я вчера уж в область звонил — тоже нету.

— Я ему, дураку, сколь раз говорила — зачем пишешь? Токо людей баламутишь. Он же в толк-то не берет… Из ума выживаем, что ли, на старости лет? Ну пускай, я, может, не ладно говорю, так и Иван же Видякин сказывал — никого не слушает. Может, ты ему совет дашь, а? — зашептала старуха, оглядываясь на дверь. Так и так, скажи, власти-то видней, что с болотом делать. А он власть послушает. Токо строго с ним не разговаривай — мягко, как с товарищем. И упаси Бог, не поминай ему, что торфа-то эти нынче дороже журавлей. Он от этого аж бешеный делается.

— Надо сначала узнать, что в письме написано, Екатерина Васильевна, — тоже шепотом сказал председатель, — тогда и говорить. Так я ему скажу, а в письме что-нибудь наоборот…

С чердака донеслось приглушенное пение — проснулась Ирина. Песня была протяжная, грустная — слов не разобрать, но что-то из русских свадебных. Катерина облегченно вздохнула.

— Кто это? — спросил председатель.

— А дочка моя, — заулыбалась Катерина. — На лето приезжает…

— Ага, знаю, знаю, — закивал председатель. — Она у вас в городе живет, кажется, художником работает? Слышал…

Председатель был человек молодой, но уже догадливый, сообразительный и неплохо разбирался в отношениях людей.

Тем временем Никита Иваныч спал в горнице и ему снился Хозяин. Он был точно такой, как у Ирины на полотне, и только что-то жевал, по-коровьи двигая челюстями. Будто Никита Иваныч шел по болоту и вдруг чуть не столкнулся с ним. И чтобы не спугнуть диковинную зверюгу, он даже отполз назад и спрятался за кочку. «Вот и свиделись, — думал он, не ощущая ни страха, ни робости. — Значит, мне теперь удача будет во всем. Ишь ты какой, стоишь! И чего тебя люди пугаются?»

И только он так подумал, как откуда-то взялся Кулешов с уздечкой в руках. Хозяин недовольно мотнул головой, будто мерин, уклоняясь от узды, оскалил острые зубы.

— Тпру-у, стерва! — крикнул начальник. — Я те огрызнусь!

Он напялил узду на голову Хозяина и даже удила вставил ему в рот. Хозяин покорно побряцал ими и склонил голову.

— Ты что, охальник, делаешь! — заорал ему Никита Иваныч. — Ты что творишь, вредитель проклятый! Это что тебе, мерин, что ли?!

— А мне плевать! — сказал Кулешов и матюгнулся. — С тракторами мне напакостили — на нем теперь работать буду!

Тут же откуда-то появился плуг, правда, маленький, конский, и Кулешов, поругиваясь, как похмельный возчик на конюшне, стал надевать на Хозяина хомут, цеплять постромки и вожжи. Тот стоял, низко склоня головку и брякая удилами. Никита Иваныч выскочил из укрытия и побежал к Кулешову. Но за несколько метров от него вдруг наткнулся на что-то невидимое и прочное, будто на стеклянную стенку. И что интересно — рука проходила, а он сам — нет. Никита Иваныч попробовал толкнуть: плечом, затем грудью — стенка не поддавалась. Потом он стал бить ее ногами, бегал вдоль нее, стараясь отыскать дверь или дыру, просунув одну руку, пытался просунуть в эту же щель и другую — все бесполезно.

А между тем Кулешов запряг Хозяина в плуг и начал пахать болото. Плуг хоть и был маленький, но выворачивал торфа как бульдозер. Пахота шла быстро, Хозяин совсем по-лошадиному напрягал и гнул шею, когда лемех брал глубоко; Кулешов понукивал, посвистывал и иногда, бросая ручку плуга, вытирал подолом рубахи лицо. «Вот сволочь! — бесился за стеной Никита Иваныч. — Что он делает! Что делает, а?!» И здесь, на этой странной пашне появилась Ирина с этюдником в руках. Она деловито раскрыла свой ящик, но рисовать не стала, а, повесив его на шею как лукошко, начала доставать горстями зерно и разбрасывать его по торфу. Никита Иваныч сначала изумился, но потом закричал:

— Дура! Ну кто же здесь сеет! Что здесь вырастет-то, подумай!

Ирина с Кулешовым даже не оглянулись на крик, видно, стена звука не пропускала. Кулешов пахал, Ирина сеяла…

Никита Иваныч постучался еще немного и отошел. «И чего я стучусь? — неожиданно спокойно подумал он, наблюдая за пахарем. — Это ведь на болоте заповедник открыли! Потому стенкой и обнесли, чтоб никто не совался. А хитро придумали, черти! От хитро!» К тому же Ирина запела, и Никита Иваныч совсем успокоился.

Он и проснулся в том блаженном состоянии. Несколько минут лежал, глядя на солнечные пятна в горнице, и слушал, как поет Ирина. Затем не спеша выбрался из-под одеяла и пошел в сенцы попить воды. Сквозь сеночное окошко проглядывался сельсоветский «газик»…

Его словно ошпарили. Он выскочил на крыльцо.

— Что? Кто приехал?!

В летней кухне завозились, выглянула Катерина, за ней — председатель сельсовета. Никита Иваныч сбежал с крыльца и, чавкая по грязи босыми ногами, подошел к председателю. Тот поздоровался за руку и вынул из сумки пакет.

— Правительственное, из Москвы.

Никита Иваныч жадно хватанул воздуха, грудь расперло, почудилось, рубаха затрещала под мышками.

— Правительственное и должно, — однако спокойно произнес он. — Такие дела в конюховке не решают.