Бенджамин Леберт - Crazy Страница 15

— А если да, тогда ты с нами?

— Я же за базар всегда отвечаю.

— Ну да, за базар… Идешь туда, где можно пожрать. Посмотри, ты и так уже слишком жирный!

— Жирный, ну и что! Зато я ваш прибой, бьющий о могучие скалы. Сам сказал!

— Сказал-сказал! Шевели двигалками! Такой город, как Мюнхен, не будет ждать нас вечно!

— А что, Мюнхен в реале такой клевый? — интересуется тонкий Феликс, когда Шарик выкатывается из комнаты.

— Мюнхен клевый.

— Крези, — добавляет Флориан.

— А телки там есть?

— Мюнхен — город-миллионер, — говорит Янош, — там столько же телок, сколько и жареной свинины. На каждом углу.

— И мы правда едем туда?

— Конечно едем. Мы же мужчины!

— А когда?

— Прямо сейчас. Если, конечно, Шарик прикатится в темпе.

Из-за угла выворачивает огромный туристский рюкзак. Он набит под завязку. Из-под молнии торчит пакет со сладкими мишками. Сразу видно, что им едва хватило места. Толстый Феликс закрывает дверь. Подходит к нам, у него даже шаги какие-то задумчивые. На моих часах 18.15.

— Слава богу, такой огромный рюкзак никому не бросится в глаза, — говорит Янош, когда мы несемся с горы вниз, — никому в голову не придет, что мы планируем что-то длительное. Знаешь, Шарик, ты это здорово придумал!

— Мне очень жаль, но ведь ты же сам сказал, что я могу взять с собой все что захочу.

— Точно. Но я не думал про жратву для детеныша слона.

— Все равно сейчас уже ничего не поделаешь. Мы уже в пути. Никто не хочет кусочек шоколадки?

— Засунь свою шоколадку себе в задницу.

— Значит, ты шоколадки не хочешь?

— Да нет, знаешь ли, как-то нет аппетита.

В этот момент прорезался голос маленького Флориана, которого все называют девчонкой.

— Не хочу выводить вас из себя, но где, черт возьми, мы сегодня переночуем?

— Что-нибудь подвернется, — отвечает Янош, — Мюнхен большой. Кто-нибудь уже наложил в штаны?

— Я не наложил, — говорит тонкий Феликс.

— Я тоже нет, — вторит Флориан. — Ну разве что немного страшновато. Но это ведь пройдет, как ты думаешь? В смысле, с нами ведь не может случиться ничего дурного?

— Все будет нормально. У нас все получится.

— Нормально? — повторяет толстый Феликс. — Все будет нормально? Да никогда ничего не будет нормально. Я уже два года занимаюсь вместе с вами этим дерьмом. А ведь мне все еще страшно. Иногда сам себя спрашиваю, на кой ляд опять впутался, а все равно впутываюсь.

— Да потому что тебе самому это нужно, — объясняет Янош, — это нужно нам всем. Мы молоды. Это нужно даже Трою.

— Ну уж нет, — говорит Шарик, — мне это на фиг не нужно. И Трою тоже. Разве тебе это нужно?

— Конечно нужно, — отзывается Трой.

Он идет совсем сзади. Медленно вышагивает вниз по склону. Я иду рядом с ним. Дорожка достаточно широка даже для машины. Она ведет к замку, лихо закручивая повороты. Вокруг сплошные деревья. Все в зелени. Очень красиво. Сквозь листву пробивается солнечный свет. На земле лежат легкие тени. Янош и все остальные идут как раз по ним. Я размышляю.

Как много раз меня везли по этой дорожке? В стареньком «рено» моего отца. Как часто я плакал? Говорил, что не хочу здесь оставаться. Что здесь очень плохо. Что я больше не могу. Мой отец всегда начинал сердиться. Говорил, что я должен взять себя в руки. Что такова жизнь. Что он не может ничего изменить. Каждому приходится пробиваться. Всё просто. А потом он сдавал меня вместе с чемоданом и зеленой дорожной сумкой. В боковом кармане два диска. «Роллинг стоунз». Отец говорил, что они мне помогут. В них, мол, скрыта энергия. Воля. Понятия не имею. Мне кажется, что все это отстой. Однажды я стоял на парковке Нойзеелена и плакал минут пять. А потом пошел наверх. В комнату. К Яношу. В принципе, ему никогда не удавалось меня успокоить. И все равно он был здесь. Курил со мной. Говорил о жизни. Осуждал. Мне было приятно, что я снова с ним. Янош как скала. Об этом знают все. Это известно даже толстому Феликсу. Хотя он и не признается. Флориан говорит, что такая вот скала обязательно нужна в жизни. Она не позволяет свернуть с правильного пути. С ней ничего не страшно. Мне кажется, что он прав. А ведь он даже не очень высокий. И не сильный. Он просто Янош. И этого достаточно.

— Видишь, Шарик, тебе это нужно! — говорит Янош и звонко хохочет. — Без этого тебе никак нельзя! Если уж Трою это нужно, то что же говорить про тебя!

— Чушь, — возражает толстый Феликс, — никому вы не нужны. В смысле — мы. Зачем мы вообще? На свете бы ничего не изменилось, если бы нас не было.

— А я так не думаю, — вмешивается тонкий Феликс, — ведь есть же причина, почему мы существуем.

— Какая же?

— Ну, я и сам не знаю. Наверное, дело в том, что мы имеем право всё видеть.

— Имеем право всё видеть? — спрашивает Янош. — Мы что, только зрители? Лохи-зрители?

— Мы все только зрители, — отвечает Феликс, — всем нам найдется местечко на кладбище. И мы больше никого не заинтересуем.

— Неужели всё так плохо? — спрашивает Шарик. — А может быть, я прославлюсь. И когда умру, все будут плакать. Как из-за леди Дианы.

— Нашел с чем сравнивать. Леди Диана всегда была леди Дианой. И всегда будет леди Дианой. Ее запомнят все. А вот про нас не вспомнит никто. Такова жизнь. Мы всего-навсего воспитанники интерната. Кто о таких думает!

— Это же ужасно! — говорит Шарик. — Мы ведь живем, мы что-то двигаем.

— Точно. Сейчас мы двинули из интерната, — поясняет Флориан.

— Может быть, нас уже ищут.

— Нет, они еще едят, — отвечает Янош.

— Подождите-ка, парни, — говорит Шарик, — получается, что мы можем жить, не зная для чего.

— Господи, я думаю, что всё очень просто, — возражает Янош. — Мы все время что-нибудь делаем, и сами не знаем для чего. Вот сейчас, например. Не обмочи штаны! Может быть, это и неплохо, что о нас никто не заботится. Да и к тому же мы сами наверняка будем помнить.

— О чем помнить?

— Ну, про нас.

— Про нас?

— Да. Про нас. Я принимаю решение, что буду вас помнить. И все те безумства, которые мы вытворяли. Таким образом, мы сможем жить дальше. Сам не знаю как, но это будет.

— Ты уверен?

— На все сто. А вы разве не будете вспоминать?

— Ну вот, здрасьте, конечно буду, — отвечает Флориан, которого все называют девчонкой.

— И я тоже, — встревает тонкий Феликс.

— А ты, Шарик, что, не будешь?

— Мне нужно подумать. Но мне кажется, что и я тоже буду. Ведь, в конце концов, все это как-то крези.

— Ну, видишь. Так мы и будем жить дальше. А вы расскажете обо всем своим детям и внукам. Круг посвященных будет совсем маленьким, но мы будем жить дальше.

— И Трой тоже? — спрашивает Флориан.

— И Трой тоже. Если уж помнить, то про всех. Где Бенни?

— Здесь.

Мы неплохо продвинулись. Дошли почти до деревни.

Старая песня. Шести воспитанников интерната. Мы бодро бежим вниз. Уже темнеет. Я боюсь. Даже не знаю чего. Наверное, ночи. Мне никогда не нравилась ночь. Она таит в себе так много тайн! Она пуста. Мрачна. Все хорошие намерения ночью приобретают черный оттенок. А ведь черный — это мой любимый цвет. Но это только когда светло. Так мне кажется.

Янош говорит, что если повезет, то мы успеем на последний автобус. Он довезет нас до Розенхайма. Это маленький баварский городишко. Флориан уверяет, что в нем полно правых радикалов. Ему бы не хотелось задерживаться там надолго. Янош считает, что все будет в ажуре. Мы сразу же сядем на поезд. И поедем в Мюнхен. А это настоящий мегаполис. В котором я живу. Мои родители тоже. Они ругаются. Недавно я разговаривал по телефону с сестрой. Ей кажется, что все ужасно. Они больше не говорят друг другу ни одного разумного слова. Отец живет в гостинице. Отель «Леопольд». Она дала мне телефон: (089) 36-70-61. Но я ни разу не позвонил. Что я ему скажу? Он меня просто заговорит. Как ему жаль и все прочее. Для меня якобы мало что изменится. Все это такое дерьмо. Как это для меня мало что изменится?

Что же все это значит? Я оглядываюсь. Смотрю на пятерых своих товарищей. Все немного встревожены. В глазах плещется неизвестность. Янош, предводитель, идет впереди. Смотрит вниз, под ноги. На Яноше черный свитер и белые джинсы. Светлые волосы падают на лицо. При каждом шаге на шее покачивается цепочка, на которой висит медальон с фотографией родителей. Эту цепочку он никогда не снимает. Даже перед сном. Толстый Феликс говорит, что Янош любит своих родителей. Больше всего на свете. Иногда он даже плачет. После не очень коротких свиданий. И ничего ему так не хочется, как быть вместе с ними. Что бы ни произошло.

Рядом с ним идет маленький Флориан, которого все называют девчонкой. У него шатающаяся походка. Глаза нацелены на природу. Все время ищут свет. Рассматривают солнце. Как оно заходит. Волосы у Флориана зачесаны назад. На нем красный спортивный костюм фирмы «Адидас» — три полосы. Вид ужасный.