Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер... Страница 15

Понятно теперь, почему несколько лет спустя руководству кинокомпании «Юниверсал Пикчерз» было достаточно посмотреть «Дуэль», чтобы именно Спилбергу доверить съемки триллера «Челюсти». Если Спилберг мог так жутко изобразить тяжелый, неповоротливый грузовик, даже представить себе было трудно, что он способен сделать с акулой. (Хищница, как и водитель грузовика, в основном остается невидимой зрителю. Он видит только результаты ее деяний: пропавшую собаку, внезапно скрывшуюся под водой девочку, всплывающий на поверхность бакен — признаки присутствия опасности, но не сам ее облик. Будучи еще совсем молодым, Спилберг чувствовал, что если хочешь людей испугать, то надо, чтобы основную роль здесь сыграло их собственное воображение.)

Мы посмотрели «Создание „Дуэли“», записанное на диске вместе с самим фильмом. К моему удивлению, Джеси заинтересовал рассказ Спилберга о том, как он поэтапно создавал фильм. Какая же это была огромная работа! Сколько ему пришлось при этом передумать! Раскадровка, многочисленные камеры, даже просмотр полудюжины грузовиков, чтобы выбрать из них тот, который производил самое жуткое впечатление.

— Знаешь, пап, — сказал Джеси с некоторым удивлением, — до сих пор я всегда думал, что Спилберг слегка сдвинут по фазе.

— Он не по фазе сдвинулся, он сдвинулся на кино, — уточнил я. — А это совсем не одно и то же.

Я рассказал сыну о том, что мне говорила одна молодая актриса, обожавшая тусоваться на всех киношных вечеринках и неплохо знавшая Спилберга, Джорджа Лукаса, Брайана Де Пальму и Мартина Скорсезе в Калифорнии, когда они еще только выходили в люди. Так вот, позже она рассказывала, что была поражена отсутствием у них интереса к девочкам и наркотикам. Единственное, чего им хотелось, так это шляться где-нибудь друг с другом и часами разговаривать о кино.

— Так что, все они были слегка на этом сдвинуты.

Я показал Джеси «Трамвай „Желание“». Рассказал ему о том, как в 1948 году молодой и еще сравнительно малоизвестный актер Марлон Брандо добрался на перекладных из Нью-Йорка до дома Теннесси Уильямса в Провинстауне, штат Массачусетс, чтобы тот посмотрел его для одной бродвейской постановки. Знаменитый драматург пребывал в тот момент в состоянии глубокой депрессии, потому что у него в доме вырубился свет, и он не мог пользоваться туалетом — не было воды. Брандо «починил» электропроводку, заложив за предохранители монетки, потом встал на четвереньки и привел в порядок сантехнику. Покончив с ремонтными работами, он вытер руки, прошел в гостиную, чтобы прочитать роль Стэнли Ковальского. Рассказывают, что он успел проговорить где-то с полминуты, потом огорошенный Теннесси сделал ему рукой знак остановиться, сказал: «Достаточно», — и отослал его обратно в Нью-Йорк, утвердив на роль.

И как же он с ней справился? Некоторые актеры бросили заниматься своим ремеслом после того, как посмотрели игру Брандо в «Трамвае» в той бродвейской постановке 1949 года. (Как Вирджиния Вульф, которая решила было оставить ремесло писателя, когда впервые читала Пруста.) Но на киностудии не хотели давать Брандо роль в фильме — он был слишком молод. И говорил он так, что не всем его было дано понять. Но его преподавательница актерского мастерства Стелла Адлер еще в самом начале карьеры Брандо предсказала, что из этого «странного юнца» вырастет со временем величайший актер его поколения. Так оно и вышло.

Спустя годы студенты, посещавшие кружок актерского мастерства Брандо, вспоминали его необычную манеру чтения монологов Шекспира вверх ногами, при этом он декламировал их с большей убедительностью и проникновенностью, чем любой другой из его современников.

— «Трамвай», — пояснил я, — стал пьесой, благодаря которой джинн, как говорится, был выпущен из бутылки. Она в прямом смысле слова изменила манеру сценической игры американских актеров.

«Это ощущение носилось в воздухе, — по прошествии многих лет говорил Карл Молден, игравший Митча в оригинальной бродвейской постановке. — Зрители приходили смотреть Брандо, они хотели видеть только его, а когда он уходил со сцены, возникало такое ощущение, что они ждут, когда он вернется обратно».

Мне показалось, что еще совсем чуть-чуть, и я перехвалю фильм. Поэтому я решил закругляться с разговорами.

— Итак, — подытожил я — сегодня, Джеси, ты увидишь нечто действительно стоящее. Устраивайся удобнее.

Иногда звонил телефон — я жутко этого боялся. Если звонила Ребекка Нг, настроение у сына всегда портилось, как если бы какой-то хулиган бросил нам в окно камень. Как-то днем — стоял прекрасный, теплый августовский день — Джеси вдруг исчез, когда мы смотрели «В джазе только девушки». Его не было минут двадцать, а когда он вернулся, то был рассеян, и настроение у него явно испортилось. Я снова включил видеоплеер, но было ясно, что фильм уже потерял для Джеси интерес. Он так неподвижно устремил взор на экран телевизора, будто бросил якорь, чтобы ничего не отвлекало его от беспокойных мыслей о Ребекке.

Я выключил телевизор и сказал:

— Знаешь, Джеси, я эти картины отбирал продуманно и с любовью. Их надо смотреть целиком — от начала до конца, один эпизод за другим. Поэтому давай установим с тобой такое правило: впредь, когда будем смотреть кино, к телефону подходить запрещается. Потому что болтать в это время по телефону — то же самое, что плевать мне в душу.

— Годится, — согласился он.

— Даже смотреть не будем, с какого номера нам звонят, хорошо?

— Хорошо, хорошо.

Телефон зазвонил снова. (Даже находясь в школе, Ребекка каким-то образом умудрялась распознавать, что внимание Джеси переключилось с нее на что-то другое.)

— Ладно, сними трубку. Сделаем на этот раз исключение.

— Я сейчас с отцом, — тихо, почти шепотом, проговорил он. — Потом тебе перезвоню. — В трубке раздался звук, чем-то напоминающий жужжание назойливой мухи. — Я сейчас занят с отцом, — повторил он и положил трубку.

— Кто это был? — полюбопытствовал я.

— Да так, не важно, — ответил Джеси, потом сердито выдохнул, как будто сдерживал перед этим дыхание, и сказал: — Ребекка всегда умудряется выбирать самые неподходящие моменты, чтобы болтать о всякой ерунде.

На долю секунды мне показалось, что на глаза его навернулись слезы.

— О какой ерунде?

— О наших отношениях.

Мы вернулись к просмотру картины, но я чувствовал, что кино сыну теперь до лампочки. Он смотрел сейчас другое кино, думая о тех гадостях, которые собиралась ему сделать Ребекка, потому что он отказался разговаривать с ней по телефону. Я выключил телевизор. Джеси вздрогнул и как-то испуганно на меня посмотрел.

— У меня когда-то была одна подружка, — сказал я ему. — Единственное, что мы обсуждали, были наши отношения. Мы это делали вместо того, чтобы их иметь. Это уже становится просто скучным. Позвони Ребекке и выясни ваши отношения.

ГЛАВА 6

ОДНАЖДЫ УТРОМ, ПОСЛЕ СТОЯВШЕЙ ПРИМЕРНО НЕДЕЛЮ ИЗНУРИТЕЛЬНОЙ ЖАРЫ, воздух вдруг стал другим. На капоты машин выпала роса, проплывавшие по небу облака выглядели как живые. Чувствовалось, что осень не за горами, по крайней мере, ощущалось ее дыхание. Я срезал угол, проходя мимо здания Манулайф[26] на улице Блур, когда заметил в кафе рядом с эскалатором сидящего в одиночестве Поля Буиссака. Этот приземистый француз с совиным лицом тридцать лет назад читал мне курс по сюрреализму в университете, а потом отпускал более чем двусмысленные замечания по поводу моей работы на телевидении. При этом он давал понять, что смотреть мои передачи было ниже его достоинства, но один его приятель, чудак с вечно потными ладонями, от них просто тащится. (На этот счет у меня были большие сомнения, но кого это волновало?)

Буиссак поднял полную белую руку и приветственно мне махнул, приглашая к нему присоединиться. Я подошел и сел рядом. Мы поболтали о том о сем, я задавал вопросы (сотте d'habitude[27]), он пожимал плечами, обескураженный их наивностью. Это у нас с ним была такая манера беседовать. Когда речь зашла о Джеси («Et vous, vous tuez la journeé comment?»[28]), я стал соловьем заливаться о том, что неприятие школы «вряд ли можно считать патологией», скорее это «quelque chose d'encourageant»[29], о том, как мы общаемся с пареньком, который не смотрит все подряд по телевизору и не балуется наркотиками. Ведь счастливые дети обречены на счастливую жизнь, и так далее, и тому подобное. Приступ самозабвенного трепа продолжался еще некоторое время, пока я вдруг не почувствовал, что у меня перехватывает дыхание, как будто я взбежал по лестничному пролету. Буиссак махнул рукой, как бы давая мне понять, что пора заткнуть фонтан, и я почувствовал себя так, будто моя маленькая машинка, если можно так выразиться, сделав неуклюжий поворот, застыла у обочины.