Эдгар Вулгаков - Течение времени Страница 15

Первый день появления в седьмом классе сызранской школы Алеше особо не запомнился. Он захватил с собой карандаш и толстую тетрадку, решив использовать ее одну на все предметы, а там будет видно. Класс был большой, и ребята Алеше сразу понравились. Большая часть их была эвакуирована из западных областей Украины и Белоруссии, они побывали под бомбежкой и обстрелом, уходили вместе с отступающей Красной Армией. Дети много пережили за это время и, попав в мирную обстановку, в глубокий тыл, особенно ценили возможность учиться в школе, были старательны и трудолюбивы. Через месяц в класс пришла новая учительница, Вероника Николаевна Кондратенко, молодая, обаятельная, веселая. Ребятам в ту пору особенно необходимо было теплое слово, сопереживание, рассуждения о хорошей жизни после войны, и она сразу расположила к себе класс. Потом учительницу мобилизовали в армию, но Алеша переписывался с ней долгое время, вплоть до ее кончины.

Алеша думал, что ненадолго задержится в этой школе, что скоро вернется домой, в Москву. В декабре 1941 – январе 1942 года наступление немцев остановили, отбросив от Москвы. Это была первая победа, первый разгром врага. Несмотря на быстрое продвижение немцев вглубь страны, большое число убитых и раненых, этот первый успех укрепил уверенность в победе, хотя и в худшие времена в победе никто не сомневался.

Весной 1942 года Алешин папа был включен в оперативную группа наркомата, созданную для работы в Москве. Москва в то время была закрытым городом, для въезда в столицу требовался специальный пропуск. И хотя такого пропуска у Алеши с мамой не было, они решили возвратиться домой. Таким образом, в самом конце апреля 1942 года они оказались на тупиковой ветке Московского отделения Казанской железной дороги в вагоне наркомата. Кажется, Козьма Прутков сказал, что в каждом заборе есть дырка. И вот они без вещей, налегке, чтобы не привлекать внимание военного патруля и милиции, на трамвае № 27 покатили к своему дому. Начиналась московская жизнь.

Глава V. Возвращение

Дверь в их комнату оказалась открытой. Там хозяйничала соседка, тетя Галя. Она что-то лепетала в свое оправдание, но мама ее объяснения оставила без внимания, лишь Алеша, с детской наивностью, искал то одну книгу, то другую, пока не понял, что они пошли на растопку: жалко было, но он молчал. Другие пропажи его не интересовали, и о них было принято не говорить.

Самой большой потерей для Алеши после возвращения из эвакуации стал уход его закадычного друга Вовки на завод. В октябре сорок первого у него появился маленький братишка, вот и пришлось ему бросить школу и пойти работать, ведь наибольший паек давали на рабочую карточку, которую получил Вовка. И его семье стало легче, не так голодно.

Уже на следующий день после возвращения Алеша отправился в Кривой переулок. Еще не подходя к дому Димыча, он услышал его басовитый голос:

– Алешка, ура, молодец, что приехал, давай сюда быстрее!

Его веснушчатая физиономия сияла от радости в раскрытом окне над подъездом двухэтажного деревянного покосившегося дома.

– Видишь, мою окна. Отковырял замазку и газетные полоски со стекол. Устроил сквозняк – пусть уходит зима и холод. Ура весне и солнцу! Поднимайся быстрее, я так рад тебя видеть, теперь заживем! – кричал из окна Димыч.

Открыв дверь квартиры и схватив Алешу за руки, он потащил его к дивану.

– Алешка, я рад тебя видеть. Наконец-то приехал. Ты стал еще длиннее, точно.

– А ты еще рыжее и здоровее.

Они уселись на диван, и Алеша узнал много новостей, происшедших в его отсутствие. Леночка работает в эвакогоспитале – в поезде возит раненых с фронта. Она младший лейтенант медицинской службы, и если состав приходит в Москву, то она приносит продукты. В прошлый раз привезла банку меда и килограмм масла из какого-то большого заволжского села, куда они отправляли своих раненых. Там развернулся госпиталь. Она оформила на Димыча аттестат, и он получает продукты и деньги. Батя на заводе находится сутками и лишь изредка приходит домой, чтобы посмотреть, как живет Дима, приносит полученные в ОРСе продукты и ложится спать на целых шесть часов. Потом уходит на завод.

– Живу я по нонешним временам очень даже неплохо. Только скучно. Наших ребят никого нет, твой Вовка на заводе: один я, как говно в проруби. Сейчас я быстро закончу уборку и угощу тебя чаем с медом, вкуснотища неописуемая.

– Ладно, Дим, чай попью, мед и пробовать не буду, не приставай, понял? А потом так не говорят, ну, про прорубь, не принято.

– Алешка, да разве это мат?

– Кроме мата есть еще нормальный язык. Так не принято, понимаешь, горе ты мое луковое.

– Ха, Леночкино выражение «горе мое луковое».

– Знаю.

– Кстати, она о тебе вспоминала, как увижу, просила передать привет.

– Спасибо.

Что-то тянуло Алешу к Диме: хотя и круг его интересов был ограничен, и читал он мало, но это все пока, пока… Главное, он тянулся к книгам, и все у него было впереди. Но, пожалуй, главное, чем покорял Дима – своим добродушием, открытостью души, правдивостью. Он еще мог соврать в исключительных случаях, после чего оправдывался сам перед собой, и перед Леночкой, и перед товарищами. А еще в его облике и поведении появлялись черты обаятельности, исчезала мальчишеская угловатость, замкнутость. Его веснушки, всегда в разговоре сияющее лицо, обрамленное торчащими в разные стороны непослушными рыжеватыми волосами, делали этого подростка чем-то привлекательным. Алеша поражался домовитостью и хозяйственностью – в квартире всегда была чистота и порядок, и за это отвечал Дима. Раз в месяц он отправлялся с Павелецкого вокзала по деревням менять старую одежду на картошку. В этих поездках его сопровождала Наташа с Ордынки – бледненькая пигалица с тоненькими белокурыми косичками и огромными лучистыми глазами. И еще Алешу тянуло в этот дом из-за Леночки – соседки Димы.

– Ты когда-нибудь видел девчонку с зелеными глазами? Но, может быть, не совсем-совсем зелеными, может быть, зеленоватыми, но очень красивыми, правда. В красоте я мало что понимаю, но не ошибаюсь – глаза у пигалицы замечательные.

Димыч со смехом рассказал, как однажды она его защищала от деревенских ребят.

– Понимаешь, окружили меня, а я и не заметил. Подходит один самый здоровый, лапу на мешок положил: «Отдай, а то изувечим», а я даже слова не успел сказать, не то чтобы вмазать. В этот момент слышу Наташкин голос, да такой грозный и решительный: «Длинный, отойди от мешка, а то башку поломаю», – и размахивает над головой ну прямо дубиной. Откуда нашла эту дубину и силы откуда взялись, дубина-то тяжелая. Здоровый-то ее не очень испугался, сам понимаешь, мешок опустил на землю, и, было, хотел к ней повернуться. А я ему: «Со мной дело будешь иметь», – да как врежу, но парень устоял. Только со второго раза я его положил. Он вскочил, и бежать, а за ним и вся его команда. Во какая Наташка у нас защитница. Ее мама литературу преподает в школе, а отец – полковник, последнее письмо получили за несколько дней до начала войны. Наташка и Леночка – двоюродные сестры, чтобы ты знал. Хорошая Наташка девчонка, верная. Я ее потом учил: надо говорить, не поломаю, а проломлю башку.

Чтобы избежать скопления детей, в 1942 году вместо школ организовали консультационные пункты. Там весь курс за каждый класс делился на три цикла, в который входили три-четыре предмета. В эти пункты ребята приходили писать контрольные работы, на консультации или для сдачи экзаменов. Такая система сохранилась в школе рабочей молодежи, но все это не походило на школу, к которой привык Алеша. В первых числах мая Димыч показал Алеше пункт, организованный вблизи Кривого переулка. К полуголодным ученикам учителя относились снисходительно, и уже к середине августа ребята сдали все экзамены за седьмой класс и отнесли документы в свою родную среднюю школу. В канцелярии их встретила незнакомая учительница, она сообщила, что все, кто зачислен в восьмой класс, через два дня поедут в совхоз на две недели.

Уезжали с Павелецкого вокзала. Перед отъездом всю группу повели в ресторан обедать. Обед состоял из тарелки щей, в которой плавал один лист капусты и отсутствовали какие-либо намеки на жир. У каждого в вещмешке была своя ложка, и они, быстро разделавшись со «щами», тут же выпили сладковатый, чуть тепленький чай, к которому подали маленький кусочек белого хлеба. Только в вагоне, перебирая вещи в своем вещмешке, Алеша обнаружил, что в ресторане забыл свою ложку – тяжелую мельхиоровую, другой, попроще, дома не было.

– Ах ты, шляпа, Алешка, как же теперь без ложки две недели? – сокрушался Димыч. – Ладно, без ложки проживем, у меня-то есть – обойдемся одной. Ложку жалко – такая красивая. Как же я не усмотрел! За тобой нужен глаз да глаз.

– Да не привык я к такому обеду, – оправдывался Алеша, – пообедаешь, и мама все уносит на кухню. Вот и сплоховал. Мне не ложку жалко, а маму. И не за ложку переживать будет, а за меня, что я такой несобранный. И не упрекнет даже. Она все думает, каким я буду взрослым.