Михаил Сегал - Молодость Страница 15

Лика не знала, как плакать беззвучно, и боялась ответить, чтобы не показать своих слез. Но собралась и сказала:

– Гадание по руке.

– Я не верю… Хотя разбираюсь немного. По линии жизни можно массу вещей сказать. Вот, например, дай мне ладонь.

Он снова пролез рукой за штору, но Лика сидела, и получилось, что Паша водил ладонью над ее головой.

– Можно я немного посмотрю, на ощупь не видно же?

Она подняла руку, он взял ее и продолжил.

– Короткая… Но это не значит ничего, ты не запаривайся. Это только так, в качестве развлечения.

Он не видел и не слышал, как она плакала, но медленно тянул к себе. Оба дрожали, их трясло, и от этой тряски плавный мир, возникший ненадолго под теплой водой, стал трескаться. Не было никого на этом свете, на кого можно было надеяться, кроме Паши. А Паша пока был. И вот вторая его рука коснулась ее локтя, потом бедра. Стало горячо и страшно. Лика поняла, что осталась теперь совсем одна. Она вырвалась и даже не крикнула, а сказала ему холодно, как чужому:

– Ты что, психбольной? Я же еще маленькая.

12

Идти было очень больно. Тогда Лика побежала, сжимая руками голову, чтобы та не треснула. Останавливаясь иногда набраться сил, пронеслась через страшный неосвещенный парк. Согреться можно было только, надев бабушкину кофту, но она просто намокла бы, и это не имело смысла.

Оказавшись у дедушкиного дома, она проверила, хорошо ли сидит рюкзак, и, плача от страха, вцепилась в скользкую газовую трубу, огибавшую козырек подъезда. Сначала забралась на сам козырек, а потом, держась за ноздреватую поверхность стены, дошла до балкона. Вчера, во время обыска, чувствуя, что ключи могут отобрать, она успела отщелкнуть шпингалет, и теперь только легонько толкнула дверь. Тепло дедушкиной квартиры, родные, вернувшиеся откуда-то запахи схватили ее за воротник и втащили внутрь. Сразу стало легче, но это еще не была полная безопасность. Она заперла на задвижку входную дверь, а из тайника у зеркала забрала запасные ключи. Потом положила сверток с гримом в ящик комода, скинула с себя всю одежду и вытерлась насухо. Голая, дрожа, щурясь от жалящего света фонарей, добралась до шифоньера, достала бабушкины вещи. Дедушка ничего про них не говорил, но уж если можно кофту, то чулки с платьем – и подавно. Натянула все на себя, медленно двинулась обратно и вдруг поняла, что ногам будет холодно. Тогда, придерживая голову руками, осторожно вернулась, согнулась в три погибели и в глубине нижнего ящика нашла бабушкины зимние носки.

Потом она неподвижно лежала, и было непонятно, когда постель нагреется. Через сколько минут или часов? То хотелось вскочить и вырваться из холода, то казалось, что сил нет совсем и, может быть, полежать еще немного. Но время шло, силы только убавлялись, и становилось страшно, потому что в кровати было очень плохо и больно, а дальше нее пути не было. Холодные простыни все равно оставались чем-то самым теплым и последним на свете. Лика закричала, чтобы было не так больно, а может быть, просто так. Этого крика хватило, чтобы оказаться у комода, поставить себе градусник и вернуться обратно.

Она заснула и проснулась оттого, что в красном доме напротив кто-то включил яркую-яркую лампочку на лестничной площадке. Возможно, это тоже был сон, и вот этот сон, вернее, не этот, а другой, полуденный, где не было темно, отделился от красного дома напротив и, скользя тротуаром, все выше и выше, вдоль лестничных поручней – к крышам, бросился вниз рвать с деревьев афиши.

А потом черная кровь тяжело прилила от ног к голове и перевернула ее кубарем несколько раз. Во время каждого переворота часть Лики куда-то выпадала, ее самой становилось меньше, а черной крови – больше. Тогда сердце остановилось, и Лика, чтобы понять, что к чему, открыла глаза. Сгорбившись, на цыпочках, дедушка подошел к окну, порылся в ящике и поставил пластинку. Лика зажмурилась, а когда подняла ресницы снова – он сидел на кровати и держал ее за руку. В слезах кинулась к нему на шею, расцеловала каждую морщинку на лице. Победив треск и шуршание, вступил аккордеон, следом за ним – скрипки.

– В этот вечер, в танце карнавала… – запел дедушка. Но это был голос не его, а почему-то – певца Утесова.

– Я никому ничего не отдала! – прошептала Лика. – Спрятала на всякий случай.

– Я руки твоей коснулся вдруг…

– Я похожа на бабушку? Ты не ответил!!!

– И внезапно искра пробежала…

Она поцеловала дедушкину ладонь.

– В пальцах наших встретившихся…шихся…шихся…шихся, – дедушка пел, глядя Лике прямо в глаза.

Она затрясла его голову, чтобы заевшая музыка снова заиграла. Голова оказалась такой легкой, что Лика испугалась и остановилась. Вдруг она увидела между своих ладоней Пашино лицо. Паша наклонился, горячо поцеловал ее в губы, и не было сил оттолкнуть его, даже рассердиться. Поцелуй просто был – и все.

Вдруг зазвенело, и снова яркая лампочка в доме напротив ударила в глаза. А в горле стало так больно, что Лика перевернулась, но не рассчитала и упала на пол. Красивыми серебристыми горошинами от кровати до комода разбежалась ртуть. Сам градусник разломился на две равные части и лежал теперь ближе к окну. Лика обошла горошины, схватилась одной рукой за голову, а второй открыла ящик комода, зашарила по дну. Но вместо аспирина наткнулась на большой, заклеенный скотчем пакет с гримом. Развернула его и посмотрела в большое зеркало. Там увидела только свой сгорбленный от боли силуэт в обвисших чулках и шерстяной кофте. Лица видно не было. Тогда подошла ближе, почти уткнулась в зеркало и пощупала щеки руками. Приподняла челку, как учил дедушка, открыла лоб, чтобы видеть «голое лицо». Сам дедушка подошел сзади и перехватил волосы, придержал их, сморщинил пальцами кожу на лбу. Она прищурилась. Слава богу, первые лучи стали пробираться сквозь шторы и не ярко, тусклой пылью, легли на спавшие столько дней предметы, на застывшее лицо Лики.

Часть вторая

Старик

Глава первая

1

Ночью то ли циклон сменил антициклон, то ли наоборот, и тепло, прокравшись с окраин, торжественно вошло в город. Как будто не было прошлой недели с ее пронизывающим холодом. Старики еще гуляли по улицам в пальто и шапках, подозрительно присматривались к солнцу, пробовали солнечный асфальт на прочность, как шаткую доску над пропастью. Сергей Николаевич из тридцать восьмой квартиры даже вышел с собакой Айлой, чего не случалось с осени. Всю зиму с ней гуляли дети или внуки. Почувствовав доброго, немощного хозяина, осознав всю степень своей безответственности, Айла рванула в дальний конец двора и распугала голубей.

Елена Алексеевна из двадцать первой села на лавочке перед подъездом, уперлась подбородком в палочку и даже не стала упрекать Сергея Николаевича в антиобщественном поведении – настолько было лениво и хорошо. К тому же Айла все равно была старая и быстро устала.

Из второго подъезда вышла еще одна старушка, видимо, соседка и, видимо, очень больная, потому что ни разу не появлялась этой весной. Во всяком случае, Елена Алексеевна не узнала ее. В последний год кто-то съезжался-разъезжался, всех не упомнишь.

Старушка прошаркала мимо и завернула за угол. Медленно, смотря только под ноги, дошла до булочной, остановилась у перехода, отдышалась.

– Женщина, зеленый, вы переходите? – спросила какая-то прохожая. – Вам помочь?

Старушка только махнула рукой, мол, все в порядке, сама дойду. Низко опустила голову. Из-под блеклого, стираного берета остался виден только нос и краешек седой пряди. Высморкалась, тяжело задышала. Дрожащей рукой спрятала носовой платок в карман пальто и достала аккуратно сложенную телефонную квитанцию.

– Вам в сберкассу, женщина? – не унималась прохожая. – Вас перевести?

Старушка медленно подняла голову.

– Господи, на вас лица нет. Вы болеете? Некому сходить что ли?.. Вы дойдете, женщина?

Глупый вопрос. Если совесть мучает – не волнуйся. А «дойду – не дойду» жизнь покажет. Старушка дождалась зеленого и двинулась в путь. У подъезда Сбербанка она остановилась, придержала дверь и вежливо пропустила нескольких пожилых людей. Те удивились, но прошли.

Это был день выдачи пенсий, так что муравейник стариков и старушек сразу же засосал ее глубоко внутрь себя. Смирно, как в переполненном бомбоубежище, пенсионеры ждали своей очереди.

Казалось, что все смотрят на нее, захотелось зарыться в толпу еще глубже. Но это только казалось, а на самом деле никто не обращал на нее особого внимания, только спросили:

– Женщина, вы последняя?

Она кивнула.

– Тут очередь вот отсюда!

Так она оказалась у окна, у стола, где люди заполняли квитанции. Широко усевшись на единственном стуле, молодой мужчина в тренировочных штанах что-то сосредоточенно писал.