Эдгар Вулгаков - Течение времени Страница 16

– Да не привык я к такому обеду, – оправдывался Алеша, – пообедаешь, и мама все уносит на кухню. Вот и сплоховал. Мне не ложку жалко, а маму. И не за ложку переживать будет, а за меня, что я такой несобранный. И не упрекнет даже. Она все думает, каким я буду взрослым.

– Взрослым ты будешь на своем месте – в обиду себя не дашь, не кулаком, а башкой и словом, это я тебе точно говорю. Пусть она не беспокоится.

– Тоже мне, психолог нашелся.

Поезд ехал медленно, часто останавливался, лишь после пронзительного гудка пошел быстрее. И ребята решили спеть песню: «Эх, хорошо в стране Советской жить…» Но почувствовав в вагоне неодобрительное и даже враждебное отношение к их затее, умолкли. Пассажирам было не до песен, поезд шел в сторону Ступино, к фронту. Когда все шумно высыпали из вагона на каком-то полустанке, то услышали канонаду – там была война. Притихшие, они пошли за встречающим, который проводил ребят к двум пустующим избам.

– В этой, – он указал на большую избу, где окна были забиты фанерой, – будут жить мальчики, а в другой девочки, вместе с учительницей. Старшим среди мальчиков я назначаю тебя, – и он указал на Диму.

– Лучше Алешку, – предложил Дима. – Это вот его.

– Нет, тебя!

– Почему?

– Ты хозяйственнее.

– Откуда вы знаете!

– Вижу, не слепой.

В избе была одна большая комната, пол которой был покрыт толстым слоем соломы, а в дальнем углу – чуть ли не скирда душистого сена.

– Сено пока не трогать, не про нашу душу. Бригадир разрешил, но раздавать буду я, – распорядился Дима. А сейчас надо открыть окно – проветрить избу. Спать будем по двое, разбирайтесь кто с кем. Нас десять – значит, пять постелей. Мы с Алешкой, да, Алешка? Остальные по договоренности.

Ребята сразу признали в нем старосту. Пока устраивались с постелями, стало смеркаться, и Дима закрыл окно, чтобы не напускать в избу холодного воздуха и вечернюю сырость. Затем Дима с Алешей и еще двумя ребятами пошли в совхозную столовую за обедом и ужином и за котелками. На обед полагалась жидкая пшенная каша, крутое яйцо и много зеленого лука, а на ужин густая пшенная каша, и так каждый день две недели. Пшенную кашу давали и утром, слегка полив подсолнечным маслом. Отдельно выдавали 300 граммов черного хлеба и соль в неограниченном количестве. Первое время Алеша с Димой пользовались одной ложкой на двоих по очереди – сегодня первым целый день ел один из них, завтра другой, – пока Дима не выпросил под личную ответственность ложку для Алеши.

– Алешка, от такой еды мы скоро ноги протянем, надо промышлять.

– Как?

– А черт его знает, что-нибудь придумаем. Поможет бригадир. Он мне сказал, что надо подкормить нас на свежем воздухе. Может, на этой работе малость поправятся москвичи.

Димыч получил разрешение кроме обеда в столовой, для каждой пары ребят ежедневно получать по полкочана капусты, по три морковки и полкилограмма прошлогоднего картофеля. И еще дали на всех пол-литра подсолнечного масла.

– Ну, ребята, теперь заживем. Завтра на всех получу кастрюлю. Щи, или что там у нас получится, готовить будем на костре, пока не стемнеет, чтобы не нарушить светомаскировки. Есть один чугунок – попробуем в печи варить картошку на всех.

Хозяйственным человеком оказался Димыч, и все его слушались беспрекословно, даже учительница, которую они изредка видели. С девочками они не виделись, к ним не заходили. Уставали так, что едва хватало сил дотащиться до столовой, а потом до избы, чего-нибудь приготовить – и на боковую. Ночи стояли холодные, спали ребята, укрывшись байковыми одеялами и пальто и прижавшись друг к другу, глубоким беспробудным сном.

Однажды к Алеше подошел бригадир и сказал, что снимает его завтра с рытья ям для закладки овощей на зиму и отправляет на товарную станцию сдавать по накладной три подводы с капустой.

– Будь осторожен, если не довезешь государственный груз – уголовное дело, арестуют, ясно?

– Конечно, довезу, не беспокойтесь.

Утром Алеша, не зная куда идти, ждал возле избы бригадира. Он появился во главе трех подвод с унылыми и безразличными к окружающему миру возчиками, пожилыми мужиками, понуро сидящими на подводах. «Кто они такие? Почему не в армии, идет война?!» – подумал Алеша.

– Мужики, он ответственный за груз, у него документы. Зовут его Алеша. Повезете на дальний железнодорожный склад сдавать капусту. Накладные у него. В случае чего ему поможете, понятно?!

Мужики с полным безразличием отнеслись к словам бригадира, даже головы не повернули. Мужик на первой подводе произнес: «Но-о-о!», пошевелив нехотя вожжами, и обоз тронулся в путь. Алеша положил накладные во внутренний карман курточки, застегнул его на пуговицу, а клапан кармана пристегнул английской булавкой. Дорога была не длинная, километров пять-шесть. Алеша шел сбоку обоза и несколько раз пытался заговорить с возчиками, но они демонстративно отворачивались и молчали. Позднее Алеша узнал, что они получили повестки из военкомата и завтра их заберут в армию. Дома по хозяйству столько дел, а тут отрывают поездкой в последний день. Но почему они в таком случае не торопили лошадей, почему так безразлично, как из-под палки, отнеслись к этому заданию? И почему нельзя было послать других?

– Алеша, некого. Они последние, – потом объяснил ему бригадир.

– Я бы мог и сам запрячь лошадь и довез бы без приключений.

Бригадир промолчал. Можно ли доверить городскому мальчишке последнее богатство совхоза – трех лошадей… Хотя парнишка открытый, ответственный, не возьмет и копейки чужой…

– Нельзя, ты городской, не знаешь нашей жизни. Думаешь, мне их не жалко, знаю, что клянут последними словами. Жизнь такая подневольная. За нас решали, кому жить, а кому в пехоту, на войну. Вон сколько времени не трогали, теперь и до них добрались, а потом и до меня.

– Как же так, а кто же будет работать?

– До победы работать придется бабам да ребятишкам. А победа будет для всех радостной – для тебя, парень, мабуть, счастливой, как и для большинства народу, а для наших баб, без нас, мужиков, горше полыни.

– Почему без вас?

– А не спрашивай, не понимаешь пока… Пехота мы.

Когда их обоз подъезжал к околице деревни, вдруг откуда-то выскочил мальчишка и, подбежав к телеге, схватил кочан и стрелою исчез с ним за углом дома. Затем появился второй… Пока Алеша пытался догнать одного, появился третий… Возчики к происходящему относились с демонстративным безразличием, а к этому времени компактный обоз растянулся в длину. Отстала последняя телега, а затем от первой – вторая, и Алеша был не в состоянии сберечь свой бесценный груз в целости.

– Ребята, не трогайте, это не моя капуста – она государственная!

Но как ни бегал он вдоль обоза, как ни кричал, призывая к совести, все его усилия были бесполезны. Да и налетевшая, как саранча, ребятня едва ли была старше семи-восьми лет, и никого не трогало, груз государственный или не государственный: на телегах лежала еда – привычная капуста, и их поступком руководило голодное брюхо. Потом, как по команде, обоз опять стал компактный, и красный от волнения Алеша понял, что он недодаст государству десять-двенадцать кочанов. Когда Алеша сдавал свой груз, кладовщик, пристально на него посмотрев, спросил:

– Был налет по дороге?

– Был.

– Вижу по лицу, что был. Не переживай, на весах не видно.

И отдал Алеше заполненную накладную со штампом «Груз принят». Размышляя о пережитом, Алеша решил, что между возчиками и ребятишками был сговор, что на околице, где нет свидетелей, они растянут обоз, а ребятишки схватят по кочану и огородами отнесут мамкам. И чтоб никто не видел: теперь и за кочан капусты могут три года дать. Но хотелось мужикам, завтра уходящим на фронт, хоть что-то доброе сделать для семьи, хоть кочан капусты добыть. А такая кроха с воза – что комар на весах.

Когда Алеша проходил мимо полустанка, там стоял военный эвакогоспиталь. Пыхтел паровоз где-то, людей у состава не было видно, было довольно тихо. Погруженный в свои мысли, удаляясь в сторону поселка, он вдруг услышал:

– Алеша, если это ты, то обернись, взгляни на пятый вагон, это я, Лена!

Он узнал голос и бросился обратно к составу, на ходу отыскивая пятый вагон. Он увидел открытое окно… и золотые волосы, и руки, руки, которые плавали по внезапно потяжелевшему воздуху. Это была Леночка, и почему-то застучало сердце не так, как обычно.

– Леночка, – только и успел прокричать он, – это я, я! И Димыч со мной, у нас все хорошо.

– Я знаю, я была дома, – ответила она, сложив ладони рупором. – Мы едем на фронт. Сейчас поезд тронется… вот и тронулся. До свидания, до скорой встречи в Москве, у нас. Потрепи за меня рыжие кудри Димыча!

Она еще долго махала рукой и что-то кричала, а Алеша застыл как вкопанный, пока вагоны, подпрыгивая на стрелках, не убежали вдаль, за могучим паровозом. Он еще долго стоял на полустанке, повторяя: «Леночка, Леночка, ну как же так, как же так…»