Валерий Митрохин - Афорист Страница 15

Вид сверху:

Улица Гения. Истерика. Ребёнок бьётся в конвульсиях.

— Ещё один несчастный растёт.

— Как все.

Когда умирает надежда, а жизнь всё ещё теплится, как раз и начинается то самое тяжкое испытание для духа, та самая адская мука. Автор.

Пиза — Соя:

— Где ты пропадал?

— Летал на другую сторону.

— Был за границей?

— На другой стороне луны.

Муст — Вовс:

— Пренеприятнейшая особа — эта, что каждый день в телевизоре. Все время кажется, что у неё немытый рот.

— Просто она не умеет мазать губы.

— Я не это имею в виду. В те недавние времена эту дамочку использовали как специалистку «языческой» любви некие органы, от которых тогда зависело многое, если не всё.

Вид сверху

Параскева положил рыжую свою голову на её высокий шоколадный живот. Поднял на неё синие свои жестокие глаза. Взгляды их пересеклись на кончиках её длинных чёрно–фиолетовых сосцов, полных предродовых соков.

От неё слегка пахло рыбой. От него — полынью. Он поцеловал ей живот как раз над растянувшемся пупком и губами ощутил движение. Из–под оболочки навстречу поцелую рванулось нечто. Это было движение его плода. Их совместного плода.

И он сказал: «Счастье моё — в тебе!»

А она ответила: «Я знаю!»

В утробе снова возникло шевеление. И ему показалось, что это не её нутро, а недра самой Земли сотряслись, что это просыпается вулкан, который вот–вот разразится лавой.

Он любил её черное лоно. Аромат этой женщины пьянил его, как наркомана марихуана. Он любил её так сильно, что никакие упрёки родных и насмешки знакомых не могли разрушить эту зависимость.

— Ты на меня посмотрел развратно.

— Прости. Это нечаянно.

— Не извиняйся! Сейчас я как раз и нуждаюсь в таком взгляде.

Гений не ведает, что творит. Великий же создаёт расчётливо и целенаправленно.

Поэзия гения — узор, подобный тому, что мгновенно возникает из стальных опилок в магнитном поле. Посредственность тоже может создать из того же материала то же самое. Только делать будет мучительно и долго.

Параскева — Сачиника:

— Всем ты мне хороша: и телом, и разумностью. И не капризная, безотказная. Насладиться тобой не могу. Это с одной стороны…

— А с другой — разве я тебе не нравлюсь?

— И с другой — очень хорошо. Со всех сторон закачаешься с тобой.

— Так в чём же всё–таки дело?

— Слишком ты практичная. Бухгалтерша ты, а не подруга жизни. Не к лицу тебе всё раскладывать по полкам, как в магазине. Ну что ты всё считаешь? И часто в самый неподходящий момент ставишь вопросы ребром.

— А как же мне их ставить, если я и есть твоё ребро?

— Вот и пошутить ты горазда. Только я не люблю некоторые твои шуточки. В печёнках, например, сидит у меня это ребро.

— Тебе не нравится, что твоя жена способна быть и независимой, и самостоятельной. Хотелось бы мне услышать, как бы ты запел, пентюх сладострастный, если бы не слазила с кровати, пока ты мне туда кофея не принесёшь.

— Вот–вот, я как раз об этом, то есть об остроумии. Иной раз так сказанёшь, что и не знаю, о чём это.

— Да. Зашился бы ты с этой бухгалтерией, ты ведь даже не знаешь, как гвоздь в стену вбить и на какой грядке растут лимоны. А уж почём всё это — для тебя тайна за семью печатями.

— Меня убивает, когда ты говоришь со мной с таким превосходством. Зато компенсируешь ты этот изъян в наших отношениях подавляющим превосходством, которое демонстрируешь, скажем, Якову — Льву.

— Он подо мной ходит, то есть живёт и дышит.

— А ты подо мной.

— И ради этого ты выходила за меня, такого никчёмного?

— А ты не догадываешься? — Она тут же переменила тон, приласкалась. И от неё, только что сверкающей негодованием пантеры, ничего не осталось. Когти ушли в мягкие подушечки. Лапы превратились в лапки.

— Кошечка, — промямлил атаман и стал снимать ботинки.

Печатями, печалями.

Из подслушанного:

— Ну, кому это нужно — жить вечно? Что за абсурд?!

— Отвечаю: мне! Мне это нужно. Я этого хочу!

Семивёрстов — Автору:

Однажды наступает момент, когда становится важным одно: дожить. Дожить до славы, достатка, свадьбы дочери, до рождения внука, до совершеннолетия его…

Муст — Вовсу:

Теперь они строят «Афродизиаки», где с вожделенным восторгом смотрят свои паскудные зрелища. Рим погиб под вопли о хлебе и зрелищах.

Соя:

Умирать плохо. Особенно от руки врага. Ещё хуже — от руки, которую любишь. Лучше уж — от переутомления. Лучше — мгновенно, чем в муках.

Но не дано тут выбора. На всё воля свыше. Творец испытывает нас, закаляет, наказывает.

Хорошо жить долго. А ещё лучше не умирать никогда.

Семивёрстов — Пиза:

— Лето в разгаре, а я до сих пор ни разу не искупался в море. Пора ехать в Анчоус.

— Завидую тебе, Мур.

— Ну так поехали вместе.

— Чуть позже. Вот разгребусь немного в «Афродизиаке».

При «Афродизиаке» Пиза открыл аквариум, первой обитательницей которого стала черноморская акула по прозвищу Акулина. Потом Пиза привёз туда морского кота Ваську, пару дельфинят Франю и Фроню, двух севрюжек — Серёжку и Сюзанну.

Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Автор неизвестен.

Страх — это не трусость. (Аналогично).

Индифферентив — забавное слово.

Вовс — Автор:

— Нам плохо сейчас, просто невыносимо. И если мы сквозь эту жуть пройдём, наверняка потом будем говорить, что прожили счастливый период. А почему? Потому что уцелели, выбрались.

— Да, плохое быстро забывается, как, кстати, и хорошее.

— Что же остаётся?

— Опыт. Он делает нас счастливыми.

Автор — Вовс:

— Пороки ведут к гибели. Гибель — это не смерть даже, не суицид. Это и есть то самое, что опустошает душу, лишает её даров Божиих.

— Но откуда они берутся, пороки?

— Они — из привычек. И если с привычками бороться ещё можно, то пороки неизгонимы уже.

Автомолёты окаянцев звенели и мельтешили над Цикадией подобно мошкаре над клумбой. К счастью, их мало кто видел и слышал.

— Не кажется ли тебе, дорогая Рэн, что не сегодня–завтра что–то случится?

— Что ты имеешь в виду, Рина?

— У меня предчувствие, что случится нехорошее нечто.

— Ах, вот о чём ты, милая Субмариночка. Нехорошее, как ты изволила выразиться, давно уже началось. Оно уже длится и витает над нами.

Субмарина — Автору:

— Никуда, ни во что, ни к чему не успеваю. Задыхаюсь — так времени не достаёт.

— Просто мы попали в высшие его слои, в разреженную атмосферу времени, потому и задыхаемся. На вершинах вечности нам даётся возможность познать высшее откровение или умереть в безвременье, как без воздуха. Так что давай, готовься, вот–вот просветлеем или преставимся. Даже самый богатый из нас, то есть Пиза, не в состоянии откупиться от этого кошмара. Не так ли?

— Ну что ж, давай, не будем больше терять остатки его.

— Ах ты, Субмарина ты этакая!

— Ну! Поэт? Что же ты?! Ещё! Ещё! Ещёоо!

Зимуют соловьи в раю. Автор.

Семивёрстов — Ню:

— Я так хочу тебя, но ты не желаешь.

— Я просто устала. Наши ребята нас просто уморили. Надо выйти на воздух.

— Господь больше не даёт мне ребёнка. Не хочет пускать несчастных на этот воздух, потому что знает, вот–вот разразится конец света.

Он зовет её фиалкой, хотя пахнет она рыбой. Рэн.

И хотя от «гарема» Пиза не требовал умения говорить афоризмами, он радовался, как ребёнок, если кто–то из девушек вдруг изрекал нечто подобное.

— Только Пиза плывёт автономно, — сказал Яков — Лев, глядя на зазывную рекламу «Афродизиака».

— Может, зайдём, босс? — с надеждой откликнулся Бабуш.

— Нас туда не приглашали.

— Но ведь вход свободный.

— Ты, Бабуш, местечковый провинциал. А вот таких, как я, либо приглашают, либо нет.

— Ага! Надо, значит, Пизе намекнуть.

— Обо мне он знает. И он думает: «Пригласить, значит, вступить в отношения». А всякие отношения, тем более такие, как со мной, дорого стоят. Пиза не любит платить по–крупному.

— Нам заплатит, — ласково сказал Бабуш.

— Ты меня опять не понял, — в голосе босса послышалось раздражение. — Пиза человек простой. Полиция такому ни к чему.

— Ага, понял!

— Без меня к нему не лезь, если хочешь и дальше резвиться в этой жизни. Доверься моему горькому опыту. Помнится, я ему сказал: «Твой бизнес нашему сродни, Пиза». — «Разве я граблю или вымогаю?» — «Ночной клуб — это эксплуатация женского тела. Почему бы нам не сраститься?»

— Забудь эту идею, Яков — Лев, она бредовая.